Григорий Остер - Остров Эскадо Страница 15

В тот же день Плинтус и Полиглот получили посылку. Вернее, посылку получил Плинтус, а попугаю в посылке передавали только один привет.

Посылка стукнулась о борт пиратского корабля, Плинтус ее выловил, увидел, что это банка с крышкой. И с этикеткой. На этикетке большими прямыми буквами написано: «Вишневый компот», ниже, корявыми маленькими: «Капитану Плинтусу от старого знакомого».

— Вот спасибо какому-то старому знакомому. Подсластил горькую минуту! — растроганно приговаривал Плинтус, откручивая крышку. — Компотик прислал. С ягодами.

— А мне, — подпрыгивал на лысине у Плинтуса Полиглот, — ягод отсыплешь?

— Не знаю, не знаю, — крутил крышку Плинтус. — Косточек дам. Поклевать.

Не найдя в банке ни ягод, ни косточек, капитан и попугай сильно огорчились. Когда нет ничего сладкого, горькие минуты еще горше на вкус. Очень противные.

В банке валялась только длинная записка:

«Плинтус, это я! Твой старый знакомый. Сижу в дальних краях, думаю. Одна повариха Дарья меня кормит. Я ей признался в любви. Не взаправду, а нарочно, чтоб она со мной гулять стала. Мы гуляем на берегу. Целый час. Приплывай скорей в этот добрый час. Я с тобой убегу. Очень мне на волю надо. Хочу жителям одного острова Эскадо немножко помстить. Чтоб на всю жизнь запомнили, черти, как чужие клады растаскивать. Вот послушай, что я им скоро сделаю!..»

Дальше в записке рассказывался план жуткой мести жителям, а в конце передавался привет Полиглоту и стояла подпись: «Адмирал Шприц».

План жуткой мести Плинтусу очень понравился. Капитан велел попугаю свистать самого себя наверх, поднимать паруса.

Неопрятный корабль вытащил из воды ржавый якорь, поплыл в далекие края выручать старого знакомого — адмирала Шприца.

Пока Плинтус спешил на выручку — путь был неблизким, — адмирал Шприц ежедневно гулял с поварихой по берегу, часто признавался в любви. А сам только и думал, как бы скорей убежать и с ней расстаться. Навеки.

Дарья чувствовала: любовь у адмирала какая-то липовая, самодельная, недосоленная. Но у нее, как у всех поварих, было жаркое, кипучее сердце, которое, несмотря ни на что, хотело верить в любовь. И верило. Несмотря ни на что.

— Посмотри, — говорила Дарья своему пылающему сердцу. — Он же врет, разбойник!

— Не разбойник, а пират, — с жаром отвечало сердце и еще сильней вспыхивало. — А вдруг не врет?..

— Для вас, дорогая моя, — подлизывался адмирал к поварихе, — я готов на все на свете.

— На свете он, может, и готов, — убеждала свое горячее сердце повариха, — а в темноте по-другому запоет. Опять кого-нибудь ограбит.

— Не ограбит, — надеялось сердце. — Он больше не будет. Исправится. Давай его любить!

— Ах, батюшки! — пугалась Дарья. — Да что ж это делается? Ой, нет! — приказывала она сердцу. — Ох, не смей!

Но разве сердцу прикажешь!

Сердце поварихи стучало все громче, так и норовило совсем выскочить из груди, кинуться на шею коварному адмиралу.

Изо всех сил скрывая внутри сердечный жар, Дарья, хоть и гуляла с обманщиком по берегу, снаружи была холодна как лед. И смотрела на Шприца леденящим взором.

— Ай-я-яй! — стыло и зябло у лживого пирата все внутри. — Сейчас про мои враки догадается!

Повариха становилась с адмиралом все холодней и холодней.

В конце концов адмирал Шприц очень окоченел, покрылся пупырышками с ног до головы, посинел, продрог до костей, простыл и сильно простудился. Но тут как раз подоспели Плинтус и Полиглот.

Завидев неопрятный корабль старого знакомого, Шприц показал Дарье синий язык с пупырышками, сразу сбежал.

Сердце поварихи ахнуло. Но Дарья крепко сжала его твердой рукой, сказала:

— Вот видишь! Я же тебе говорила!

Обитатели дальних краев не стали гоняться за Шприцем, решили: «Такие нам ни к чему. Нам таких даром не надо».

Два старых знакомых, Плинтус и Шприц, наконец встретились. Их встреча прошла на низком уровне. Измученные жаждой мести, они наглотались очень крепких напитков, спели парочку пиратских народных песен, упали на палубу и оба крепко заснули. Простуженный адмирал всю ночь чихал во сне и наваливался на попугая, который вместе со старшими товарищами тоже хлебнул напитков, тоже валялся на палубе, разметав крылышки. Тоже крепко спал.

