Николай Жданов - Новое море Страница 13

— Закрой дверь, а то его разбудишь, — сказала Настя. Дверь закрылась, и Пташка больше не слышал их разговоров.

Он задремал, сквозь дрему к нему доносилась с террасы песня, которую пел дядя Федя. Голос у него был густой, полный такого чувства, что Пташка невольно прислушался.

Ти не лякайся, що ниженьки 6 ociЗмочишь в холодну росу,Я тебе, в i рная, аж до хатинонькиСам на руках в i днесу…

Пташка понимал, что эта песня предназначалась не ему. Но и ему, Пташке, стало хорошо от нее, как от самой хорошей думы.

Дрема прошла, и Пташка почувствовал голод.

Он уперся локтями о подушку и приподнялся.

Дверь с террасы отворилась, вошла Настя.

На ней было светлосерое платье со множеством ровных, хорошо разглаженных складок. Она показалась Пташке такой красивой, какой он еще никогда не видел ее.

— Ну что, Пташка? — спросила она. — Как?

— Я есть хочу, — сказал Пташка.

СЛАВА

Пташка, лежа на диване и упираясь спиной в подушку, ел манную кашу с черничным киселем, который приготовила ему из сухих ягод Севина мама, Глафира Алексеевна. Сева сидел рядом на стуле, а около него стоял маленький Вовка и удивленно, немного испуганно смотрел на Пташку.

— Я знаю, тебя простуда схватила, правда? Как она тебя схватила? — спросил он.

— Вот так взяла, да как цапнет! — сказал вместо Пташки Сева и схватил маленького братишку в охапку.

В это время в дверях появился дед — праздничный, причесанный, чистый. Вот кого Пташка никак не ожидал увидеть!

— Этот самый, — сказал между тем дед, глядя на Пташку. — Ты как же сюда поспел, пострел? — спросил он.

— Я тут живу, — сказал Пташка. — А вы, дедушка, как? Нашли вы своего сына — Сарафанова?

Дед довольно ухмыльнулся.

— Вот он, мой сын, Сарафанов, — сказал он, показывая на дядю Федю, только что появившегося в дверях террасы.

Пташка даже привскочил от удивления.

— Правда? — воскликнул он, во все глаза глядя на дядю Федю. — Так это разве вы Сарафанов?

— А то как же, — улыбаясь, сказал дядя Федя. — Конечно, я! Вы что же, вместе добирались, а до сих пор разобраться не могли?

Пташка смущенно посмотрел на деда. Тот с виноватым видом почесывал в затылке.

— Ведь я тебе и карточку в газете показывал! — сказал он Пташке с укором.

— Показывали, — признался Пташка, — только я не узнал.

Дядя Федя засмеялся.

— Это верно, ты не виноват, — сказал он. — Там меня уж очень пригладили, я и сам-то с трудом догадался, что это я.

Пташка все еще смотрел на него с недоумением, как бы что-то соображая.

— Дядя Федя, — сказал он наконец, — так неужели это вас дедушка крапивой порол?

Все засмеялись, а дядя Федя потрепал Пташку по волосам и сказал:

— Всякое, брат, бывает.

— А где же Туман? — вспомнил Пташка.

— И Туман здесь, — сказал дед. — Где же ему быть?

Он тихо свистнул, и в комнату тотчас вбежал Туман.

— Туман, — сказал ему Пташка, — это ведь я, видишь?

Туман ткнулся носом в колени мальчика и шевельнул хвостом. Он совсем, должно быть, не был удивлен, что встретил здесь Пташку.

Между тем маленький Вова уже вскарабкался на колени к деду, присевшему у стола, и у них шел свой разговор.

— А за степью что? — спрашивал Вова.

— А там другая река, — басил дед.

— А за другой рекой?

— Опять степь.

— А за этой степью?

Дед помедлил.

— Там небо, — сказал он.

— А за небом?

Дед опять замолчал.

— А, не знаешь? — торжествуя, сказал Вова. — А я знаю!

— Ну, скажи!

— Попрыгай на одной ноге, тогда скажу!

— Вон чего выдумал!

— Ну, уж ладно, — согласился Вова. — Там суховей сидит!

— Суховей?

— Ну да, суховей. Он знаешь что делает? Он сюда жаром дует! Степь жжет!

— Теперь уж ему скоро крышка, твоему суховею, — сказал дед.

В дверь постучали, и вошел Севин папа в щегольском, наброшенном на одно плечо новеньком матросском бушлате; сильную грудь его обтягивала белоснежная майка, на обнаженных загорелых руках виднелись синие узоры якорей. От него пахло одеколоном и немного вином.

— Ага, поел! — сказал он, глядя на Пташку. — А раз поел — значит, поправишься!

