Яков Давидзон - Орлята партизанских лесов Страница 14

Нина забрала автомат и отправилась искать своих.

Потянулись похожие один на другой дни в отряде. Уходили и возвращались с операций партизаны. Нине приходилось делать всё — и в дозоре ночью бывать, и на кухне работать, и в госпитале дежурить. Всё смешалось: спали днём, а ночью бодрствовали. Но в бой Нину не брали, и она совсем расстроилась и уже собралась снова идти к Ковпаку, да командир отделения Саша Поздняков перехватил её на полпути.

— Куда это ты собралась? — спросил он.

— К командиру или к комиссару, — выпалила она с вызовом.

— В бой будешь проситься?

— Буду!

— Ох, и горяча ты! Видать, не давал тебе батько берёзовой каши в детстве!

— Какой ещё каши? — не поняла Нина.

— Пороли мало тебя, это уж как пить дать! — улыбаясь, сказал Поздняков. — Чтоб не лезла поперёд батька в пекло!

— Нет у меня отца, фашисты убили, — сдавленным голосом сказала Нина.

— Ну, ладно, — смутился Поздняков. — Ты на меня того… не сердись… Не знал я… А иду от Ковпака… Пойдёшь со взводом, село тут одно будем брать…

Нина готова была расцеловать Позднякова за такую радостную весть.

Но прежде чем она пошла с отрядом на операцию, случилось событие которое окончательно определило её дальнейшую судьбу.

В отряд пробрался её брат Женька и принёс печальную весть о судьбе близких. Он рассказал, что после ухода Нины в отряд им пришлось скрываться по сёлам, ночуя каждую ночь у новых людей. Фашисты разыскивали оставшихся на свободе членов подпольной комсомольской группы и всё-таки напали на след родных Нины Созиной. Мать и младших сестёр и брата схватили и посадили в тюрьму. Женьке каким-то чудом удалось обмануть охранника и убежать…

Женька был тощ и голоден, на лице — кровоподтёк. «Старший полицай ударил, когда я не захотел сказать, где ты, — объяснил брат. — А как ты думаешь, меня в бой будут посылать?»

Нина обняла братишку, приласкала. Что она ему могла ответить? Сказать, как трудно приходится здесь даже взрослым? Но война не делала различия по возрастам: рядом со взрослыми воевали такие же мальчишки, как Женька. Нина по себе знала, как их берегли, старались пореже давать задания — лишь в самых крайних случаях. Но обстановка заставляла рисковать, потому что лучшими связными и разведчиками нередко оказывались подростки. Им легче было проникать в самое логово врага и узнавать ценнейшие сведения. И сколько партизанских жизней сохранили именно мальчишки, которые выводили бойцов безопасными тропами прямо в тыл врага. Правда, с каждым днём и юным партизанам становилось труднее действовать: фашисты поняли, что на советской земле против них воюют все — от мала до велика.

— Конечно, возьмут, Женька, — пообещала брату Нина.

Вечером у костра Нина чинила ветхую одежонку брата. Не заметила, как рядышком опустился на пенёк Семён Васильевич Руднев, комиссар объединённого Путивльского отряда. Поздоровался и замолчал надолго — смотрел, как Нина ловко орудует иголкой. Думал о чём-то своём, и Нина боялась его потревожить.

— Дети вы у нас совсем… дети, — задумчиво произнёс Руднев. — А вот приходится воевать наравне со взрослыми. Устроила братишку?

— Спит без задних ног. Всё допытывался, возьмут ли его в бой. Я сказала — возьмут…

— Лучше б, конечно, чтобы вы не знали никогда, что такое бой… Но может случится… и его помощь понадобится.

У Руднева были добрые, отцовские глаза. Комиссар относился к Нине, как к дочери. Нина чувствовала его заботу и поддержку, и в трудную минуту делилась своими сомнениями и переживаниями. Высокий, немного нескладный и, на первый взгляд, суровый, Руднев был любимцем партизан. Нина всё хотела о нём узнать побольше, да расспрашивать было как-то неловко, а сам комиссар не слишком любил рассказывать о себе. Лишь значительно позже, после войны, прочла Нина слова Ковпака о своём боевом побратиме, Герое Советского Союза, сложившем голову в борьбе с врагом:

«17 октября 1941 года пришла разведка из партизанского отряда Руднева. Умно поступил Руднев, решив привести свой отряд к нам. Пора объединяться! А с Рудневым у нас дело пойдёт на лад. Не сомневаюсь. Ведь знаю я Семёна Васильевича давно и очень уважаю. Родом он из большой многодетной семьи батрака из села Берюх. Бедность заставила летнего паренька оставить отчий дом и в 1914 году уехать в Петроград. Поступил учеником на Русско-Балтийский завод, где работал старший брат. Когда грянула Великая Октябрьская социалистическая революция, вступил в красную дружину. Вместе с братом штурмовал Зимний, дрался с корниловцами. Тогда же был принят в партию большевиков…»

Засиделся в ту ночь у костра Руднев. Расспрашивал Нину о матери, об отце. Сказал, что ему легче — в партизанском отряде вся его семья. Пообещал разузнать о судьбе родных Нины.

