Бийке Кулунчакова - Улица моего детства Страница 14

С улицы донесся голос Байрамбийке. Она звала меня играть. Я выбежала к ней и тут же позабыла про Сакинат.

На следующий день одновременно со взрослыми встали на рассвете и мы с Инжибийке. У нас заночевали родственники, приехавшие провожать Янибека из других аулов. Вместе со всеми мы сели пить чай. По утрам, пока солнце пригревало еще не очень сильно, завтракали обычно во дворе. Инжибийке да и я тоже без конца задавали Янибеку всякие вопросы и, видимо, порядком надоели ему, потому что слушал он нас уже вполуха, отвечал невпопад и все смотрел и не мог насмотреться на свою жену. Высокая, стройная, белолицая, зеленоглазая, светловолосая, Марипат сегодня выглядела особенно хорошо. Нос у нее был пряменький, губы чуть-чуть припухлые и алые, я всегда говорила, что красивее ее нет женщины в нашем ауле. Может, где-нибудь в другом месте и есть, но не у нас. На Марипат синее в белый цветочек крепдешиновое платье, на голове не каждодневный тастар — косынка из белого простого холста, а голубой гульменди — шелковый платок с кистями. В длинные русые косы вплетены серебряные монеты. Девушка на выданье, да и только. Недаром Янибек любовался своей женой, думая, что никто этого не замечает.

Когда он еще только собирался жениться на Марипат, соседки восхищались:

— Не зря сказывают, что бог из одной глины слепил и свекровь и невестку! Как вы похожи! — хотя мама вовсе не приходилась Марипат свекровью, а была сестрой ее жениха. Что же касается внешности, то они действительно были похожи. А характеры совсем разные. Однако соседки предрекали, что с годами и характер у невестки будет такой же золотой, как у свекрови.

Мать, помнится, отвечала им:

— Славная у нас невестка. Только вот мать у нее какая-то странная.

— Да, мать у нее непростая, — поддакивал кто-нибудь из соседок. — А ведь в народе говорят: прежде чем отпить чай, загляни внутрь пиалы, прежде чем засватать девушку, посмотри на ее мать. Кто может поручиться, что со временем Марипат станет похожей на тебя, Хадижат, а не на свою мать…

— Что поделаешь, парень сам облюбовал ее, — вздыхала мама.

Разговор этот остался в моей памяти.

Когда Марипат стала жить у нас, мы сразу поняли, что она добрая и тихая. И всем нам она пришлась по нраву. Главное — Марипат души не чаяла в своем муже. Смеясь, рассказывала, что подруги завидуют ей, мол, бог даровал ей чересчур много, муж-то у нее и красивый, и вежливый, и добрый, жену свою жалеет.

Вот и сидел сейчас наш Янибек угрюмый: может, думал, как ей тут без него придется.

После завтрака мама сказала ему:

— А теперь попрощайся со стариками. Три года — срок немалый, кое-кто, может, и не увидит твоего возвращения.

Вместе с Янибеком увязались и мы с Инжибийке, ходили вслед за ним из дома в дом, где были старики.

— Счастливого пути тебе, родной! — напутствовали они Янибека, довольные оказанным им вниманием. — Служи примерно, не осрами нас. Если мы не встретим тебя, то встретят наши дети. С честью возвращайся!

Всех обошел Янибек, никого не забыл, всем пожелал здоровья, от всех получил благословение.

Когда мы вернулись, в нашем дворе было полным-полно народу.

Солнце уже поднялось на высоту тополей и начало пригревать. Вскоре напротив дома остановилась машина и засигналила. Услышав гудки, Марипат вздрогнула. Все поднялись. Янибек обнял сначала нас, детей, потом приехавших издалека родственников, затем друзей, Сакинат, мою маму, отца, только к жене не подошел. Я видела, что он все время смотрел на нее, по подойти и обнять не посмел. Сел в кабину и захлопнул дверцу. Когда машина отъезжала, он тоже во все глаза смотрел на Марипат. А она — даже не знаю, видела ли она его сквозь слезы или нет, — стояла бледная и все махала рукой.

После отъезда Янибека нашему отцу стало куда труднее, обязанности дяди тоже легли на его плечи: и смотреть за овцами, и содержать в чистоте сарай, а летом косить сено, возиться с двумя огородами. Конечно, отец не успевал. Мама иной раз в сердцах сетовала, что он больше болеет душой за колхозное добро, нежели за свое.

Постепенно мы привыкали к отсутствию Янибека. Я, Инжибийке и Сакинат теперь спали в одной комнате с Марипат. И она все реже вспоминала о муже, зато все чаще отлучалась к своей матери, проводя там долгие часы. Мне почему-то было обидно, но никто, кроме меня, не придавал этому значения.