Он поздоровался со всеми, сел и стал угощать деда папиросами; потом вынул из кармана небольшую газету, развернул ее и сказал, обращаясь к Севе и Пташке:

— Вот пока вы бегаете по степи, мокнете зря да простуживаетесь, настоящие-то пионеры, глядите, что делают! Читали сегодняшний воскресный номер?

Он протянул Севе газету, и тот подвинулся к Пташке, чтобы можно было вместе читать.

Это была газета гидроузла «Народная стройка». Им сразу же бросился в глаза крупный заголовок: «Мужество и находчивость».

— «Вчера, — читал Пташка, — после ливня скопившаяся у насыпи дождевая вода размыла породу и грозила прорваться в котлован…»

Дальше следовал рассказ о том, как дед (он был назван в газете «Сарафанов-старший») «вместе с двумя пионерами, поспешившими ему на помощь», пытался закрыть промоину и как один из пионеров прибежал в диспетчерскую и сообщил об опасности. «Сейчас, — сообщалось дальше, — опасность прорыва воды в котлован полностью устранена».

Заметка заканчивалась словами:

«Товарищу Сарафанову-старшему, бульдозеристам Когтеву и Серпугаеву, а также пионерам (фамилии которых устанавливаются) в специальном приказе начальника строительного района объявлена благодарность».

У Пташки сильно забилось сердце. Он взглянул на Севу. Сева сидел, тараща глаза, и, казалось, не дышал.

— Прочитали? — спросил Стафеев. — Вот это, видно, подходящие ребята! Пионеры — что надо! Не то что вы — пустогоны!

— Подумаешь! — выпалил Сева. — Так это мы и есть!

— Что? Что? — воскликнул Стафеев и недоверчиво посмотрел на Пташку. — «Врете, врете, бесенята!»

Их стали расспрашивать и сначала не хотели верить. Но потом, когда дедушка Сарафанов сам рассказал все, как было, сомнений ни у кого не осталось.

— А я, — сказал Стафеев, — признаться, сразу подумал: уж не наши ли это орлы? — Он поймал было Севу за руку и потянул к себе, но Сева вырвался, и тогда отец схватил маленького Вовку и стал раскачивать его на своем колене.

А Сева подвинулся к Пташке и прошептал:

— Теперь все ребята будут знать! Спорим! — Помолчав, он тихо добавил: — И тот чернявый тоже узнает, небось!

— Какой чернявый?

— Ну тот, что меня на экскаватор не захотел принимать, — сказал Сева, и темные глаза его сурово блеснули на внезапно побледневшем лице.

Все принялись поздравлять и деда и ребят. А Настя обняла Пташку и крепко поцеловала.

ЭПИЛОГ

Вот и все, что я хотел рассказать вам в этой маленькой книжке.

Уже достроены и насосная станция и плотина и вырыт канал в степи, где путешествовал Пташка с дядей Федей и встретился с его отцом — дедушкой Сарафановым. А там, где раскинулось по соседству с Цимлянским небольшое Карповское море, стоит на крутом берегу красивое двухэтажное здание новой школы, с белыми шарами на каменном крыльце.

Из окон школы отлично видны и белое здание насосной станции и торжественная арка шлюза. Длинные самоходные баржи, щеголеватые катера, колесные буксиры, шумно шлепающие плицами, проходят на виду у школьников по новому водному пути. Иногда здесь появляется большой пассажирский теплоход; он подает гудки солидным басом, и с его сверкающих палуб разносится окрест легкая праздничная музыка.

Рядом со школой, на широком приморском склоне, разбит молодой парк. За решетчатой оградой школьного двора, у натянутой на двух штангах волейбольной сетки, ребята играют в мяч.

Вдоль берега ровными рядами выстроились улицы нового городка. Его еще, кажется, нет на карте, но строители привыкли называть его Пятиморск — потому что дороги к пяти морям проходят теперь через эти места.

Все школьники, даже первоклассники, хорошо знают, что еще совсем недавно здесь не было ни школы, ни дамбы, ни самого моря.

На месте теперешнего моря тянулась заросшая камышами и тальником широкая пойма, переходящая в сухую, пустынную степь.

Недавно я был в этой школе и снова увиделся с Пташкой и его приятелем Севой. Они учатся теперь в четвертом классе и сидят на одной парте.

Они совсем не похожи друг на друга.

Пташка вытянулся и стал почти на целую голову выше Севы и много шире в плечах. Шея у него длинная, лицо скуластое; волосы, ресницы и брови выгоревшие, почти белые. На парте он сидит спокойно, не ерзает и не смотрит по сторонам. В тетради пишет крупными буквами, но делает кляксы, которые скорее слизывает языком, чтобы учительница Майя Алексеевна не успела заметить. Поэтому язык у него всегда фиолетового цвета, как будто он наелся вишневого пирога.