Наталья Долинина - Мы с Серёжкой близнецы Страница 15

Когда мы сюда переехали, то на второй же день поехали в Приозёрск. Он тоже на берегу Вуоксы, только за восемь километров от нас.

Мама, папа и Серёжка ехали на велосипедах, а я у папы на раме. У папы лучше, чем у Серёжки: он высокий, и я своей головой не заслоняю ему дорогу. Он не ругается, а Серёжка — очень.

Ну, приехали мы в Приозёрск. Папа оставил нас всех на пляже, а сам куда-то уехал. Мы выкупались, посидели — и вдруг видим: папа ведёт два велосипеда. Один — свой, а второй — новенький голубой «Орлёнок». Мама смотрит на меня и смеётся. А я пошевелиться не могу. Неужели это мне? Вот они какую вещь хотели купить ещё до поездки в Таллин! А мы с Серёжкой никак не могли догадаться!

Папа говорит:

— Ну, что стоишь? Бери свою машину.

— Это мне?

— А кому же?

Я как села, так и поехала. Немножко, правда, крутила рулём не в ту сторону. Но ни разу не упала. И вот с тех пор у нас у всех велосипеды. Мы каждый день на них ездили — и в лес, и в Приозёрск, и повсюду. А в магазин мама сама ни разу не ездила: всё мы с Серёжкой.

Вот на той неделе едем мы из магазина лесом. И вдруг девчонка стоит на тропинке. Просто обыкновенная девчонка с корзинкой. А в корзинке, правда, довольно приличные грибы. Серёжка позвонил, а она не уходит с дороги.

— Мальчик, — говорит, — дай, пожалуйста, покататься.

Серёжка слез и дал ей велосипед. Она говорит:

— Только ты мне помоги, пожалуйста, сесть. Я не умею садиться.

Серёжка снял с велосипеда сумку с продуктами и подержал ей седло, пока она села. И поехала. Ну, просто смех. Крутит рулём и направо, и налево. Неужели, думаю, Серёжке своего велосипеда не жалко? А он ничего.

Ну, познакомились мы с ней. Серёжка довёз её на раме до нашей деревни: она, оказывается, приехала к бабушке, а та рядом с нами живёт. И теперь мы все втроём — каждый день. Купаться — Маринка с нами. В лес — Маринка с нами. Даже в магазин у Серёжки на раме ездит.

Когда папа в субботу приехал, то спрашивает:

— Это откуда такая красивая девочка?

— У соседей живёт, — отвечает мама. — Правда, глаза необыкновенные?

Ну, чего они нашли такого необыкновенного — глаза как глаза, только большие. А Серёжка говорит:

— Папа, чего мальчишки такие дураки, повезёшь девочку на велосипеде, а они уж сразу и дразнятся: влюбился! Жених и невеста!

Мама говорит:

— Знаешь, Серёжа, мы с папой однажды ехали на велосипедах по Ленинграду — мы уже были женаты, и вы у нас были. И вдруг сзади бегут мальчишки и что-то кричат. Я думала: мы потеряли что-нибудь, замедлила ход и слушаю, что они кричат. А они: тили-тили тесто, жених и невеста! Мы, конечно, посмеялись и поехали дальше.

— Обидно вам было? — спрашивает Серёжка.

— Ну, чего же обидного? Смешно — и всё. Глупые мальчишки — что на них обижаться. Надо не обращать внимания — они и отстанут.

Я говорю:

— Вот Бубнов тоже на такие вещи плюёт, и всё. Его и не дразнят.

— Ясно, — говорит Серёжка.

И с тех пор он на мальчишек — ноль внимания. От него и, правда, отстали, а ко мне всё время лезут: Серёжка тебя на чужую девчонку променял. Приятно разве это мне!

А вчера мы все втроём ходили за грибами. Маринка очень хорошо ищет грибы: она, во-первых, их лучше нас знает, а во-вторых, прямо чувствует, где должен быть гриб. И не жадная, всё время кричит:

— Серёжа, иди сюда, здесь белые! Серёжа, посмотри под той ёлкой, нет ли там чего-нибудь!

Серёжка — сразу к ней. А я — за ним. И поэтому у нас у всех оказалось поровну грибов. Одни мы бы столько никогда не набрали.

Идём домой, а Серёжка с Маринкой всё время от меня уходят. Я каждый раз им кричу, а потом надоело. Я и перестала кричать.

Иду, ещё грибы собираю, и вдруг думаю: что же мне так давно их голосов не слышно? Кричу — они не отвечают. А тропинка узенькая: может, я заблудилась? Может, на меня сейчас волк выскочит? Или гадюка, например. Здесь, говорят, много гадюк. Я как заору:

— Серёжка!

А он не слышит! Я бросила грибы и бежать. Сама реву, уже устала бежать, села на тропинку и боюсь двинуться. И вдруг слышу Маринкин голос:

— Серёжа, а где у нас Маша?

