Владимир Арро - Бананы и Лимоны Страница 13

— Речь? Ну вот никогда в это не поверю.

В этот момент за дверью грянул духовой оркестр, все захлопали — и Петя чуть не заплакал.

— Ах, ничего вы не понимаете!.. Ничего не понимаете, — сказал он и куда-то пошел, обессилев от усталости и отчаяния.

Пошел, пошел по фойе.

А потом была какая-то дверь. Потом лестница, обыкновенная каменная лестница, как у них в парадной. Потом еще дверь.

Потом много дверей — и на них таблички с надписями: «Электромеханик», «Диспетчер», «Главный бухгалтер», «Машинист сцены».

В коридоре ему встретилось несколько человек, но никто на него внимания не обращал. И вдруг в глубине коридора, приглушенный какой-то преградой, грянул оркестр. Петя побежал на звук, но всюду были только двери и двери, а музыка-то играла, и шумели аплодисменты, и тогда — была не была! — Петя рванул одну дверь.

В зале в это время все перестали хлопать, музыка утихла. За столом президиума встала высокая девушка.

— Товарищи! — сказала она.

Каково же было ее удивление, каково же было удивление всего президиума и публики, а особенно распорядителя, когда в пустой директорской ложе хлопнула дверь и в ней появился мальчик лет одиннадцати в красном галстуке. Он перегнулся через бархатные перила и крикнул:

— Андерс! Мишель!..

Но все еще больше удивились, когда из-за стола президиума выскочили два молодых негра — главные участники митинга, бросились к этому мальчику, вытащили его из ложи прямо через перила и стали обнимать! Что тут началось!

По залу прокатился шквал аплодисментов, все встали с мест, оркестр грянул с удвоенной силой. Публика заскандировала: «Друж-ба, мир! Друж-ба, мир!» Даже распорядитель улыбался и хлопал.

Негры схватили мальчика в охапку и потащили с собой в президиум. Тут он и вручил им подписи всех учеников школы под резолюцией протеста.

— Товарищи! — сказала высокая девушка, поднятием руки успокаивая зал. — Товарищи, продолжаем митинг солидарности!

Можно было бы рассказать, с какой благородной страстью выступали на митинге студенты и старшие школьники, как вдохновенно взбегали на трибуну представители разных стран и как сильно — до боли в ладонях — хлопал им Петя. Но лучше уж сразу перейти к его выступлению.

Он сказал:

— Господа! Господа империалисты… — Но тут же поправился: — Да ну их, не буду я ничего говорить господам!.. Товарищи! Вот видите, сидит Мишель, да? Ведь его ждут на родине! А знаете, кто его ждет? Больные! Ведь Мишель в своей республике будет всего лишь пятым врачом. А Андерс — вон он тоже сидит — шестым! Спрашивается, хотят ли империалисты, чтобы Мишель и Андерс выучились на врачей? Ни капельки! Если б хотели, то Мишель в своей стране был бы не пятым, а сто двадцать пятым!..

Эти слова Пети были покрыты громом аплодисментов.

— Вот я теперь и хочу сказать господам империалистам: чего вы привязались-то, у них сессия скоро, отстаньте вы от них!..

Речь Пети была выслушана не только с большим вниманием, но прямо-таки с удовольствием. И ее неоднократно прерывали аплодисментами, разумеется, в самых важных местах.

А в конце, когда Петя спрыгнул с трибуны, ему навстречу пошел Мишель. Он обнял его и поцеловал.

Зимний сад

Мышки так обрадовались Петиному возвращению, что совсем не давали ему прохода.

На этот раз они поджидали его возле школы. Они пошли рядом с ним, постоянно забегая вперед и толкая друг друга.

— Петя, а говорят, ты на митинге речь произносил!

— Петя, скажи и нам речь!

— Петя, а когда мы увидим твоих студентов из Африки?

— Скоро, Мышки, скоро, — отвечал Петя, потому что и в самом деле решил во что бы то ни стало познакомить их с неграми.

А время для этого было не очень Подходящее. Мишеля и Андерса постоянно приглашали на разные митинги, собрания, пресс-конференции, так как очень много людей хотели выразить им свою солидарность.

— Петя, а твои негры в прятки играть умеют? — спрашивали Мышки.

— Петя, а если они в темноту спрячутся, то как же их найти?

— А их ночью видно, Петя?

«Ах, не это, не это вы спрашиваете!» — сокрушался про себя Петя, хотя он понимал, что Мышки и не могут спросить ничего другого. Но он верил, что пройдут дни — и эти несмышленые октябрята вырастут в хороших, любознательных пионеров, и тогда они поймут, что такое международная солидарность.

Пете все время хотелось однажды усадить их, утихомирить, так, чтобы их взгляды успокоились и тихо скрестились с его взглядом, и он бы сказал им что-то очень важное, может быть, самое главное, отчего бы они сразу стали умнее и добрее друг к другу. Но что он должен сказать им, Петя еще не знал. То есть он смутно догадывался, эти слова постепенно зрели в его голове, накапливались, и вот что странно — даже не в голове, а в груди и в горле.

Петя и его подшефные октябрята шли по аллее сада, увешанной снежными гирляндами ветвей. Слева, по черному проспекту, несся непрерывный поток автомобилей, справа жужжал трамвай. Они были как бы на острове, среди фантастической белой растительности, похожей на ту, которая вырастает в морозную ночь на оконном стекле.

Бесценный вдруг принялся оттеснять своего приятеля Иванова к краю дорожки и затем свалил его в сугроб.

— Перестань, Бесценный! — досадливо сказал Петя.

— Да-а, я ему пирожок давал откусить, а он мне пуговицу оторвал.

— Иванов всем пуговицы отрывает! — вмешались другие.

Глядя на этих беспечных, ничем не озабоченных октябрят, Петя вдруг понял, насколько он их взрослее. И он прямо физически ощутил бремя своих забот.

«Алиса — раз, — думал он, — Василий — два, Мишель с Андерсом — три… Да вот еще эти самые Мышки. А тут еще школа, родители. И как со всей этой сложностью управляться, чтобы все успевать, никого не обидеть? Это просто удивительно, до чего трудная жизнь! А дальше, наверное, будет еще труднее».

— Мышки, — сказал Петя, — остановитесь-ка на минутку.

Все остановились.

Честное слово, он не знал, что им сказать! Но те самые зреющие слова опять подступили к горлу.

— Мышки, — сказал Петя дрогнувшим голосом, — знаете ли вы, что такое жизнь?

— Зна-аем! — хором ответили Мышки.

— Знаем, — после всех повторил Бесценный.

Петя на секунду оторопел.

— Не врали бы, — сказал он и пошел дальше.

— А мы и не врем! Не врем!.. — говорили Мышки, забегая вперед. — Петя, мы знаем! Жизнь — это когда живут, а не умирают.

— Все равно, — сказал Петя, — вы ничего еще не знаете. Когда-нибудь я вам скажу.

Они вышли из сада и приготовились переходить улицу.

Милиционер высунулся из будки и спросил:

— Ну, все готовы?

— Гото-овы! — сказали Мышки хором.

— А ворон считать не будете?

— Не будем!

— А кто у вас за старшего?

— Петя у нас за старшего!

Милиционер взглянул на Петю, подмигнул ему и сказал:

— Ну, тогда — пошли!

Сольное пение и дуэт

Не то чтобы после той встречи на улице отношения Алисы и Пети резко переменились, но потепление наступило. Алиса, увидев Петю, теперь не отворачивалась, не делала вид, что он для нее не существует, а коротко кивала головой да при этом еще как-то хмыкала. А Петя, в свою очередь, встретив Алису, делал неопределенный взмах рукой и бурчал себе под нос: «Привет!».

Людям со стороны, тем, кто повнимательнее присмотрелся бы к этим их приветствиям, могли броситься в глаза две крайности: во-первых, и тот и другой торопились скорей пройти мимо, как бы стремясь максимально сократить встречу, а во-вторых, и тот и другой — оба! — страшно радовались ей.

Петя-то сознавал это противоречие! Пете-то ясно было, чего он хотел. «Ах, — думал он, — все это условности, предрассудки и пережитки!»

Он давно готов был принести в жертву свое самолюбие. Но он понимал, что одних заверений недостаточно, а нужно свою верность чем-то доказать.

«Что-то я должен сделать, — размышлял он. — Что-то значительное и убедительное! А может быть, и головокружительное!»

С этими мыслями он сидел на уроке рисования и рисовал все Алисино правое: правую щеку, правое ухо, правый локоть и правую косу.

Потом он нарисовал самолет и себя в самолете.

Потом лунную поверхность и себя — в районе моря Спокойствия.

Потом клетку с тиграми и себя — рядом с ними в клетке.

Потом канат под куполом цирка и себя на канате. А внизу стояла Алиса и держала цветы.

«Нет, в самом деле, — думал он, — как мало дано одному человеку, чтобы он мог произвести сильное впечатление. Вот что я могу? — И, перебирая в уме, что он может, Петя почувствовал себя таким жалким, таким заурядным и беспомощным, что ему просто грустно сделалось. — Что?… Да ничего! Стойку на руках — и ту не умею!»

Но уже к концу урока Петя решил, что не далее как сегодня он вернет Алисино доверие и уважение. План, хотя еще и смутно, вырисовывался в его голове.