Карен Арутюнянц - Я плюс все Страница 15

– Что с тобой? – спросил я.

Жанка открыла глаза и с трудом ответила:

– Мне больно…

– Где? – крикнул я.

– Нога… – сказала Жанка.

Я потрогал Жанкину лодыжку.

– А-ай! – завопила Жанка.

– Ничего страшного, – сказал я. – Подвернула. Просто очень сильно. Давай-ка вставай! Пошли к нам. Только осторожно… Надо лёд приложить, а потом перебинтовать. Не бойся… Потерпи немного…

– Да подожди ты! – разозлилась Жанка. – Куда ты меня тянешь?! Я так быстро не могу!

Мы доковыляли до нашего подъезда.

Покорили четвёртый этаж…

Я открыл дверь. Помог Жанке войти и сесть на стул в прихожей.

– Сейчас, – сказал я и побежал за льдом.

Он у меня всегда в холодильнике. На всякий случай.

– Ай! Ай! Ай! – запричитала Жанка, когда я приложил к лодыжке лёд.

– Терпи, терпи, – сказал я.

Жанка послушно умолкла.

Я принёс мокрое полотенце и вытер Жанке лицо, руки, шею. Отряхнул ей волосы. Она же была вся в пыли, в земле.

Жанка смотрела на меня, как щенок. Большими глазами.

Вдруг она сказала:

– А я тебе нравлюсь.

Я ничего не ответил.

– А ты меня любишь, – сказала Жанка.

Я снова промолчал.

Потом Жанка сказала:

– Ой, что это у тебя? На голове! Нагнись! Я нагнулся.

Жанка поцеловала меня в щёку и сказала: – А мы поженимся!

Я снова ничего не сказал.

Потом я перевязал Жанке ногу. Хорошо перевязал. И позвонил Жанкиному дяде. Чтобы он приехал за ней на машине.

Не мог же я нести её на себе по всему нашему району!

Даже если это моя будущая жена.

Доживём!

Мама стояла у окна и плакала.

– Мама, – сказал я. – Не плачь…

– Ну как не плакать? – лицо у мамы сморщилось в кулачок. – Вкалываем, вкалываем, а толку никакого. Ещё десять дней до зарплаты! Что мы будем кушать?!

Папа что-то пробормотал и вышел из комнаты.

– Всё у нас будет! – сказал я. – Выкрутимся, как всегда!

– Вот именно – «как всегда»! – снова заплакала мама. – Что у нас будет?! Оладьи с ложечкой сметаны?!

– И прекрасно! – крикнул папа из кухни. – Растолстели, а теперь похудеем!

– А Гоша?! – крикнула мама.

– Я тоже буду кушать оладьи! – сказал я. – Ты такие вкусные оладьи готовишь!

– Правда? – спросила мама, сморкаясь в платок.

– Конечно! – сказал я.

– Тебе приготовить оладьи? – спросила мама и поцеловала меня в ухо.

Какая у неё мокрая щека! Вся в слезах! Бедная мама…

– А я что, рыжий?! – крикнул папа.

– Я приготовлю тебе оладьи, – сказала мне мама, не обращая внимания на папины выкрики.

– А я пойду в магазин и куплю кефир! – папа появился в дверях.

– Интересно, – спросила мама, – на какие деньги?

– Вот на эти! – сказал папа и показал пять долларов.

– Откуда они у тебя? – спросила мама.

– Подали! – говорит папа. – На паперти!

А потом рассказал:

– Сегодня Бибилашвили поспорил со мной, что я не смогу выпить банку воды! Трёхлитровую! Махом! На эти самые пять долларов!

– Ну и что? – ужасается мама.

– Вот я и выпил! – просиял папа.

И отправился за кефиром. А я вместе с ним.

Доллары мы обменяли в Сбербанке. Зашли в магазин. Набрали в корзину: кефир, пять чудо-сырков и кукурузные хлопья без сахара. И ещё сдача осталась – рубль.

Кефир, сырки, хлопья. Это наша потребительская корзина на сегодняшний день. Разве плохо?!

А завтра будет видно. До завтра ещё надо дожить.

Приказано – жить!

– Приказано – жить! – скомандовал за дверью полковник-дирижёр Борис Моисеевич, Гошин дед.

– Чего это он? – испугался Баран и пригнулся.

– По телефону разговаривает, – объяснил Гоша. – С ветераном.

– А-а-а, – Баран с уважением поглядел на дверь. – У меня дед тоже воевал!

– Мой не воевал, – сказал Гоша. – Его в суворовское училище взяли. Как сына Героя Советского Союза, погибшего на фронте.

– Надо же! – Баран выпрямился.

– Как же твой дед воевал? – спросил Гоша. – Сколько ему было лет?

– Да он пацаном воевал, – сказал Баран. Он сыном полка был.

Ну всё! Баран разговорился, теперь его не остановишь!

