Одетт Жуайе - Дневник Дельфины Страница 13

— Ну, и будет танцевать Жюли… Я слишком много врала. Директор сказал, мне нельзя доверять…

Бернадетта разнервничалась, мне даже показалось, что она сама сейчас заплачет.

— Нет, это уж слишком! Они ничего не понимают! Тебе надо во всем признаться маме. Она-то тебя поймет. Если она узнает, что ты врала и ей тоже…

При одной этой мысли я не удержалась и закричала, что предпочла бы умереть.

Бернадетта взяла меня за руку.

— Послушай, не сходи с ума. Она такая чудесная, твоя мама!

— Конечно. Но, может быть, и она меня перестанет любить. Теперь, когда она выходит замуж…

У Бернадетта стал такой вид, будто она заранее знала, о чем пойдет речь.

— Она собирается за месье Обри? Вот видишь, мы же так и думали! А месье Обри знает, что ты наделала?

Я объяснила Бернадетте, что сказала Фредерику лишь часть правды, и умоляла ее хранить в тайне все остальное.

— И он ничего не сказал твоей маме? Я покачала головой:

— Нет.

Бернадетта пришла в восторг:

— Вот молодец! Он настоящий молодец! Настоящий друг. Но теперь нужно, чтобы ты все рассказала сама. Потому что это несправедливо: тебя одну наказали, хотя все были вместе с нами на крыше.

— Кроме Жюли.

— Ну, эта! Если бы ты рассказала об остальных, тебя бы не выгнали.

— Но дело же еще и в ключе!

Бернадетта все больше и больше волновалась, она ерзала по постели, и нога ее как-то опасно раскачивалась в своем аппарате. Я попыталась ее успокоить, но она была возмущена.

— Ключ! Вот еще! Ключ упал сам по себе в это ведро с краской, мы тут ни при чем. Потом, конечно, мы его выловили… Но в этом нет никакого преступления: каждому хочется позабавиться. Послушай, Дельфина: поговори со своей мамой, скажи ей все, она пойдет к директору, встретится с инспекторшей. Они поймут, почему ты не сказала правду, почему я тоже наврала, когда меня допрашивали, особенно во второй раз. Папа и мама были рядом. Я только что получила письмо от вас — ну, знаешь, то письмо, которое вы все подписали, с просьбой молчать. Я показала его родителям. Они такие молодцы — они поняли все! Например, они сразу поняли, что девчонки умоляют меня молчать так же, как молчишь ты, чтобы никого больше не наказали. Ну, и когда инспекторша опять ко мне пришла…

— А что она у тебя спрашивала?

— К примеру, как мы смогли пробраться на крышу.

Ну, я ей сказала, что мы нашли ключ в ведре с краской. Тогда она спросила, долго ли мы пробыли на крыше. Я сказала, что не знаю, ведь мы играли в «убийцу». Инспекторша, кажется, удивилась, и тогда мама объяснила ей, что есть такая веселая игра. Мама даже сама развеселилась и, когда рассказывала, что это за игра, упомянула, что она особенно интересна, когда играет много народу. Тут папа закашлял, чтобы она не проболталась, но инспекторша, оказывается, слушала маму очень внимательно. «Так какие же там правила игры?» Маме пришлось продолжать, и она допустила еще больший промах: «Кидают жребий, кому быть „убийцей“, потом „убийца“ выбирает из остальных „жертву“, как бы „убивает“ ее и должен спрятать так, чтобы другие не нашли». — «Другие?» Папа закашлял еще сильнее, а я даже вцепилась в мамину руку, но инспекторша быстро все уловила: «Значит, другие… Так сколько же вас было на крыше?» Но она совершенно напрасно смотрела мне прямо в глаза, я не моргнув ответила: «Двое». Инспекторша вроде бы мне не поверила: «Ты уверена, что только двое?» Тогда я сделала гримасу, будто мне очень больно, сказала, что мне плохо, что я устала. Папа и мама с упреком посмотрели на инспекторшу. Она наконец ушла, но предупредила, что еще вернется. И папа с мамой стали меня поздравлять с тем, что мне так хорошо удалось не выдать девчонок. Но теперь, когда тебя исключили из школы, все совсем по-другому. Это все меняет. Ты не должна одна расплачиваться за всех!

Возмущение Бернадетты было очень мне приятно. Она настоящая подруга! Я почувствовала себя менее одинокой, а она все уговаривала меня сказать маме правду, всю правду, и инспекторше тоже.

В этот момент пришли месье и мадам Морель, родители Бернадетты. Они принесли ей какие-то пакетики. Когда они увидели меня, то заулыбались и стали меня целовать. А месье Морель сказал:

— Вот и наша вторая героиня! Можешь считать, что тебе повезло.

Я опустила голову, а Бернадетта тихо сказала:

— Помолчи, папа! Ты не знаешь, что произошло: Дельфину исключили из школы!

