Эдуард Веркин - Облачный полк Страница 14

– Зачем? – удивился Глебов.

– Как зачем? А как же? Это очень полезная вещь в хозяйстве. Давайте я расскажу, как их можно использовать…

– Не надо, – остановил Глебов. – Электричество совсем не для электрических стульев, оно…

Показался Щенников с озабоченным лицом, шепнул что-то Глебову, тот нахмурился.

– Ждите, – велел нам Глебов. – Я сейчас вернусь.

Они вышли, мы одни остались.

– Повезло, – сказал Саныч. – Мне кажется, он хотел про Африку рассказывать.

– Почему?

– В прошлый раз про Антарктиду рассказывал. Сейчас про Африку. Потом про Австралию расскажет, у нас все ведь на «А» начинается. Я сегодня бы помер – Африка огромная, там жирафы, крокодилы, зебры… Еще кто?

– Страусы, – напомнил я.

– Точно. И Глебов нам про каждого страуса и зебру бы рассказал, точно он с ними в бабки играл. А потом спрашивал бы: «А как вы думаете, зачем зебре полоски?»

Я сначала не понимал ни занудства глебовского, ни вот этих уроков, думал, что бред полный: война идет, а он нам про Сатурн рассказывает, про то, как люди в древности жили. Потом уже Саныч, когда пребывал не в ворчливом настроении, объяснил, да и сам я соображать начал. Советская власть – в этом вся причина. Фашисты пришли, а она не закончилась. Даже окрепла. В газетах пишут, что даже мультфильмы сейчас делают, Пушкина печатают, игрушки выпускают. Соревнования еще какие-то проводятся вроде бы… Кто-то мультфильмы делает, а Глебов вот про Сатурн. Все правильно.

– А зачем зебре полоски? – спросил я.

– А кто его знает. Душа у нее такая, полосатая. Зачем на тельняшках полоски? Интересно, а сам-то Глебов знает?

– Наверное. Он раньше машинистом был?

Саныч поперхнулся. И рассмеялся, точно я сказал ему, что Глебов в балете танцует.

– Глебов – машинист? Ну, ты даешь! – Саныч по лбу себя хлопнул от восторга. – Глебов – он ведь из…

Так и не договорил, потому что появился сам Глебов.

– У меня еще к вам дело, – сказал Глебов. – Дело такое…

Саныч подобрался.

– Важное дело, – повторил Глебов. – Очень серьезное.

Саныч солидно кивнул.

– Хочу вас попросить присмотреть за Шуриком.

Саныч хрюкнул. Или хлюпнул.

Глебов стал ходить вокруг стола, задевая макушкой за потолок и негромко занудствуя. Он говорил, что мы уже взрослые и должны ощущать ответственность, что так всегда водилось – старшие заботились о младших, что это…

– Так давайте его на Большую Землю отправим, – перебил Саныч. – Что он тут делает? Помните, как пятерых сопляков нашли? Так мы же их переправили. А они ничуть не старше.

– Я не могу его отправить, – покачал головой Глебов. – У него мать… Это сложно вообще…

– Он больной же совсем, – продолжал уговаривать Саныч. – У него плечо хрустит, его лечить вдоль и поперек, а он в наших болотах торчит. Его в Ашхабад надо…

Глебов сел на скамейку, вытянул ноги.

– В няньки нас записываете, – буркнул Саныч.

– Ты как хочешь это называй, а дело делай, – сказал Глебов.

– У нас тут партизанский отряд, – продолжал бурчать Саныч, – а не детский сад. Пусть с ним Алевтина возится, почему мы должны? Мы бойцы, вы сами это прекрасно знаете. А вы нам придумываете… Зачем нас за самолетом посылали?

– За каким самолетом?

– За каким, за каким – за тем самым. За немецким грузовиком. Он вроде бы упал, мы его искали-искали – ничего не нашли. Пол-леса пропахали.

– Самолет был, – задумчиво сказал Глебов. – Возможно, он упал в болото, поэтому вы его и не нашли. Это неважно. Вы можете идти.

– А как же про Африку? – нагло спросил Саныч.

– Про какую Африку? Ах, про Африку… В следующий раз. Свободны.

Мы направились к выходу.

– Про Шурика – это приказ, – добавил в спину Глебов.

Саныч щелкнул пятками.

Снег продолжал валить. Напротив нас под елкой возвышался сугроб, неожиданно высокий, метра в два. Из-за сугроба выглянул Щурый, помахал рукой.

– Идите сюда! – крикнул он.

Саныч скрипнул зубами.

– Давайте скорее!

Мы приблизились.

Щурый строил снежный дом.

– Снежный сортир? – предположил Саныч.

– Это батарейник, – важно ответил Щурый.

Мы переглянулись.

– Батарейник?

Щурый кивнул.

– Глебов велел. Батареи быстро разряжаются, и чтобы они не разряжались, их надо замораживать.

Саныч хихикнул.

– А что? – насупился Щурый. – Глебов сказал, что вы мне поможете. Надо срочно сделать.

– Вообще-то, Щурасик, батареи на холоде разряжаются. Чем холодней, тем они быстрей разряжаются.