Я скорей вскочила и вытерла слёзы. Смотрю: Маринка появляется с одной стороны, а Серёжка — с другой. У Маринки в руке белый гриб, а у Серёжки — ничего. Их корзинки, оказывается, около меня стоят.

— Вот она! — говорит Серёжка. — Где, Машка, твои грибы? Ты чего ревела?

— А я и не ревела совсем. Я просто бежала. Потому что на меня напала гадюка.

— Врёшь!

— Правда. Я грибы пока оставила и побежала за вами. Хотела вам гадюку показать.

— Покажи!

Мы пошли назад, а я думаю: хорошо бы там правда была гадюка, а то кого я показывать буду? Но гадюки, конечно, не было. Пришлось сказать, что она уползла. Но теперь уж Серёжка от меня не уходил! Пришли домой, а мама:

— Вот эти дети! С ума сойти можно, как же я всё это буду чистить и жарить?

Серёжка говорит:

— Мы сами всё почистим и пожарим. Марина свои грибы отнесёт домой и придёт к нам. И мы всё сделаем. Марина умеет.

Марина да Марина! И когда это они сговорились, что она придёт к нам, — я и не слышала. Я говорю:

— Серёжка, знаешь, как Маринку можно дразнить? Маринка-корзинка.

А он:

— Сама ты Машка-букашка, таракашка, дурашка. Нечего дразниться.

— А ты Сергей-воробей, не гоняй голубей, голуби боятся, на крышу садятся, крыша ломается, голуби пугаются.

Я думала, он меня треснет. А он нисколько и не обиделся. Только сказал:

— Это и не про Сергея поётся, а про Андрея. Я не Андрей.

Вообще-то правильно. Но только мне с тех пор Маринка как-то не стала нравиться. Она, правда, послезавтра уедет — скорей бы. Но только вот в чём беда: я её уже пригласила к нам на день рождения. Нам шестнадцатого сентября девять лет исполнится. И зачем она мне нужна, на мой день рождения, эта Маринка-корзинка?

Папа, мама и мы с Серёжкой

Как мы вчера купались! Потому что была суббота, приехал папа, и погода получилась прекрасная. Мы-то думали: уже не будем больше купаться, потому что лето кончается. Через девять дней мы пойдём в третий класс. Лето прошло. Серёжка выучился плавать, а я нет. Но папа сказал: ничего, что я ещё не умею плавать. Я, главное, воды не боюсь и даже нырять умею. Значит, на тот год поплыву. Всегда Серёжка впереди меня, что уж тут поделаешь.

А сегодня мы едем на велосипедах далеко в лес. Уже проехали десять километров и сели отдыхать. Папа с Серёжкой полезли в какую-то щель, и папа, слышу, говорит:

— Это вовсе не дырка, к твоему сведению, а ход сообщения.

— Ход между траншеями.

Когда они вернулись к нам, Серёжка спрашивает:

— Папа, а ты на войне был?

— Нет.

— Почему?

— Потому что мне было десять лет, когда началась война.

— Зачем же ты тогда поёшь «Кто в Ленинград пробирался болотами»? Я думал, это про тебя.

Мама говорит:

— Немножко и про нас.

— Почему?

— Потому что мы — блокадники.

Я знаю, что они были здесь в блокаду. Только я об этом как-то забыла.

Серёжка спрашивает:

— Кто был в блокаде — всё равно, — что на фронте?

— Не всё равно. Но эта песня относится и к нам.

— Папа, а что вы делали в блокаду?

— Как что делали? Учились в школе. Стояли в очереди. Жили.

— Ну…

— Что — ну? Думаешь, это было так просто?

— Нет, я знаю. А зажигалки ты видел?

— Приходилось.

— А тушил?

— Тоже приходилось.

— Много?

— Сколько мог, столько и тушил.

— А мама?

— И мама.

— А вы вместе их тушили?

— Ну что ты, Серёжа, — говорит мама. — Мы же тогда не знали друг друга.

Я спрашиваю:

— А когда узнали?

— Потом, — говорит мама. — В сорок шестом году. После войны. На вечере в мужской школе.

— А как вы учились в блокаду? Света же не было!

— Учились. Приходили в школу, когда она работала. При коптилках учились. В школе нам хряпу давали.

— Какую хряпу?

— Зелёные листья от капусты.

— А помнишь шроты? — спрашивает папа.

— Какие шпроты?

— Не шпроты, а шроты, — говорит мама. — Такая блокадная еда.

— Вкусная?

— Как тебе сказать… Тогда была вкусная.

— А почему вы нам никогда не рассказываете про блокаду? — говорит Серёжка.

— Вы же были маленькие. Правда, Саша?

— Да, — говорит папа. — Теперь можно рассказывать.

— Мам, — спрашивает Серёжка, — а как же ты жила в блокаду, когда твои родители умерли?

— Жила. У меня была детская карточка. Люди мне помогали. Тётя Надя, например.

— Какая тётя Надя?

— Наша соседка, Надежда Петровна.

— Она?

— Конечно.

— Мама, — говорю я. — Ведь она же сердитая.