Василий Ледков - Метели ложаться у ног Страница 14

Делюк долго стоял на кромке припая, тайно ожидая, что, может быть, нерпа ещё покажется, но её не было. Лениво перекатывались перед Делюком зеленоватые от луны глубинные волны моря и лопались на полированном разломе кромки припая.

Делюк так и не дождался появления нерпы, а когда подумал о чуме — увидел себя сидящим на постели. Была ещё ночь. Звенела в ушах тишина. Спокойно спали мать, бабушка и двое братьев, а на нежилой половине чума тускло поблескивали сходящиеся в макодане шесты.

— Хфу-у! — устало выдохнул Делюк и тряхнул головой: — Что это? Сон? Явь?

Чтобы убедиться, не сон ли это, он ущипнул себя в щеку и едва не крикнул от боли.

«Сон, конечно!» — решил он, откинулся на подушки, уже обметенные инеем, зарылся с головой под меховое одеяло и стал засыпать. Но сон не шел к нему. Делюк лежал с закрытыми глазами, стараясь ни о чем не думать, но им овладевало странное состояние: казалось, что от него отделяется душа, становясь как бы двойником, и оба они, тело и душа, начинают вдруг то расти до таких размеров, что и чум мал, то наоборот — делаются маленькими, как былинка. Делюк испугался, попытался сесть, но не смог: руки и ноги не слушались его, не поднималась голова. Тогда он стал открывать глаза, но и они не открывались. «Что за чертовщина? Что со мной?» — подумал он и услышал над собой нежный, прозрачный звон. И странно: глаза у него закрыты, а он видит, что по шесту напротив его головы медленно спускается золотой пензер[41] с прозрачными, как весенний лед, бубенцами…

«Это мне? — мысленно спросил Делюк. — А на что он мне?»

Переливался в тишине нежный звон бубенцов.

Делюк потянулся к повисшему над собой пензеру, рука на этот раз послушалась, но не дотянулась. Он стал приподниматься, но над ним раздался в тишине голос:

— Это тебе, но не торопись, Белый Ястреб.

— Белый Ястреб?! — удивился Делюк. — Это… почему же — Белый Ястреб? Отец и мать дали мне имя Делюк.

— Белый Ястреб! — отрезал голос из темноты. — Отныне ты Белый Ястреб!

— Почему?

— Сам узнаешь, — ответил тот же голос, и Делюк скорее почувствовал, чем увидел, что пензер упал ему на колени. Но когда он сел и открыл глаза, ни пензера, ни темноты не оказалось: брезжил рассвет, стекая через макодан в чум.

«Странное что-то происходит со мной!» — возмущенно подумал Делюк, но тут же забылся…

— Где он? Где? Ведь здесь был, только что здесь был. — Делюк ползал на четвереньках по одеялу, бормоча. — Здесь! Только что здесь был!.. Золотой пензер!

Тадане развела руками и втянула голову в плечи. Потом она долго смотрела на внука, который торопливо шарил руками по одеялу, крутясь на месте, наконец не выдержала и сказала тихо:

— Что-то не то, внук, говоришь… Какой это пензер? Такого у нас и в роду не было.

— Да здесь он был, пензер! Золотой!

Старуха засмеялась.

— Да очнись же ты. Проснись!

— Разве это сон?! — Делюк удивленно потрогал руками голову, грудь, окинул взглядом чум. — Я вовсе не сплю. Давно не сплю.

— А что ищешь?

— Пензер, говорю!

Старуха всплеснула руками, потому что даже нужного слова не могла найти, а сама подумала тревожно: «А ведь он в оболочке родился! Не беда ли нагрянула, а?»[42]

— О-хо-хо! — засмеялась Санэ. — Пензер потерял, которого не было!.. Ещё и говорит, что не спал!

«Был! Здесь он был!» — хотел возразить Делюк, но, усомнившись, промолчал, стал озираться вокруг. С глаз у него будто сошла пелена, от которой всё казалось в тумане.

— Может, и сон, — сказал он тихо и стал натягивать пимы.

Потом ещё дважды видел Делюк золотой пензер, повисавший над ним сверху. Он каждый раз падал ему на колени и исчезал. На седьмые сутки, перед рассветом, он снова услышал знакомый звон и голос:

— Белый Ястреб, ты трижды видел золотой пензер. Он — твой, но в руки твои он не попадет. До поры, конечно. Не отчаивайся. Точно такой же, но обычный пензер, ты должен сделать из шкуры белого менурэя[43], которого ты принесешь в жертву жителям верхней земли. На горе Хурт-вой они тебя давно ждут.

«Хурт-вой?» — задумался Делюк, услышав название священной горы, наконец догадался, в чем дело, и крикнул:

— Так вот оно что!

— Что, сын мой? — моргая спросонья, спросила Санэ.

— Что, внучек? — спросила и бабушка Тадане, ворошившая на железном листе потухшие угли, чтобы раздуть костер.