Утром, не умывшись, не сделав зарядки, даже не почистив ни одного зуба, старые знакомые приступили к обсуждению плана жуткой мести.

— Ты читал две мои записки? — чихнул адмирал Шприц.

— Только одну, — нахмурился Плинтус.

— Очень жаль! — высморкался Шприц. — Я посылал две.

— А что написал на второй?

— То же самое. Я две одинаковые записки послал. На всякий случай. Одну в банке вишневого компота, другую в бутылке с маринованными персиками.

— Персиков в бутылке не получал! — заволновался Плинтус. — Да и компота в банке не было.

— Персики я съел. Апчхи! С компотом, — признался Шприц. — Тебе одни записки послал.

— А еще старым знакомым называется, — обиделся Плинтус. — Раз персиков нет — и говорить не о чем. Считай, что мы больше не знакомы.

Попугаю с трудом удалось помирить надувшихся Шприца и Плинтуса.

— Мстить-то надо! — убеждал Полиглот не желающих друг друга знать пиратов.

Заново познакомив адмирала с капитаном, попугай сказал:

— Если кто-то бутылку без персиков нечаянно получит… и вторую записку прочтет… Тогда кто-то сразу весь наш план жуткой мести узнает. А вдруг этот «кто-то» жителям острова наябедничает?

— Тогда, — тряхнул увесистой соплей адмирал, — мы этого «кого-то» так отделаем! Родная мама не узнает. Спросит: «Кто это такой страшненький пришел?» И домой не пустит.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Кто зря старается? До каких мест не докапываются? Как букашки замирают? Почему бегут к девочкам, а прибегают к тетенькам?

Если бы букашка Наташка сообразила, что ей, маленькой, грозит, она бы пришла в ужас. И осталась там навсегда. Но Наташка вообще плохо соображала. Например, она выучила записку адмирала наизусть, без запинки могла пересказать ее, а содержание записки так и не усвоила. Ничего не поняла.

— Какая месть? Какой остров Эскадо? Что это за попугай с приветом? При чем тут жадность? — кумекала букашка.

Только напрасно ломала свою маленькую голову.

Расставшись с разбитой бутылкой из-под персиков, Наташка полночи промучилась на твердой земле, в темноте нашла себе что-то мягкое, спокойно заснула. Букашка не знала, что попала на тот самый остров Эскадо, про который говорилось в записке. И не знала, что писатель записки вместе с читателем уже тут как тут. На острове. И уже выполняют свой мстительный планч.

Первое утро на острове Эскадо застало Наташку врасплох. Она открыла глаза, увидела себя на чем-то мягком, длинном, извивающемся и, наверно, очень опасном.

— Раз, два, три! — шумело извивающееся. — Вверх, вниз, в стороны.

«Змея! — обомлела Наташка. — Это я на змее спала». И немедленно устроила скандал.

— Попробуй укуси меня! — скандалила Наташка. — Вот только попробуй укуси!

— Отстань, не хочу, — сказало то, что извивалось. — Дай зарядку сделать.

— Укуси! — не унималась Наташка. — Увидишь, что будет!

— А что будет? — заинтересовалось извивающееся и перестало извиваться.

Наташка набрала побольше воздуху, завизжала изо всех сил:

— Ииииииииииииииииииии!

Когда все Наташкины «и» кончились, то, что перестало извиваться, сказало:

— Зря старалась. Я не змея. Не кусаюсь. Червяк я. Дождевой.

— А откуда ты знаешь, что не кусаешься? — с подозрением спросила Наташка.

Червяк растерялся:

— Да я в жизни никого не кусал. Да я…

— Это ничего не значит, — перебила Наташка. — Все в жизни когда-нибудь бывает первый раз. Дождевой, говоришь? А дождя-то нету. Что на берегу делаешь?

— Я? — смутился червяк. — Жду.

— У моря погоды? — недоверчиво усмехнулась Наташка.

— Нет, — вздохнул червяк. — Не дождя жду. Меня еще черт знает когда на рыбалку взять обещали. И все никак не берут.

— Возьмут, раз обещали, — успокоила червяка букашка. И спросила: — А как называется этот материк, на который я высадилась? Европа? Азия? Африка? Надеюсь, не Антарктида?

— Это не материк, — вскользь заметил червяк, выползая из-под Наташки. — Ты высадилась на небольшой участок суши, со всех сторон окруженный водой. Называется остров Эскадо.

Букашка Наташка замерла, как пораженная громом. Словно вспышка молнии осветила ее сознание.

«Месть! Пираты! Остров Эскадо! Тринадцать ужасных золотых монет!..» Содержание страшн<?й записки замелькало в букашкиных мозгах, и ей вдруг все стало ясно.