Эсфирь Цюрупа - Олешек Страница 14

Но Олешек не отстал. Он пошёл следом и увидел, что Валерка смело открыл дверь детского сада и вошёл туда, где работали настоящие маляры и даже — Олешкина мама.

Олешку тоже очень захотелось туда, но он войти не посмел.

Грустный пошёл он вдоль стены, завернул за угол и увидал стеклянную террасу. Олешек взобрался на толстые, оттаявшие под солнцем брёвна и заглянул внутрь. Он сразу увидал маму. Она стояла на террасе спиной к Олешку, а рядом с ней Валерка прыгал на одной ноге, стараясь попасть другой ногой в длинную измазанную извёсткой штанину. Да, Валерка надевал настоящую рабочую спецовку, и Олешкина мама помогала ему подвёртывать брюки и рукава.

Олешек услышал её голос.

— Бери кисть, — сказала мама. — Да не набирай без толку лишней краски. Крути кисть, крути, оботри о край ведра, вот так. Да не сжимай ты её, она не топор, смотри, у тебя даже пальцы посинели. Держи свободно, но крепко, води легко, вот так!

Да, Валерка работал. Сперва у него не получалось, а потом стало получаться, и Олешкина мама была рядом, иногда брала его руку в свою, поправляла кисть, подкрашивала стену, помогала.

А Олешек стоял снаружи на цыпочках на скользком бревне и, прижав нос к холодному стеклу, смотрел и смотрел. «А я, что ли, не могу стенку красить, да? — с обидой думал он. — Если бы я на ящик влез, я ещё выше достал бы, чем Валерка!»

Когда от огромного грязного пятна на стене не осталось и следа, мама громко и весело крикнула в дверь, внутрь дома:

— Бригадир, принимай работу!

И пришла тётя Паня.

— Справился, значит? — спросила она и стала засучивать рукава. — А теперь я возьму да расковыряю по твоему, по гладенькому, по голубенькому. — И она шагнула вперёд.

— Ой, — отчаянно крикнул Валерка, — не надо! — и загородил стену.

Тётя Паня и мама рассмеялись.

— То-то, — сказала тётя Паня своим добрым басом, и лицо у неё стало доброе. — Иди гуляй!

Но Валерка не пошёл. Он даже не двинулся с места.

— А можно я ещё чего-нибудь покрашу? — попросил он.

— Красить больше нечего, — ответила мама.

— Ну, ещё чего-нибудь поделаю, — попросил Валерка.

Тётя Паня и мама переглянулись.

— Ладно, — решила бригадир маляров. — Дай ему наждачную бумагу, шкурку, пусть обдирает дверь, готовит её под окраску. Она уже у нас зашпаклёвана, нужно чистоту навести. Сможет?

— Сможет, — кивнула Олешкина мама. — Я его научу.

«А меня не зовёт дверь обдирать шкуркой, — с обидой подумал Олешек. — Я не могу, что ли?»

Пальцы Олешка устали держаться за раму, совсем замёрзли и задеревенели от напряжения. Ноги его то и дело соскальзывали с бревна, и на лоб ему с крыши падали холодные капли, и одна маленькая сосулька пребольно стукнула его по носу. Но Олешек не мог уйти, он смотрел и смотрел, как работает Валерка.

А Валерка теперь остался на террасе один. Он старался изо всей силы. Он сидел на корточках перед дверью, тёр её маленькой жёсткой шкуркой, и дверь, наверное, становилась гладкой, потому что иногда Валерка гладил её кончиками пальцев и, довольный, говорил: «Ух ты, вот это да-а-а!»

Вдруг дверь ушла из-под Валеркиных пальцев, она открылась, и на пороге стала толстая фигура Николая Ивановича. А Валерка, растерявшись, так и остался сидеть перед ним на корточках.

— Вот ты где околачиваешься! — сказал Николай Иванович.

Олешек увидел, как Валерка молча поднялся и тихонько, бочком, попытался пролезть сквозь узкий проход, оставшийся в двери рядом с Николаем Ивановичем. А голос его дядьки гремел на весь дом:

— Тебя здесь не хватает? Да? Кто тебя сюда звал, а?

Но тут из коридора, из-за спины Николая Ивановича выглянула знакомая голубая косынка, и мамин голос произнёс:

— Я его звала, я!

И Олешек увидел, как мама положила свою испачканную красками руку на Валеркин затылок и сказала:

— Человек работает. Он мой подручный.

А Валерка поднял глаза и улыбнулся Олешкиной маме.

А Олешек? Олешек от обиды разжал пальцы и съехал с брёвен вниз и шлёпнулся в снег. Ему было ничуть не больно, но он заплакал. Потому что мама сказала не ему, а Валерке самое хорошее, самое важное слово: «Подручный». А ведь «подручный» — это значит «настоящий помощник».

