Аделаида Котовщикова - Кутерьма Страница 14

Через полчаса Эдик вошел в кабинет отца.

— Послушай, милый предок! Я понимаю, что ты герр профессор и готовишься к лекциям или занят чем-то высоко научным, поэтому извини за вторжение. Но что-то мне это не нравится!

Профессор Колар снял очки, достал из кармана платок, протер очки и снова их надел. Был он грузен, мешковат, си дел за письменным столом сгорбившись.

— Изъясняйся, пожалуйста, понятнее. И это твое «предок»! Знаешь ведь, как я не люблю…

— Ребенок брошек! — воскликнул Эдик. — Ее кормят, одевают, даже учат музыке. Но ведь этого все-таки мало. Вот сейчас, например, я пришел из института, а эта обезьянка одна. Сидит и дрожит. Зиночка на этих излюбленных ею курсах кройки и шитья. Что, она не может днем их посещать, когда домработница здесь?

— Почему Ирочка дрожит? — Евгений Иванович нахмурился и стал подниматься с кресла. — И потом, прошу тебя, отзывайся о мачехе… почтительнее!

— Папа, я все понимаю! Ты, конечно, страшно занят, я тоже. Но ведь Зиночка не работает! Неужто она не может как следует присмотреть за дочкой? Сейчас, гляжу, Ирка вся вареньем перемазана, сама там в кухне угощалась. Но это все пустяки. Ужином я ее накормлю, если Зина до тех пор не вернется. Не за тем я к тебе пришел. Слышал бы ты Иркины странные речи! Сперва я думал, что она просто так болтает. А потом вижу, дело-то не такое уж пустяковое. Ребенок запуган!

Вечером Иркина мать, Зинаида Осиповна, встревоженно допрашивала Ирку. Ирка сидела на коленях отца и, болтая ногами, с расширенными глазами рассказывала о страшных злодеях, которые подстерегают их под каждым кустом.

На другой день, вернувшись с работы, Сурен пристально, с неопределенным выражением на горбоносом лице посмотрел на Вартана, игравшего с бабушкой в лото.

— Слушай, Вартан, ты мне друг?

— И ты мне друг! — с готовностью ответил Вартан, отыскивая глазами нужную картинку.

— А почему ты мне многое не рассказываешь?

Вартан заморгал:

— Что я тебе не рассказываю? Я тебе, папа, даже про это рассказал! Вот что Севка… помнишь?

— Да, за то доверие спасибо! — Сурен вздохнул и подмигнул Тине: «Выйдем!». В другой комнате он сказал ей вполголоса: — Произошла странная вещь. Я встретил во дворе профессора Колара, знаешь, отца этой маленькой смешной Ирочки?

— Ну, разумеется, знаю.

— Мы с ним вообще почти незнакомы, здороваемся при встрече. И вдруг он меня останавливает и говорит: «Простите, пожалуйста, ведь это ваш сын такой живой мальчик, брюнетик, дружит с моей дочерью?» — «Да, — говорю, — они постоянно играют вместе». Он говорит: «Так неприятно. Но я считаю вас своим долгом предупредить. И вообще посоветоваться…» — «В чем дело?» — спрашиваю. Пока он мямлил, с меня семь потов сошло. Думаю: чего опять Варташка натворил? А профессор говорит: «Есть подо зрение, что какие-то темные личности преследуют наших детей». — «Как, то есть, преследуют?» — «И сам, — говорит, — не знаю. Полагаю, что надо посоветоваться, обсудить, что делать…» Словом, Тиночка, он вечером к нам зайдет.

Часа через два вечером — Колар, Сурен, Тина и ее мать — сидели за столом в кухне.

Перед профессором остывал чай в стакане. Иногда он машинально прихлебывал, крошил в пальцах печенье. Пила чай одна Татьяна Константиновна. Сурен и Тина к своим чашкам не притронулись.

Когда профессор появился, Тина, стесняясь и розовея, предложила:

— Пойдемте на кухню. А то мальчика укладывают. Там можно громко разговаривать.

Улучила момент и шепнула мужу:

— Из-за тебя не в столовой. Ты же непременно раскричишься! А там Варташка…

И она оказалась права. Уже через десять минут Сурен мерил шагами пространство от газовой плитки до плотно закрытой двери и говорил громко и возбужденно:

— Что-то не то у нас получается! Убежден, что детям надо давать возможно большую свободу, запреты излишние вредны. Однако мы превышаем предел.

— Да, да, — кивал головой Колар. — Присмотр явно недостаточен. Ирочка у нас, конечно, избалованный ребенок. Все мы ее обожаем, все ей позволяем.

— Вы не обижайтесь, Евгений Иванович, — сказала Татьяна Константиновна, — ваша Ирочка такая милая, жизнерадостная девочка, поет чудесно, но ведь она постоянно бегает с перочинными ножиками. Раскрытыми!