В то лето, когда я перешла во второй класс, Сакинат стала получать из города письма. Наверное, она просила старого почтальона вручать письма из города, если ее не окажется дома, только мне. Письма же от Янибека он отдавал любому, кого увидит во дворе. Когда почтальон вручил мне письмо в первый раз, я все-таки показала его маме. Она внимательно оглядела его со всех сторон, вертя и так и этак.

— Этот дурак, наверно, не отвяжется от нее, — недовольно сказала мама, сразу помрачнев. — Но и она хороша: таким парням отказала, а на женатом свет клином сошелся. Мякина, что ли, у нее в башке, неужели не соображает, что рано или поздно он все равно к своей семье вернется! Ну что с ней делать?

Мать тяжело и горько вздохнула.

Вечером мама, позвав Сакинат в другую комнату, долго разговаривала с ней. И в клуб ее не пустила.

Ночью, когда Инжибийке и Марипат заснули, Сакинат принялась шепотом выговаривать мне за то, что я показала маме письмо. Я чувствовала себя виноватой и притворилась, что сплю.

Сакинат помолчала, приподнялась на локте, внимательно присмотрелась ко мне в темноте и сказала:

— Притвора! Я же вижу, что не спишь, — и совсем уже другим тоном проговорила: — Ты, Айбийке, не обижайся на меня… В следующий раз этого не делай, ладно?

— Ладно, — вздохнув, согласилась я.

— Все равно выйду за него, никто другой мне не нужен, — скороговоркой произнесла Сакинат и, кажется, всхлипнула.

— На чужом несчастье счастья не построишь, — сказала Марипат. Оказывается, она тоже не спала и все слышала.

— С женой он не из-за меня разошелся, я тут ни при чем.

— Послушала бы ты, что люди о тебе говорят…

— Людям рта не заткнешь. Что же мне теперь, из дому не выходить?

Сакинат и Марипат долго еще говорили о ком-то, кого я не знала. Даже имени его не слышала. Многое из разговора было мне неясно. Поняла только, что парень этот не из нашего аула. А более всего меня поразило, что он бросил жену и детей, а сейчас живет себе преспокойно в городе. «Он же, наверное, совсем старый», — подумала я.

Спустя несколько дней к нам пришли две женщины и двое мужчин. Родители выпроводили нас из комнаты, а сами остались с гостями, которых привечала Марипат. Сакинат же быстренько собралась и ушла к подруге. Я сразу догадалась, что эти люди пришли ее сватать.

В ту ночь Марипат рассказывала Сакинат подробности этого неудавшегося сватовства. А я, прикинувшись спящей, все подслушала. Оказывается, как только сваты заговорили о главном, мама заявила: «Разве может называться мужчиной тот, кто бросил на произвол судьбы детей? Как его уважать после этого? Или он собирается, по старому обычаю, иметь не одну семью? Но слава богу, Советская власть отменила многоженство».

И отец, якобы, тоже вставил свое слово: «Пусть лучше позаботится о своих детях, чем думать о свадьбе. Нет, мы не можем пойти на такое».

Сакинат долго плакала и вдруг, хлопнув ладонью по подушке, решительно заявила:

— Не отдадут по доброй воле, сама уйду. Убегу к нему…

— Ты что, спятила? Как такое могло прийти тебе в голову? А брат вернется из армии, что он скажет? Ни нам, ни тебе не простит этого.

Выходить замуж без родительского благословения считалось большим позором.

Хотя мы были еще маленькие, мама часто твердила нам о необходимости дорожить девичьей честью. Поэтому я тут же про себя решила непременно рассказать ей о намерениях Сакинат. И поскорее.

Однако в самый последний момент, не желая уподобляться болтушке Инжибийке, передумала.

А через некоторое время к нам опять припожаловали сваты. На этот раз среди них была и мать того парня. И опять они ушли ни с чем.

Так и лето минуло.

Я пошла во второй класс. Училась я не очень хорошо, не так, как мечтала поначалу. Занятая домашней работой, я не успевала делать уроки. Марипат, правда, отдала своего ребенка в ясли и уже работала в колхозе, но забот у меня ни капли не убавилось. К тому времени мама родила мне еще одну сестренку. Назвали ее Балбийке. Считалось: где много детей, еще один не помешает, незаметно вырастет. Теперь и Кендали был дома, и хлопот с ним хватало, особенно когда он болел. По вечерам у нас становилось шумно, как в яслях. Уже похолодало, во дворе не побегаешь, и все домашние собирались в одной комнате. В люльке плакала Балбийке, на торе возились, кричали, спорили, визжали дочка Марипат, Алимет, и Кендали. А я, улучив минутку, подсаживалась к подоконнику, раскрывала книгу и водила пальцем по строчкам, но в уши назойливо лезли визг, плач, и я не понимала, что читаю.