— Ничего, — сказал он и по-ребячьи озорно нырнул с головой под теплое одеяло.

Он не совсем поверил услышанному, стал придирчиво ощупывать себя, но ничего особенного не нашел, потому что, как все смертные, он был простым, обыкновенным человеком, крайне бедным: тридцать оленей — не богатство, на них едва-едва можно перевезти на новое место свой чум и при этом часть саней каждый раз надо подвозить на второй заезд.

«Коли так, то ладно, — продолжал думать Делюк. — Оленьего дитя мне не жаль. Принесу его в жертву богам на священную гору Хурт-вой, чего бы это ни стоило. Но… белого менурэя? Где мне его взять?! В моем стаде, правда, есть два белых оленя, но далеко не менурэи — старые, заезженные быки. До менурэев ли, если в дни кочевий все тридцать оленей вместе с важенками и нялуку[44] запрягать приходится… Может, всё же завести в стаде менурэя? Ведь когда ещё родится белый олень! Потом ещё лет пять-шесть надо растить его, холить, смотреть на него, как на святого, когда и так некого запрягать в грузовые нарты. Так и вся жизнь пройдет!»

Наскоро одевшись, Делюк почти бегом выскочил на улицу, убеждая себя вслух:

— Чем же не менурэи дикие олени?! Есть же белые и среди них!

Он с ходу залетел в загон, где стояли олени, вывел на вожже пять оленей березовой масти — он на них обычно ездил в гости, — привел их к нарте и стал запрягать.

— Делюк, братик наш, в гости, значит, поедем? — спросил вдруг один из маленьких братьев-близнецов, прятавшийся от другого возле нарты Делюка.

Делюк, не ожидавший такого, стоял в растерянности, глядя молча на празднично озаренное лицо брата, который мысленно гостил уже в чьем-то чуме, потому что брат, если он запрягал эту пятерку, брал с собой и его, и Ябтако. Но Делюк опомнился и сказал:

— Нет, Ламдоко. Не поедем в гости. Сегодня я один поеду. Далеко поеду.

Светившееся как бы изнутри лицо мальчика стало темнеть, будто солнце на небе заволакивало тучами. И Ламдоко сказал:

— Далеко, так ладно. Потом поедем.

Ламдоко тут же метнулся в сторону и скрылся за соседним вандеем, потому что в двух шагах от них, как бы вынюхивая что-то, вкрадчиво ходил Ябтако.

Дети играли в свои игры, а занятый известными только ему мыслями Делюк торопливо запрягал оленей.

Пять оленей березовой масти не нуждались в хорее. Делюк лишь по привычке взмахивал им, но ни пелеев[45], ни вожака упряжки не трогал. Он ехал наугад, надеясь встретить дикого оленя и, конечно же, белого, потому что каждый «дикарь» — тот же менурэй, ибо дикие олени ещё никогда в жизни не видели лямки. Белого — таково условие владельца голоса, который говорит с Делюком утрами от имени жителей верхнего мира. Но где они, дикие олени? Легче ветер поймать на просторе, чем «дикаря»! Он за несколько повёрд[46] запах человека и домашних оленей учует и — был таков!

Но возле озера Лисьего Когтя Делюк увидел стадо чьих-то оленей. Большое стадо. «Ехать или не ехать к нему?» — подумал он и все же дернул на себя вожжу, олени резко метнулись влево, и он поехал. Как положено, он поздоровался за руку со всеми тремя пастухами, и спросил:

— Стойбище Игны Микиты не скажете где?

— Не очень близко и не так далеко, — сказал усатый маленького роста пастух с черными, маслянистыми глазами, блестящими озорно из-под толстых красноватых век. Было видно, что он провел в стаде ночь и ещё не спал.

Делюк понял насмешку и сказал, чтобы не молчать:

— Не дальше, конечно, предела оленьих ног?

— Верно, — согласился второй пастух, человек лет пятидесяти, роста среднего, скуластый, широколицый. — Три дня назад Игна Микит стоял чумом на устье левого притока Садо. Там, видно, и сейчас, если не съямдал[47]. Да и далеко ли уйдешь с аргишами?

— Та-ак, — певуче обронил Делюк, как бы прикидывая, сколько придется ему ехать, и, взглянув на пасущееся стадо, увидел белого менурэя. «Он!» — крикнула его душа, но язык промолчал. Грузный, могучий олень — это было видно по его осанке — с нарочитой ленцой переставлял сильные ноги, наклонив голову под тяжестью ветвистых рогов. Земля под ним будто прогибалась.

— Давно я не видел Игну Микита, — говорил Делюк, лишь бы не выдать своего волнения, а сам мял ногами болотный мох, невольно стреляя глазами в сторону белого менурэя.

— Как с Яхангары откочевали в прошлом месяце, я тоже не видел его — не встречались, — сказал третий пастух с широко расставленными глазами на темном выгоревшем лице. Он ещё до сих пор не вступал в разговор.