Глава 11. Серебряный цветок

Всё очень плохо на свете. Валерка подручный, а Олешек — нет. Никто ему не даёт никакой работы. Луковица тоже не прорастает. И Олешку кажется, что хуже быть не может. Но проходит всего лишь день, и оказывается, что может быть ещё хуже.

Вдруг в кармане у Олешка очутились обе синие рукавицы.

Может быть, мама связала ему новые? Нет, на пальце сидела знакомая серенькая штопка, та самая, которую в последний раз он видел в глотке у пылесоса.

А вечером, когда все уже были дома, на комоде он увидел записку. Она была мятая, испачканная и порванная, но Олешек сразу её узнал. Это была папина записка, та самая.

Олешек ходил по комнате мимо комода и старался не глядеть на записку. Но всё равно он её видел. И он видел, как мамины руки случайно касались её и как папа взял эту записку и поставил на самое видное место, к зеркалу.

Весь вечер папа и мама говорили только о своих делах.

Они совсем не глядели на Олешка, не обращали на сына никакого внимания. Они, наверное, не знали, как ему от этого было плохо.

Наконец мама сказала:

— Олег, сходи в кухню, принеси миску с оладьями.

Олешек подскочил от радости: мама с ним заговорила! — и бегом бросился на кухню. Когда он подходил обратно к двери, он услышал, как папа сказал:

— Молчит. Плохи дела, Варюша…

— Плохи, — ответила мама и вздохнула.

Наверное, у них были какие-то свои взрослые неприятности.

Сели пить чай с оладьями, и пришёл Николай Иванович.

Мама ему тоже налила стакан чая и стала угощать оладьями. А потом мама села вышивать подушку разноцветными крестиками, а папа и Николаи Иванович стали разговаривать про всякие стройки, где они работали.

— Да, — сказал Николай Иванович, — наше поколение славно поработало и славно защищало Родину. Хорошо бы, наши дети были похожи на нас.

— Я в наших детей верю, — коротко сказал папа.

— Не зна-аю… — недовольно протянул Николай Иванович. — Мне мой племянник Валерий, например, не нравится ничуть. Одно озорство на уме. Отметки плохие, неспособный…

— Нет, способный! — громко сказал Олешек в кружку, и чан в ней забурлил пузырьками. — Он мой старый будильник на все-все колёсики, на самые маленькие винтики развинтил. Я бы никогда ни за что так не смог. А теперь он подручный у мамы! Вот он кто!

— Ты бы уж лучше помолчал, — сказала мама сердито.

— А третьего дня знаете какой номер выкинул мой племянничек? — продолжал Николай Иванович, отпивая из стакана. — Я ему новые калоши купил. Так он в этих калошах среди ночи вздумал путешествовать по дому отдыха!

Тут у Олешка из рук выпала ложка, и он полез под стол её доставать.

— И как он туда проник? И кто его туда звал? — возмущался Николай Иванович.

— Это ещё вилами по воде писано, ваш ли там Валерка был. Может, и не Валерка вовсе! — вдруг сердито сказал папа, встал и вышел в кухню за горячим чайником.

— Не Валерка? — возмутился Николай Иванович, притопнул лохматым сапогом под столом и наступил на ложку. — Не он? Да знаете, сколько он там бед натворил? Пылесос испортил, кран открыл — помещение затопил. Мы бы и не дознались, кто виновник, так ведь он топал в новеньких калошах, оставил следы пупырями по всему дому! А потом и калоши там бросил. То ли его кто спугнул и он струсил…

— Не трус он, не трус! Он может даже на самую высокую ёлку залезть! — сказал под столом Олешек и попытался вытащить из-под сапога ложку.

— А ты меня не толкай, защитник! — сердито откликнулся Николай Иванович. — Нет, довольно с меня, хватит! Отправлю племянничка обратно домой. Пусть с ним там мать как хочет справляется.

Тогда заговорила мама.

Олешек сразу понял, что мама не спокойна, её голос звенел и вздрагивал:

— Неверно вы делаете, Николай Иванович! Нельзя Валерку домой отсылать. Вы же сами говорили: отец умер, у матери на руках ещё четверо ребятишек. Тяжело ей всех обуть, одеть, выучить. Я вот тоже сыну всё время говорила: «Не водись с Валеркой!» А сын мне правильно, как настоящий человек, ответил: «Ему ж одному без всех плохо!»

Тут Николай Иванович как расхохочется, даже посуда на столе звякнула.

— Это который же настоящий человек? Который под столом сидит?

— Да, — твёрдо сказала мама. — И нужно нам с вами всем вместе Валерке помочь!

И тогда, расталкивая толстые, лохматые сапоги Николая Ивановича, Олешек вылез наружу. В руке он сжимал ложку.