– Мне мамка рассказывала, – продолжал Баран, – я сам деда никогда не видел… Он с кухней ездил. С этой… с полевой кухней. Так вот, случай был! Везут они кухню. Вдруг стрелять начали. Они с дороги – в кусты! А там два немца с автоматами. Обрадовались ужасно! Кричат: «Дафай! Дафай! Каша! Русский каша – карашо! Гут! Гут!» А наших – только повар и мой дед – пацан! Повар – руки кверху, а дед встал перед кухней и кричит: «Не пущу! Это нашим!» Немцы сначала обалдели, а потом заржали. Дали деду под зад. Крикнули повару: «Ты – плохой зольдат! Киндер – хороший зольдат!» Поржали ещё… И отпустили!

Весело Баран рассказывает.

Я смеюсь так громко, что начинаю икать.

– Ладно, – говорит Гоша. – Мы репетировать будем или не будем?

– Ик! – отвечаю я. – Будем.

– А может, не будем? – предлагает Баран. – Пойдём пошатаемся! Такая погода!

Погода прекрасная! В окне, как в красивой раме, висят белые облака на фоне голубого неба и совсем вдали летит маленький самолётик…

– А пойдёмте к брательнику! – вдруг говорит Баран.

Мы с Гошей переглядываемся.

– Ик, – напоминаю я. – Он же в тюрьме.

– Ну и что? – говорит Баран. – А мы ему передачу понесём. Я, вообще-то, не хотел раньше времени говорить… Нехорошая примета… Короче, с него, наверное, обвинение снимут. Не воровал он бочку спирта!

– Чудесно! – радуется Гоша.

– Это отец твой разузнал, – говорит мне Баран.

– Папа? – удивляюсь я. – Ик!..

– Да, – говорит Баран. – Прямо как этот… частный детектив! Он чего-то там раскопал и всё, что надо, этому… следователю сообщил. Скоро выпустят брательника! Не воровал он!

– Ура! – закричал Гоша.

– Ура! – завопил я. – А что мы ему понесём?

– Имеется яблочный пирог! – сообщил громкий голос из-за двери.

Я засмеялся.

Добрый дед у Гоши – военный дирижёр Борис Моисеевич. И слышит прекрасно.

А Гоша утверждает, что дед глуховат на одно ухо.

Как сказать по-шведски?

Мы по уши в грязи.

Льёт как из ведра. Грохочет гром, бьют по крышам молнии. Гроза!

Мы носимся с Женькой-Пузырём по нашему пустырю. Лупим по мячу изо всех сил. И смеёмся, как ненормальные.

Нас двое. Больше таких сумасшедших не найти. Во всём квартале не найти. Во всём городе. Во всём мире. Мы – фанатики.

Из-под мяча, из-под наших ног да с нас самих летят брызги во все стороны! А мы не можем остановиться, бегаем и бегаем за мячом – от ворот до ворот и назад.

Я задеваю кочку. Лечу головой в лужу.

Женька пытается дотянуться до мяча, но сам поскальзывается и присоединяется ко мне.

Мы барахтаемся в мутной воде.

– Который час?! – спрашиваю я, доползая до Женькиных ворот.

– Откуда я знаю?! – отвечает Женька. – Может, час, а может, и больше!

Пошатываясь от усталости, я встаю на ноги и перекатываю мяч через воображаемую линию ворот.

– Гол, – говорю я. – Двадцать четыре – двадцать три в мою пользу!

– Всё! – трясёт Женька мокрой головой. – В школу пора! Время! Если я и сегодня опоздаю, Ракетка отца вызовет…

– Да откуда она узнает? – говорю я. – Первый урок – Фрекен Бок!

Фрекен Бок – учительница немецкого языка.

– Нет, всё! – говорит Женька. – Капут!

– Ладно! – выдыхаю я. – Но я выиграл!

– Выиграл, выиграл… – соглашается Женька.

Дома первым делом я смотрю на часы.

Ёлки-палки! Всего семь минут до звонка!

За эти четыреста двадцать секунд я успеваю: прыгнуть под душ, кое-как обтереться полотенцем, натянуть на себя одежду, подхватить рюкзак, закинуть в него яблоко, запереть квартиру, сбежать по лестнице вниз, домчаться до школы (вдоль забора до ворот и назад к чёрному ходу, потому что на парадном всегда висит огромный замок), взбежать на второй этаж, ворваться в класс. И, заметьте, не в качестве опоздавшего!

Следом за мной входит наша немка. Она старенькая, худенькая и маленькая, почти с меня ростом. Но кто-то прозвал её Фрекен Бок. И вот почему.

Иногда, не так уж и часто, где-то раз в месяц, Фрекен Бок спрашивает у нас:

– Немецкий или шведский?

Те, кто терпеть не могут немецкий, вопят:

– Шведский, шведский!

На уроках немецкого языка наша странная добрая немка ставит даже «бананы». А на уроках шведского, который в школах не изучают, мы получаем одни пятёрки. Потому что шведский – это просто так. Для души.

Фрекен Бок обучает нас шведскому как бы подпольно. Это наш общий секретик, о котором больше никто не знает.

Фрекен Бок ужасно любит, когда мы выбираем свенск – шведский. В институте Фрекен Бок изучала два языка – немецкий и шведский.

– Но шведский, – утверждает Фрекен Бок, – намного интереснее немецкого! Это удивительный язык!