Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] Страница 14

— Ты — пацан Костя? Воспитанник моего старого шофера Василия?

— Узнали все же, товарищ комиссар…

— Да. И очень рад, что помог тебе когда-то. Не ошибся.

17

Осень незаметно перешла в зиму. Дожди вперемежку с мокрым снегом прекратились, воздух стал сухим и прозрачным. Теперь Горшков и Сережа, выскакивая по утрам во двор, поеживались и приплясывали под струей из шланга. Отвердевшая за ночь грязь с хрустом ломалась под сапогами.

Работа шла. Логинов соскучился по «настоящему делу»— так у него назывался ремонт автомобилей. Шоферы ходовых машин тоже помогали — мыли в керосине детали, притирали клапаны, вырубали из картона прокладки; особенно старался Обрезков: надеялся получить машину с новым мотором; все свободное время он работал в гараже «со своим харчем»: то привозил сбитую на тракте курицу, то варил картошку «на всех». А 7 ноября раздобыл свиной окорок и флягу спирта, Но рассиживаться в тот вечер не пришлось, потому что железнодорожники в честь праздника дали сразу четыре вагона порожняка под боеприпасы, и всем пришлось работать до утра — кому за рулем, кому грузчиком.

День в работе проходил незаметно, но по вечерам, особенно если Сережа уезжал с Примаком, на Горшкова наваливалась тоска и гнала его прочь из пустого га-ража. В такие вечера он забредал в скверик с развалившейся церквушкой. До войны здесь, наверно, было людно, а теперь одиноко хлопала на ветру разболтанная калитка, деревянная оркестровая раковина подгнила и местами провалилась, дорожки устилал слежавшийся слой палой листвы, площадку в центре беспорядочно загромождали гранитные глыбы — остатки церковных стен.

Горшков садился на почерневшую, растрескавшуюся скамейку, курил и смотрел на звезды или на освещенные окна студенческого общежития напротив; там иногда двигались тени, танцевала молодежь под баян. Однажды в садик пришли старик и девочка — щупленькая, малоподвижная; на ней были растоптанные валенки, тесное, с короткими рукавами пальтишко и мужская потертая шапка. Девочка принялась лепить снежную бабу, а старик присел отдохнуть рядом с Горшковым.

— Угостили б закурить, товарищ механик. Горшков повернулся, удивленный,

— Вы знаете меня?

— Чего ж тут хитрого: по спецовке вижу, да и бензинчиком от вас попахивает.

Горшков молча достал кисет и отсыпал старику горсть самосада. Подошла девочка. Косясь на незнакомого человека, потянула старика за рукав.

— Деда, холодно…

Горшков рассмотрел ее шапку из такого же потрепанного каракуля, как воротник у старика; неумело пришитые белые тесемки завязаны под подбородком.

Она не противилась, когда Горшков притянул ее к себе, поправил шапку, отвел с лица прядку светлых волос.

— Свои небось есть? — спросил старик и вздохнул. — Вот война. Осталась у меня на руках. А много ли я для нее могу? Какое детство без матери, без отца? — Он, кряхтя, встал и взял девочку за руку.

Горшков долго смотрел им вслед. Мохнатый край облака надвинулся на луну, стало темно. Лихо наигрывал баян за окнами общежития. И вдруг умолк.

Горшков поежился, как от озноба, провел рукой по волосам. Шапка упала на землю. Он машинально поднял ее, отряхнул, но так и не надел, — держа в руке, медленно побрел к гаражу. Налетевший ветер захлопнул за ним калитку скверика, и ее скрип тоскливо отозвался в сердце, словно это захлопнулась за его спиной дверь бревенчатого дома с зелеными ставнями в далеком степном городе…

Горшков брел и думал о дочке.

За окном уходящее в степь солнце, где-то рядом звучат тонкие голоса, они поют детскую песенку. На письменном столе в жестяном ведерке букет полевых цветов, за столом женщина в белом халате. Она удивленно и рассеянно смотрит на человека, от которого пахнет вином.

— Двухстороннее воспаление легких. Но сейчас опасности уже нет. Раз вы приехали, пущу вас. Только помните, ребенка нельзя волновать и утомлять. Подождите, я сначала предупрежу ее. Наденьте этот халат… И причешитесь, вот вам гребень…

Белые двери, белые стены, белые занавеси на окнах. На подушке копенка светлых волос. Девочка смотрит незнакомыми глазами, только на остром носике знакомая примета: поперечная белая щербинка — след падения с дивана. Как стыдно и как обидно прийти к единственному ребенку после долгой разлуки и не принести хоть какую-нибудь игрушку, лакомство!..

Сестра делает предостерегающий жест, подвигает к кровати табурет.

— Как долго ты не приезжал, папа… А где мама?

— Тебе нельзя много разговаривать, Аня, — поспешно говорит сестра.