– Это новые батареи, – спокойно возразил Щурый. – Американские, их на парашюте сбросили. Их надо все время держать в холоде. Давайте, помогайте…

– Ладно, – плюнул Саныч. – Батарейник так батарейник.

И мы стали строить батарейник. Щурый руководил. Мы скатывали шары, как для снеговика, затем объединяли их в островерхий шалаш.

Сначала было холодно, и я думал – зачем? Потом тепло и жарко, и я думал – ну зачем все-таки? Потом опять холодно. Через час мы что-то построили: больше всего это походило на тучу. Щурый дрожал. Зубы клацали.

– Хватит, наверное, – сказал Саныч. – Уже готово. Как тебе?

– Хорошо, – оценил Щурый. – Только я как-то… Окоченел немного.

– Так иди грейся.

Щурый сжался, как воробей, направился к своей землянке, по пути обирая со штанов ледяные висюльки.

– Погоди!

Щурый остановился.

– Погоди. Как у Алевтины там настроение? – спросил Саныч.

– Ничего, носки вяжет. А ты… Ну, я про этот…

Щурый похлопал себя по рукаву.

Это ему пистолета хочется, Саныч обещал ему «вальтер», но никак принести не соберется, а Щурый мечтает.

– Ты насчет пистолета? – спросил в лоб Саныч.

– Да нет, просто…

– Тебе ведь офицерский «вальтер» нужен? Настоящий, с накладками?

– Да…

– Нет, если тебе, конечно, все равно, то можно и «парабеллум»…

Щурый замотал головой.

– Не, мне только «вальтер»!

– А «вальтеры» у офицеров, – объяснил Саныч. – А офицера мы сегодня не убили, ничего не поделаешь. Завтра убьем. Или на той неделе – как получится.

– Да… Понятно, что уж там.

Щурый поежился и натянул шапку поплотнее. Шапка у него была взрослая и на семилетней башке не очень хорошо держалась, поэтому Щурый ее то и дело нахлобучивал поглубже. В результате шапка приобрела яйцеобразную форму: уши опустились ниже плеч, так что Щурый мог их завязывать, а красная звездочка крепилась почти к затылку.

– Точно убьем, не переживай, – заверил Саныч. – В октябре из Германии свежака нагонят, всем хватит.

– Ладно… – Щурый сморщился.

– Опять щуришься?! Устал? Перемерз?

– Не, разболелось просто. Щелкает опять, вот послушайте.

Он изогнулся, выставив вверх левое плечо, поднял руку и принялся этим плечом хрустеть. Довольно противно так: хруст-хрусть, хрусть-хруст.

– Ну, хватит! – остановил Саныч. – Плечо надо развивать, это да, а чавкать им не надо. Ты вообще дрова пили не правой, ты их левой пили, вот дело будет – плечо постепенно и разработается. А с чего руки в чернилах? Опять писал?

Наблюдательный Саныч кивнул на Щуровы пальцы.

– Ну да, писал. Самолет же должен… Вот я и решил еще написать.

Щурый вдруг застеснялся.

– Мы с Алькой вместе в этот раз написали, – уточнил он. – Вроде как я писал, но ее почерком – у нее красивее. И чернил она меньше тратит, я кляксы часто ставлю. Это ничего, а?

– Что ж хорошего в кляксах? – спросил Саныч. – Это безобразие, меня за них линейкой по рукам лупили.

– Я не про кляксы, а про то, что Алька за меня писала? Это ничего?

Саныч сделал вид, что задумался.

– Ничего, пойдет.

– Вот и я так подумал. Может, те письма не доходили из-за почерка?

– Вполне, – согласился Саныч. – Это запросто. Сейчас каракули некогда читать, сейчас других дел полно. Иди давай, кипятка выпей.

– Ага. Вы приходите вечером.

– Подумаем… Дуй!

Саныч цыкнул зубом.

Щурый согнулся и, поскрипывая плечом, растворился в елках. Это он вообще лучше всего умел – прятаться, показывал как-то. Идет по лесу перед нами метрах в десяти, рассказывает что-то, руками машет – и раз, исчез. На ровном месте – то ли за дерево спрятался, то ли за кочку нырнул, то ли в мох закопался, непонятно. У него и одежка такая, подходящая: пальто драное, грязное, расцветкой в мусор. Я как-то спросил, где это он прятаться так научился, Шурый не ответил. А Саныч головой покачал.

Вернулись к себе. Саныч зажег гильзу, я взялся за печку, растопил за минуту. Теперь я могу растопить печку с закрытыми глазами и очень быстро. И также быстро вскипятил чайник, насыпал в него сушеного шиповника пополам с брусникой – лучше, чем морковный. Хотя морковный тоже можно, особенно если с голода.

– Интересно, что Глебов с этим Щурым возится, а? – спросил вдруг Саныч. – Присмотреть за ним велит. Он меня, кстати, не первый раз уже просит. И сам следит.

– Да он за всеми следит, – ответил я. – За мной тоже. Помнишь, когда я болел? Каждый день приходил, здоровье проверял. Он же командир – ему положено.