Василий Лебедев - Утро Московии Страница 13

Прочитав последнюю фразу, Джексон засуетился, стал лихорадочно доставать перо и чернила, он словно опасался упустить какую-то важную мысль и старательно записал:

«Однако, будучи сей день у местного маршалка – воеводы, он же и городу начальник, я узнал, что у них есть не только кузнецы, изделия коих я во множестве видел в торговых рядах над Сухоной, но и мастера, способные разобраться в таком поистине непростом деле, как часы! Я, естественно, в это не верю и согласился показать одному из названных мастеров поломанные в бурю часы – предмет моей глубокой скорби! Мастер рекомендован самим воеводой. Разумеется, туземец ничего не сделает полезного (да и было бы наивностью ожидать большего!), а дурного я не позволю, поэтому его визит я стану рассматривать как предписанное нашим Уставом знакомство с оригинальным представителем местного населения. Что же касается часов, то я постараюсь в Москве с помощью посла Мерика найти достаточно опытного в этом деле и достойного иностранца – будь то итальянец или голландец, – чтобы он, с Божьей помощью, наладил механизм, и уж после этого дорогая вещь будет поднесена русскому царю. Ах, лучше бы мне утонуть, чем испытывать такое отвращение к самому себе за порученную мне и не сохраненную вещь!»

Ричард Джексон почистил перо, аккуратно положил локоть на стол, как когда-то учили его с братом, дабы почерк был ровнее, и старательно продолжал:

«Любопытна во всех отношениях встреча с воеводой. Он провел меня в деревянный замок, называемый… – Тут Джексон достал записную книжку, посмотрел слово и вывел: – Хоромами. В большой, но невысокой комнате было очень много икон – живописных изображений Бога, святого или святых в золотых и серебряных обрамлениях, называемых окладами. Естественно предположить, что религия должна была размягчить их нравы. Однако, войдя во двор неожиданно, я увидел, как этот воевода – христианин! – собственноручно бил своего слугу палкой. При этом на лице воеводы я не различил никаких соответствующих случаю эмоций, – казалось, что он выполняет такое же незначительное, но неотложное дело, как если бы выколачивал ковер».

Ричард Джексон опустил уставшую руку с пером и прикрыл глаза. Он подумал: как там, дома, его жена справляется с прислугой? А подумав так, он вдруг представил родной Грэйвзенд, всю семью: жену, сына и двух дочерей. Увидел толпу покупателей в их лавке, которой сейчас остался управлять сын. Увидел экипаж, на котором еще ни разу не довелось проехать по улицам, увидел лошадей… Дело, слава богу, кажется, пошло неплохо… Конечно, печально, что родной брат Уильям погиб в абордажной схватке его корабля с испанским. Печально. Зато все серебро перешло на английский корабль, а друзья брата, истинные джентльмены, отдали пай погибшего ему, Ричарду, наследнику славного конкистадора[79]. Если бы не это наследство, с чего тогда было начинать торговое дело?

В дверь постучали. Вошел посыльный от вахтенного и сообщил, что у трапа капитана спрашивают трое русских: толмач, солдат и старый человек.

Глава 10

Да, он ждал их, но все же приход русских был немного и неожидан (только расписался!), и преждевремен. Ричард Джексон отдал распоряжение, чтобы минут через пять к нему провели кузнеца с переводчиком. Когда посыльный вышел, Джексон заволновался, почувствовал себя неготовым принять русского мастера, вероятнее всего, потому, что он не знал русского характера и боялся отдавать часы в ремонт кузнецу.

Но вскоре раздались шаги на палубе. Джексон поправил белый отложной с кружевами воротник, затем прицепил к ленте через плечо шпагу. Подтянул пояс на панталонах, пышно набитых ватой, простеганных, шитых золотыми нитками по шелку и украшенных снизу кружевами. «Ох уж эти панталоны! – подумал Джексон, не будучи снобом. – Из-за этой моды пришлось в парламенте расширять кресла для делегатов». В карман камзола он положил большой носовой платок – новинку моды. Глянул на себя в стальное зеркало, подкрутил длинные усы, загнутые концами вверх, расчесал эспаньолку[80] и нашел себя более респектабельным, чем при визите к воеводе. Однако и этого Джексону показалось мало – мальчишество, что ли, нашло на него? – он достал поясные часы «нюрнбергское яйцо»[81] (немного таких часов на свете!) и подвесил их к поясу на золоченой цепочке, а еще успел прыснуть на себя духами в тот момент, когда шаги пришедших замерли у каюты.

«Ну, посмотрим…» Ричард Джексон шагнул к порогу, как к борту абордажного судна.