— Я ведь уже почти здоровая. Пусть папа останется здесь.

Тонко жужжит под белой занавесью муха, внизу про-громыхивает по булыжнику грузовик. «Как теперь добираться до новой службы? Надо скорее заработать денег, как-то отблагодарить этих людей, явиться к дочке прилично одетым, с подарком…»

— Ты уже уходишь? — обеспокоенные глаза смотрят вслед. — Ты еще придешь, папа?..

Кто-то помогает снять халат, успокаивает на прощанье. А потом захлопывается дверь дома с зелеными ставнями… Так и не сумел побороть стыд, спросить в долг немного денег…

Впереди широкая пыльная улица городка, и дальше — степь, тревожно багровая в последних лучах солнца. У окраинного дома копается в огороде старик. Он, курясь на закат, долго разглядывает незнакомого человека, прежде чем ответить: «Это и есть Сибирский тракт. А ты сам откудова, гражданин?»

Вечерние тени ложатся на землю, в душном воздухе виснет мычание коров, пыль покрывает придорожную траву. Сзади, словно груз на спине, подозрительный взгляд старика; под ногами узкая тропка, неведомо кем протоптанная вдоль великого Сибирского тракта. Ветер дует в спину, помогает уходить от дочки. Плестись долгие ночные часы от столба к столбу, от перелеска к перелеску, оглядываться, ждать, не возьмет ли попутная машина! И, наконец, Надя. Что б он делал, если бы не тот грузовик с девушкой за рулем?

Оглушенный сигналом, Горшков едва успел отскочить в сторону. Фары ослепили его, перед самым носом промелькнул борт грузовика. Из кузова долетел сердитый окрик: «Эй, ты! Уснул, ай жить надоело?»

Горшков виновато отступил на панель и оглядел улицу. Он увидел: чуть не сбивший его грузовик замедлил ход, свернул с дороги и въехал через раскрытые ворота на освещенный двор гаража. За стеклом кабины мелькнуло Надино лицо. С подножки спрыгнула повариха Ольга.

Посреди двора возился около своей машины Обрезков. Он бросил плоскогубцы, вытер тряпкой руки и оглядел чужой грузовик.

— Это с кем же ты приехала, Оленька? — взгляд его веселых прищуренных глаз задержался на сидящей за рулем девушке. — Милости просим, нам в хозяйстве такие шоферы до зарезу нужны! Я Обрезков! Короче — Саша. — Он протянул руку, помогая Наде выйти из-за руля, и тут же озорно облапил ее.

— Не хватай! Не твоя!

От неожиданного толчка в плечо Обрезков поскользнулся, потерял равновесие и упал. Но прежде чем успел вскочить, чьи-то руки легко подняли его с земли и поставили на ноги.

— Не сердись, товарищ, сам виноват. — Парень с добродушными близорукими глазами отряхивал снег с Сашиной тужурки. Рост его и ширина плеч были такие, что Обрезков сразу остыл. — Выходка твоя вольная. Хозяйка баловства не любит.

— Хозяйка? Ишь ты, — удивился Обрезков. И еще раз оглядел незнакомца. Тот так дружелюбно улыбался что Саша и сам улыбнулся ему. — Ну, раз хозяйка, пусти, пойду мириться!

Он повернулся и увидел в воротах Горшкова. Тот стоял с шапкой в опущенных руках и смотрел на Надю.

Она тоже смотрела на него: одет в новое, но похудел еще больше, а глаза все такие же грустные. Твердо ступая сапогами по хрусткому снегу, подошла, сказала строго:

— Покройся. Простынешь.

— Не сердись, хозяйка. Это я пошутил, — сказал Обрезков.

Надя повернулась к нему и насмешливо ответила:

— Стало быть, я не поняла. Извини, товарищ Обрезков, короче — Саша.

Обрезков не смутился:

— Это ничего. У меня знакомство всегда с драки начинается. — Он подобрал с земли брошенные плоскогубцы и залез под свою машину. Оттуда сказал совершенно серьезно — Только уж прошу, не болтай лишнего. Узнают, что меня девка с ног сшибла, — нехорошо.

Ольга расхохоталась.

— Это не беда, если стоящая девка зашибет, — заметила она, глядя на Тимку.

— Здравствуйте, Тимоша, — тихо сказал Горшков. В воздухе кружились редкие мохнатые снежинки, одна из них опустилась на его ресницы, он моргнул, и от этого лицо его показалось Наде растерянным. У Ольга присела, быстро слепила снежок и неловко, по-женски размахнувшись, метнула его в ухо Тимке, Тот поймал девушку за полу расстегнутого ватника и хотел опрокинуть в сугроб, но она выскользнула из ватника и в одном свитере убежала за ворота в темноту. Тимка, размахивая ватником, бросился вслед, едва не попав под въехавшую во двор эмку. С улицы донесся Удаляющийся голос Ольги: