Сусанна Георгиевская - Бабушкино море Страница 14

Как так потонула? Да как же?.. Да что ж такое?..

Ляля стоит, растопырив руки, и глядит на свои тапочки. Она хочет вздохнуть и не может.

А кругом уже совсем темно. Ляле видно, как в море, далеко за волнами, мигает большой белый глаз. Это маяк. Он указывает рыбакам путь, чтобы зря не блуждали по морю.

Люди приносят на берег фонари. Но свет фонарей не освещает моря, а только мелкую гальку на берегу. Ляля вспоминает про то, как бабушка на цыпочках уходила из дому, как велела Сватье расчесать ей косы…

А вчера вот так же, наверное, стояла бабушка на берегу. «Где моя внука?» — думала бабушка, и долго ходила по саду и по скале, и кричала: «Оленька, Оля!..»

А Ляля гуляла по винограднику и ела там виноград.

Луна взошла, а бабушка всё ходила одна по станице, ступала по пыльной дороге своими большими ногами в жилках.

Она ходила одна по станице, а люди заглядывали ей в лицо и говорили: «Ну, ничего, ничего, Степановна, прибежит твоя внука». Только бабушка им не верила. Когда стало совсем темно, она зашла в пустой дом и стала глядеть в окошко.

Тузик выл на своей цепи… Может быть, бабушке захотелось плакать. Может быть, бабушка даже заплакала б, если бы не была бригадиршей. Бабушка, наверное, долго смотрела в окно. К сердцу ей подкатывала волна, и бабушка думала: «Что же это, да что ж такое?.. Где моя внука, Оленька?..»

А в это время Ляля ехала на телеге.

Так думает Ляля, стоя на берегу.

…А большое бабушкино море шумит всё тише. Всё ровнее становятся волны в нём. Тихо шурша, отступает морская вода всё дальше от берега.

И вдруг где-то очень далеко слышится стрекотание, похожее на стрекотание кузнечиков.

— Идут! — говорит председатель, забывает про Лялю и оставляет её одну.

«Бабушка!» — думает Ляля.

— Идут, идут! — говорят кругом.

— Идут! — вздыхает та самая старушка, у которой вынули душу.

Старушка плачет. А кузнец в море стрекочет громко, всё громче.

Он гудит и жужжит.

И вот совсем уже близко от берега виден: нос моторного катера. За ним, слегка накренившись набок, как пять лебедей, плывут под парусами пять больших лодок.

Все забывают про Лялю. И все толпятся у берега.

— Ой, пустите, пустите, тётенька! — говорит Ляля.

Только никто ничего не слышит.

И вдруг наклоняется к ней тот самый седой весовщик.

— Иди, иди, — говорит весовщик, берёг Лялю на руки и сажает её на плечо. Ляля сидит высоко. Теперь ей всё видно.

— Голубчики, светы! — кричит старушка, которая жаловалась, что из неё вынули душу.

— Замолчи! — говорит очень строго председатель.

Катер подходит к берегу. О его борта бьются волны. Они взлетают высоко. Стоит какой-то большой весёлый человек на носу катера; он весь мокрый и блестящий. На нём сияет при свете звёзд и фонаря резиновый плащ, похожий на бабушкину куртку.

— Иван! — кричат с берега.

— Чего? — отвечает кто-то с лодки.

— Пап! — кричат с берега.

— Тут я, сынок! — отвечает хриплый густой голос.

— Мария! Машенька-а! — кричит исплаканная старушка.

— Бабушка-а! — ещё громче кричит Ляля.

— Внука моя! — отвечает бабушка.

Она стоит во весь рост в своей лодке.

Она смотрит на лялины мокрые ноги, на её измазанный в глине армячок.

В свете фонарей будто что-то дрожит и блещет в бабушкиных глазах. Лицо у бабушки мокрое, рот полуоткрыт.

— Эх ты, моя капелька! — говорит бабушка и отворачивается.

Потом она словно опоминается.

— Кто на берег пустил? — кричит бабушка. — Дитё, наверное, всё захолонуло…

— Варварушка! — отвечает не своим голосом тётя Сватья, выбегает из толпы и трёт тёмной ручкой свои голубые часто мигающие глазки.

А бабушка стоит в лодке. Она вся залита водой. Ноги у бабушки обуты в те самые резиновые сапожищи, что она выносила нынче утром на цыпочках из хаты, чтоб не будить Лялю.

— Держи концы! — глухо кричит бабушка.

И люди с лодок бросают на берег канаты.

Люди тащат канаты на берег, а море кидает лодки от берега.

Люди на берегу крепко вцепляются в канаты. Все люди, сколько их только есть на берегу, повисают на длинных канатах. Тут председатель, и рыбак, на которого не глядит бабушка, и дети, и старики.

Вот Люда и Света… Света плачет и жмётся к женщине в сером, измокшем платке.

Все тащат на берег бабушкину лодку.

— Есть, взяли! — кричит Сватья не своим, а каким-то рыбацким, чужим голосом; по ногам Сватьи хлещется намокшая от дождя юбка.

Ляля тоже тянет за канат. Она кричит, как другие: «Есть, взяли!» И ей кажется, что если она не будет тянуть и не будет кричать, бабушкина лодка опять уйдёт в море.

— Гляди, рыбак какой объявился! — говорит, глядя она Лялю, председатель и хохочет; от смеха у него трясутся усы, трясутся толстые щёки, трясутся полы резиновой куртки.

— Недаром внука Сущёвой! — говорит он вдруг, перестав смеяться, и, весь откинувшись, тянет канат искоса.

Все смотрят теперь в её сторону.

Но Ляля занята. Она орёт и повисает на канате всей тяжестью своей. Ей жарко. Мокрый армячок бьёт по её ногам, как юбка по ногам тёти Сватьи.

Ляля тащит бабушкину лодку. Два раза она падает на песок. Потом поднимается и тащит опять. Тащит до тех пор, пока лодка не врезается в берег.

В лодке много рыбы. Ещё больше, чем было позавчера.

— На! — говорит председатель и поднимает Лялю на руки. — Забирай свою бабушку.

— Измокла? — говорит бабушка. — Ах, ты мой ладненький!

Ляля сидит у бабушки на руках. В первый раз она видит совсем близко бабушкино лицо, покрытое мелкими морщинками. Кожа на нём сухая, от ветра воспалённая и шершавая. Из черноты лица смотрят на Лялю два бутылочно-прозрачных глаза с красными веками.

Глаза у бабушки спокойные, как вода в стакане. Прозрачные, как вода в чистом блюдце. Глубокие, как бабушкино море. И добрые, добрые — ещё добрей, чем глаза у тёти Сватьи.

— Бабушка! — удивившись, говорит Ляля, будто видит бабушку в первый раз.

— Ладно, молчи, молчи! — лукаво отвечает бабушка и жмурится. — Уж будто и боялась?

— А вот и боялась! — говорит Ляля.

Бабушка ставит Лялю на песок, кричит:

— Анюта! Веди ребёнка домой, — и закатывает рукава своей куртки.

Она раскладывает рыбу в плетёные корзины. Рыбы много, и всё крупная, тяжёлая…

— Ишь, до красной дошли!.. — говорит председатель, наклонившись над корзиной.

Там лежит невиданная усатая длинная рыба.

Рыба бьётся и хочет выпрыгнуть прямо бабушке в лицо. А бабушка смотрит на рыбу, сдвигает локтем со лба свою резиновую шапку и говорит:

— Эх, да разве ж это осетр? Разве ж это осетр? Не видывали вы осетров. Не осетр это вовсе, а просто камса какая-то.

«Я буду скучать»

У вокзала стоят деревья с жёлтыми листьями. На дороге густые от грязи, тёмные лужи. Дорога размыта дождями.

Это осенний месяц октябрь.

К станичной платформе медленно подъезжает поезд.

Оттуда выходят женщины с бидонами. Прихрамывая, спускается по ступенькам вагона колхозный садовник. На спине у него большая корзина с грушами.

Посредине платформы стоит одинокий носильщик. На груди у носильщика поблескивает медаль «За оборону Одессы».

— Гражданочка, а не надо ли поднести чемодан? — говорит носильщик.

— Нет, нет, не надо, — отвечает носильщику человек в морской форме.

Женщина, которой носильщик хотел поднести чемодан, и моряк — лялины мама и папа. Они приехали в бабушкину станицу.

Молча идут они по широкой дороге, размытой дождями.

— Ну что? Скажи… — говорит мама.

— Да ничего, ничего же, Зая, — говорит папа и опять молчит.

Он смотрит на домики, на камышовые крыши в начале станицы, на глубокие колеи милой земли, по которой так давно не шагали его большие ноги.

Спешат на рынок женщины с бидонами.

Проезжает по краю дороги телега, нагруженная виноградом. На ней сидит молодая девушка в шерстяном платке. Она лузгает семечки и смотрит туда и сюда.

Телега вздрагивает. Из-под её колёс во все стороны брызжет грязь.

— А видно, что земля чернозёмная, — говорит папа… — Эх и богатый же край!

— Да, да, — говорит мама. Она задумалась.

Шуршат с обеих сторон дороги деревья. Шелестят сухими, редкими листьями. Ветер толкает ветки, отрывает от них листки. Взметнувшись, словно широко вздохнув в последний, в самый последний раз, лист становится дыбом на ветке. И вдруг подламывается. Он летит на дорогу. Кружится и падает. Там и лежит, жёлтовато-красный, и хочет опять взлететь. Да не взлететь ему больше: намок, отяжелел.

Долго идут лялин папа и лялина мама по осенней, размытой дождями дороге к бабушкиному дому. На дороге глубокие борозды — полосы от колёс телеги.

Вот дом с резными балконами. У дома толпятся мальчишки. Они шумят и сплёвывают на дорогу виноградные шкурки и косточки.