В те дни второй взвод в составе роты Замулы готовился к операции на хуторе Лукашенков, где располагались каратели, которые терроризировали жителей окрестных деревень. Да и партизаны успели почувствовать па себе неожиданные удары фашистов.

Тогда и было решено разгромить опорный пункт врага. Задача сама по себе не из лёгких. Выманить немцев из села не удавалось, а там фашисты укрепились прочно. Расставили мины-ловушки на тропах, ведущих к хутору, доты простреливали подходы, каменные здания представляли грозную крепость, которая могла вести круговую оборону.

Первая атака едва не захлебнулась. Два станковых пулемёта выкашивали перед собой всё живое. Невозможно было голову оторвать от земли. Фашистский гарнизон знал: спасения ему ждать неоткуда, и потому сопротивлялся ожесточённо, каждый метр приходилось преодолевать с боем.

Нина лежала за толстой, выгнутой наподобие лиры, сосной. Пули отсекали от дерева острые ранящие щенки. Стреляла она редко, берегла патроны. Амбразуры едва просматривались, прикрытые высокой травой и кустарником.

Наверное, минуло не менее часа — солнце уже прорвалось сквозь тучи, прежде чем первым партизанским отделениям удалось пробиться на хутор. Гранаты делали своё дело, и всё реже огрызались пулемёты. Вот остался один — в школе. Нина с Люсей подобрались к самому фундаменту. Пули свистели над головой, не причиняя вреда. Но проникнуть в школу, превращённую в дот, было невозможно. Единственная дверь была заложена изнутри и пули лишь крошили её.

— Сколько же мы здесь будем сидеть сложа руки? — расстроенно спросила Люся, наклонившись к самому уху Нины.

— Если бы хоть одна граната была, — сказала Нина. Она проверила автомат (он достался ей после первого памятного боя за Гуту), но это оружие было бесполезно в данной ситуации.

Тут Нина увидела, как от плетня отделился человек с гранатой в правой руке. Когда он приблизился, она узнала Федю Алешина из второго взвода.

— Ложись! — страшно закричал он, и подруги прижались к земле, ожидая взрыва.

Грохнуло так, что задрожала земля. Ещё не рассеялся дым, а Нина вскочила на ноги и с автоматом в руках рванулась к тому месту, где ещё минуту назад была крепкая, вся исклёванная пулями дверь. Теперь двери не было, вход зиял чёрным провалом. Нина шугнула в темноту и замерла на месте от неожиданности — она ничего не видела перед собой. Кто-то вдруг толкнул её в плечо, мимо неё с криком: «Бей гадов!» пронёсся Федя Алёшин. Он толкнул ногой дверь в классную комнату и яркий свет рванулся навстречу Нине, и она бросилась по коридору вправо. Вдали мелькнула неясная фигура фашиста, и Нина нажала на спуск. Автомат гулко загрохотал в коридоре.

Немец упал, а Нина теперь уж сама дулом автомата толкнула ближайшую дверь. Она раскрылась. Это, по-видимому, была столовая: длинные столы, скамьи вперемешку со стульями, большой портрет фюрера и в беспорядке разбросанные по полу алюминиевые миски. Из столовой вела дверь куда-то влево, и Нина, спотыкаясь о гремевшие под ногами миски, побежала туда. Вдруг яростный огонь сразу нескольких автоматов раздался из-за окна, с улицы. Нина подбежала к окну и увидела, как несколько гитлеровцев, спрятавшись за поленницей дров, встретили свинцом наступавших партизан. Кто-то упал наземь да так и остался лежать.

Нина выставила дуло автомата в окно и, прицелившись, дала длинную очередь. Трое фашистов даже не успели обернуться, но четвёртый успел резануть по окну, и острые осколки стекла впились в лицо девушки. Но Нина не отпрянула назад — она поймала врага на мушку и снова нажала спуск.

— Ну гляди! Да ведь он в тебя в упор стрелял! — раздался рядом хриплый голос.

Нина увидела Федю Алёшина. Лицо его было в крови, кровь была на руках, но он яростно отмахнулся, едва Нина хотела достать бинт.

— Некогда! Потом! Нельзя им дать уйти! — закричал Алёшин и побежал в ту дверь, что вела влево из столовой.

Откуда-то из угла выскочил немец и ринулся к окну. Рама была закрыта, немец замешкался, протискиваясь наружу. Подоспевший Алёшин одним выстрелом уложил его на пол. Федя побежал дальше, а из рук упавшего фашиста вывалился какой-то свёрток. Нина машинально подняла его и увидела готические буквы на шёлковом полотне. Сунула свёрток под стёганку и поспешила на звуки пальбы.