— И спички у нее всегда при себе, — вставила Тина.

— Да, да, и спички, — сказала Татьяна Константиновна. — Как вы позволяете? Долго ли до беды?

— Ножи она все затупила, — с беспомощным видом сказал Колар. — Эдик ей велел. Чтобы не обрезалась. Специально тупила под его руководством о какой-то камень.

— Эдик — это ваш старший сын? — спросила Тина. — А он вас… слушается?

— Он уже взрослый, студент. А молодежь теперь часто смотрит на родителей снисходительно, — грустно промолвил Колар.

— На правах самого старого из сидящих здесь человека, — заговорила Татьяна Константиновна, — позвольте мне сказать. По-моему, вся эта непонятная кутерьма с нашими ребятишками происходит оттого, что вы, люди высокообразованные, культурные и так далее, за своими важными делами совершенно не видите, что делается в головах и сердцах ваших детей. Вам кажется: ну, что там может происходить, у этих малышей? А там кипят страсти не меньше, чем у взрослых. Только другие. То, что вам кажется часто пустяком, для них страшно важно, целая проблема. Какая-то игра для них так же важна, как для вас, скажем, защита диссертации…

Тина засмеялась. Слабо улыбнулся Колар. Сурен нахмурился:

— Вы правы, Татьяна Константиновна. Именно — как диссертация!

— Вы своих детей видите только за обедом, а чаще — за ужином. Даже тут мысли ваши заняты не ими…

— Так что же нам, на работу не ходить? — жалобно сказала Типа.

— Да, трудно, очень трудно, — задумчиво покачал головой Колар. — Верно вы сказали: кутерьма. Непонятная кутерьма!

Разговор получился смутный и довольно бестолковый. Договорились, что за детьми будут смотреть со всем вниманием, а если что-нибудь обнаружится, сейчас же друг друга известят.

В то же самое время бурно совещались в квартире, где жили Крахмальниковы.

Кроме самой Крахмальниковой и ее мужа, рабочего металлургического завода, в кухне находились соседи: бухгалтер с женой и тетя Мотя. Юрке и Светке приказали спать, но оба то и дело шмыгали по коридору, всовывали свои носы в открытую дверь и жадно прислушивались.

Собственно, подслушивать не было никакой надобности. Громкий голос Крахмальниковой разносился по всей квартире.

— Собственноручно я этих самых шаромыжников не сидела, врать не буду! А подозрение у меня давно имеется. Чего, думаю, моя Светка жмется и дрожит со страху? Должна быть тому причина, не иначе!

— Ничего не бывает без причины, — глубокомысленно сказал пожилой бухгалтер. — Однако в милицию надо обращаться с совершенно подбитыми, как говорится, фактами. В противном случае — нам же конфуз.

— Ваша правда, Василий Кузьмич. — Сложив на груди руки, тетя Мотя сидела на табуретке необычно хмурая. — Что за околесица такая, просто даже в толк не возьму! День-деньской я во дворе метлой размахиваю, и никогда мне никакая чужая шпана на глаза не попадалась. А чего ребятишки наши вдруг забоялись? Сроду такого не бывало, тихий у нас двор, хороший. Да и не очень многолюдный. Разве такие дворы бывают?

— Чем старше становится ребенок, тем больше от него шалостей и беспокойства, — сказала бухгалтерша. — А наши подрастают.

— Конечно, нечего в милицию раньше времени соваться. — Крахмальников зевнул и прикрыл рот рукой. — Будут ребятишек выспрашивать, они и вовсе напугаются. У Юрки и так двоек хватает. Если какая шайка вокруг нашего двора околачивается, как-нибудь она себя выявит, тогда уж, ясное дело, участковому заявим.

— Выявиться-то может так, что и не обрадуешься! — сказала тетя Мотя. — И что нынешним подросткам надо? Мы, бывало, голые-босые росли, да честные. А этим всего мало!

— Идейность у нас была и в юном комсомольском возрасте, — наставительно сказал бухгалтер. — Идейность сейчас хромает.

— Ремнем мало пользуются, вот и не хватает идейности, — прогудела Крахмальникова.

— Пошли спать, — сказал Крахмальников, и все поднялись.

Севка чувствовал себя неуютно. Ему казалось, что все подозрительно на него косятся и украдкой посмеиваются. Севкино самолюбие невыносимо страдало. Чтобы не показать своего состояния, он держался развязнее, чем обычно, был подчеркнуто весел. И на каждой перемене торчал в пионерской комнате, показывая свою активность.

Он просматривал газеты, когда пионервожатая сказала:

— Мало мы все-таки встречаемся с интересными людьми. В прошлом году были у нас в гостях и ученые, и метростроевцы, и писатели. А в этом году еще никто не был. Хорошо бы с производства кого-нибудь пригласить или с большой интересной стройки.