Отворив дверь, он увидел бойкого московского толмача Михаилу Глазунова. Тот был переведен в Великий Устюг на три года из Посольского приказа с высоким жалованьем в 40 рублей в год, не считая кормовых по две гривны на день и по портищу сукна ежегодно. Да и стоил того Михайло Глазунов! Слыл он толмачом честным и старательным, поддерживал свою репутацию всячески: и поведением примерным, без пьянства и скандалов, и отказом от иноземных посулов перед таможенными досмотрами да перед взысканием пошлин в государеву казну, и нравом достойным, и знанием дела. Он понимал речь на двух языках, а на третьем, английском, мог изъясняться, за что дьяк Посольского приказа обещал перевести его в переводчики с жалованьем в 75 рублей и держать при себе на Москве для грядущего роста, ежели к наукам будет и дородность в теле.

– Я имел удовольствие встречаться с вами, – заметил начальник экспедиции с легким учтивым поклоном, после того как они обменялись приветствиями.

Ричарда Джексона не смущали ни произношение, ни костюм толмача, впрочем довольно сносный для этой земли и представлявший, как успел он заметить, нечто среднее между костюмами боярских детей и мелкопоместного дворянства, коих он наблюдал в Михайло-Архангельске, Емце и здесь, в Великом Устюге. На толмаче были чистая синяя рубаха и кафтан, на шее – железное ожерелье тонкой работы, в руке он держал красивую шапку с опушкой из рыжей лисы, и все это вместе выглядило так хорошо, свободно и ладно, будто он родился во всем этом. Особенно понравилась Джексону походка толмача – легкая, но степенная, говорившая о сдержанной силе и достоинстве этого невеликородного человека, которому предстоял нелегкий путь по служебной лестнице. Бороду он носил недлинную, но не настолько, чтобы вызвать неудовольствие начальства, волосы, – наоборот, стриг коротко, показывая тем самым свою близость по чину к высокородным и сильным людям.

– Это кузнец Ждан Иванов, великоустюжского посада тяглой человек. Понимаете? – сказал толмач и отступил в сторону, представляя кузнеца.

Но этого не требовалось: Ждан Иваныч был на две головы выше толмача, и Джексон уже с интересом рассматривал его.

– Понимаю. Благодарю вас.

– Хороший мастер, – продолжал толмач, поддерживая беседу. – Он готов исполнить ваш заказ.

Ричард Джексон и Ждан Виричев смотрели друг на друга. Ждан Иваныч с интересом рассматривал костюм иноземца, не дивясь и не хихикая в душе, понимая мудро, что сколько на белом свете вер, столько и штанов. Англичанин же старался понять этого спокойного, с виду очень бедного человека. В глазах старика он прочел ум, энергию. По рукам и особенно по характерному дымно-железному духу, что исходил от однорядки и лаптей кузнеца, он понял, что этот человек имеет дело с горячим железом.

– Спросите его, может ли он починить часы?

– Не знаю, – ответил старик, когда толмач перевел. – Во всяком деле досмотр нужен.

Англичанина ответ не удовлетворил. Он уже был склонен оставить затею с починкой часов, только потолковать на разные интересующие экспедицию темы, в том числе и бытовые, но, как воспитанный человек, решил довести разговор до логического конца, то есть, по его мнению, до отказа кузнеца от непосильного дела.

– Спросите, знает ли он, что такое часы? – Но тут же уточнил: – Спросите, чинил ли он когда-нибудь часы?

– Приходилось. Можно и твои посмотреть, иноземец хороший, – сказал Ждан Иваныч.

Он засунул шапку за пояс и, освободив руки, вытянул их ладонями вверх, – сильные, надежные, как бы говоря: «Ну, где же они, твои часы?»

Ричард Джексон ничего подобного не ожидал, и, повинуясь этому властному жесту вытянутых рук, он отступил в угол каюты и достал ящик, в котором, обложенные ватой, лежали часы в футляре красного дерева. Оглянулся. В лице старика по-прежнему были спокойствие и почтительное ожидание. Англичанин помедлил, вздохнул и достал сокровище.

– Прошу взглянуть, – изменяя английскому спокойствию, сказал он дрогнувшим голосом и положил часы на стол. – Вот сюда! – указал он на скамью, намертво привернутую к стене и полу.

Ждан Иваныч перекрестился. Сел. Замер. Перед ним лежали часы. Это редкое творение чьих-то человеческих рук, ума, почти живое чудо одухотворенного человеком металла, несколько лет назад поразившее старого кузнеца, теперь вновь подействовало на него, взволновало, заставило забыть неудобство чужого помещения, разговоры не по чину, заботы по дому, опасность нависшей с утра воеводской грозы и даже Алешкину крицу… «А вдруг я не умудрюсь? – испуганно подумал он. – Почто, скажет воевода, часомерщиком пролыгался[82], коли дело не ведаеши? И поставит на правёж…» Но сильнее страха было желание заглянуть внутрь механизма. Какой он там, за деревянной стенкой? Такой ли, как в тех часах, что он уже чинил, или другой, неведомый? Ждан Иваныч нагнулся, вытер руки о подол однорядки и осторожно придвинул часы к себе.