— Что-что?!

— Выгнали! Можешь посмотреть письмо!

Бернадетта попросила, чтобы я дала почитать письмо директора ее родителям, а потом вздохнула:

— Может быть, меня теперь тоже выгонят?

Мое изгнание очень взволновало родителей Бернадетты. Больше они не веселились по поводу нашего приключения. Месье Морель вернул мне письмо и сказал:

— Надеюсь, твоя мама вмешается в это дело.

Бернадетта ответила за меня:

— Мадам Надаль ничего не знает. Дельфина унесла письмо. Она не хочет показывать его своей маме, чтобы не огорчать ее.

Мадам Морель обняла меня:

— Бедная малышка! Но ведь родители для того и существуют, чтобы помогать, чтобы понимать! Они всегда должны стараться все уладить, все смягчить…

От того, что родители Бернадетты были так добры ко мне, мне стало еще более стыдно. Как я могла врать столько времени? Как сделать, чтобы мама простила мою вину, мою ложь, мое молчание? Я знала, что мама простит меня, но я бы слишком низко пала в ее глазах, я бы лишилась ее такого дорогого для меня доверия. Мама — за честность и мужество, а я действовала как лицемерка и трусиха!

— Значит, они собираются исключить весь класс? — угрожающим тоном спросил месье Морель.

Бернадетта тотчас же откликнулась:

— Нет, только Дельфину, потому что она не наябедничала на других.

— Но это возмутительно! Наябедничала — не наябедничала, все это, конечно, очень важно, но истина — совсем другое дело!

Месье Морель нервничал.

— Я сам расскажу, как все было! Я этого так не оставлю!

Потом он опять заговорил со мной очень ласково:

— Иди домой, малышка. Скажи все маме. У тебя самая лучшая мама в мире!

Я буквально утонула в слезах.

Но Бернадетта и ее мама, утешая меня, тоже умоляли рассказать все маме. Сказать правду, чистую правду, всю правду.

Я больше не была одна. Я больше не останусь наедине с нашей виной. Да, настало время пойти домой и поговорить наконец с мамой!

Семья Морель подбодрила меня, придала мне мужества, я решилась признаться маме во всем, не носить в себе больше эту ужасную тайну. Но когда я пришла домой, там никого не было. Да, никого!

Мама куда-то ушла. Я быстренько поднялась к мадам Обри в надежде, что она зашла туда, но и там ее не оказалось. А мадам Обри очень удивилась, что мы разминулись, потому что, оказывается, мама отправилась за мной в Оперу. Да-да, в Оперу!

Ну, это уже слишком! Мама сейчас все узнает, и у меня даже не осталось возможности сознаться самой!

Я опять вернулась к себе. Положила письмо с известием о моем исключении на стол — так, чтобы сразу было заметно, и ушла, чтобы скрыться. Я слышала, как мадам Обри сверху зовет меня, но я бегаю быстрее, чем она, и мне удалось исчезнуть. Я умирала от стыда и от горя.

И вот я снова принялась шагать. Со вчерашнего дня я только и делаю, что брожу без всякой цели, хожу, хожу, хожу…

Я спустилась на берег. Мне хотелось пропасть, будто меня и не было, чтобы все обо мне забыли.

Стемнело. Река была совсем черной. Я больше не жила. Я стояла совсем рядом с этой черной водой…

Не знаю, сколько я так простояла, но внезапно на меня обрушился сноп света: фары огромного грузовика. Я не решилась пошевелиться, ослепленная, замкнутая в этом круге света. И вдруг я увидела месье Обри, который осторожно подбирался ко мне, а потом подошел и вцепился мне в плечо. Он держал меня так крепко, будто боялся, что я сейчас улечу. Он сипло произнес:

— Ну, ты могла бы похвастаться, что заставила нас побегать! Разве мало быть просто звездой, а не падающей звездочкой? Мама совсем задохнулась!

И я увидела маму, которая приближалась ко мне так же осторожно, а за ее спиной маячил шофер грузовика, которому удалось обнаружить меня. Мама казалась совершенно измученной. Она плакала, ей было трудно говорить. Она опустилась на колени, чтобы стать со мной одного роста, прижала меня к себе. А я стояла — как столб!

Мама повторяла:

— Дельфина, Дельфина, идем, идем, моя доченька…

Я не шевелилась.

— Идем… Идем… Пора в Оперу!

Тут я наконец призналась во всем. Сказала правду. Но мама ее уже знала. Она все узнала в театре, а когда вернулась домой, то нашла письмо, которое я, уходя, оставила на виду.

— Нужно идти в Оперу…

— Я же не могу, мамочка, меня выгнали!

Мама смеялась и плакала одновременно. Она говорила очень нежно, но убедительно:

— Я говорю тебе: надо идти в Оперу. Сегодня вечером репетиция, в восемь часов. Месье Барлоф рассчитывает на тебя, ты не должна заставлять его ждать.