Лидия Чарская - За что? Страница 15

— M-lle Ролинг, — произнесла она, обращаясь к своей помощнице, — потрудитесь позвать сюда m-lle Рабе. Девочка поступает к ней в класс.

— Сию минуту, баронесса, — ответила та и с самым почтительным поклоном удалилась.

Баронесса Русен между тем стала расспрашивать тетю Лизу и Катишь по каким предметам и как меня подготовляли и почему не привезли раньше. Едва только успела тетя сообщить баронессе Русен, что я слишком впечатлительна и нервна и что надо было поэтому подлечить меня дома подольше, как дверь торопливо распахнулась и на пороге показалась бледная, чуть-чуть сутуловатая брюнетка, среднего роста, с прищуренными глазами водянисто-зеленого цвета, с крупным, насмешливо сложенным ртом, горбатым носом и яркими пятнами чахоточного румянца на щеках.

Она поклонилась начальнице и, быстро подойдя к тете Лизе, сильно тряхнула ее руку, при чем многочисленные браслеты на ее собственной руке издали звонкий, продолжительный звук.

— Добро пожаловать! — произнесла она улыбаясь. Потом быстро нагнулась ко мне, заглянула мне в лицо и сказала:

— А, здравствуй, Воронская!

Воронская!.. Точно что обухом ударило меня по голове. В первый раз меня назвали так. До этих пор никто не называл меня по фамилии. Дома ко мне обращались разно: кто называл меня «Лидюша», кто «Лидок», «Лидка», «Лидочка», «Лидюшка», «Лидюк». «Леденчик»— но фамилии своей я никогда не слышала! И вдруг — «Воронская!»

Что-то больно сжало мне сердце. Я вскинула умоляющими глазами на отца. Неужели он не поправит классную даму и не прикажет ей называть меня иначе. Но — увы! — власть моего отца, на которого я всегда смотрела, как на всемогущего распорядителя нашего маленького домашнего царства, очевидно, окончательно приканчивалась в этих красных стенах…

Поймав мой тревожный взгляд, папа только улыбнулся, а затем сказал:

— Ну, нам пора, Лидюша. А ты иди, познакомься с подругами. Это тебя развлечет. Я заеду к тебе завтра вечером… если баронесса позволит, — прибавил он поспешно с легким поклоном в сторону начальницы.

И опять мне стало обидно на «солнышко»: спрашивает разрешение навестить собственную дочку!..

Баронесса между тем кивком головы дала свое согласие, а мне велела проститься со своими.

Я вздрогнула, точно не ожидала, что может наступить минута, когда придется прощаться…

Какое-то странное, непонятное, никогда раньше не испытанное чувство охватило меня…

Если б я заплакала в эту минуту, то мне стало бы легче. Но точно колючие тиски сжали мне горло, и ни одна слезинка не выкатилась из моих глаз.

И с «солнышком» творилось что-то неладное. Лицо его заметно побледнело, а веки разом как-то вздулись и покраснели…

Тетя Лиза первая бросилась ко мне, обвила мою голову обеими руками, прижала ее к груди и глухо зарыдала.

Тщетно старалась она успокоиться. Ее сдержанное рыдание становилось все громче и громче, из глаз полились слезы.

M-lle Рабе (так звали классную даму, которая явилась в приемную по приглашению баронессы) осторожно отвела от меня тетю и, посадив в кресло, стала утешать. Я в это время молча подошла к «солнышку». — Христос с тобой, девочка! — прошептал он, перекрестив меня трясущейся рукою. — Храни тебя на радость твоему папке!.. И… и не забывай меня, Лидюша… Не забывай твоего папу, дитя!..

Последние слова он произнес чуть слышно. С растерзанным сердцем упала я в его объятия, но, по-прежнему, ни единая слезинка не омочила моего нервно подергивающегося лица. Но зато мое бедное, стиснутое со всех сторон клещами, сердце, что испытало оно?

M-lle Рабе снова подошла к нам, взяла меня за руку и подвела к баронессе.

Та перекрестила меня и проговорила: — С Богом!

Я снова кинулась было к папе. Но он только махнул рукою и, поддерживая шашку, вышел из приемной, прикрывая пальцами глаза. Тетя тихо всхлипывала в кресле Я метнулась было к ней, но рука m-lle Рабе удержала меня, и я была принуждена следовать за нею к дверям. Катишь бросилась за нами, крича:

— А со мною-то! Со мною-то и забыла проститься, Лидюша!

Но я уж ничего не слышала больше. В ушах стоял непрерывный звон. Голова трещала… Мне казалось, точно какая-то свинцовая глыба давит, душит меня.

ГЛАВА II

Первая стычка. — Оля Петрушевич

Дзинь! Дзинь! Дзинь! — прозвучал невидимый колокольчик, когда я вышла из приемной начальницы в коридор.

— Это звонок к обеду! — произнесла моя спутница. — Мы сейчас пойдем в столовую, где соберется весь институт.

Бесконечный темный коридор с дюжиной газовых рожков представился моему воображению какой-то таинственной древней подземной гробницей.

— Это нижний коридор, — поясняла мне m-lle Рабе. — Вон, сзади, лазарет и квартира maman. Дальше номера для музыкальных упражнений, гардеробная, бельевая и комнаты музыкальных дам… А вот и столовая, — заключила моя спутница и ввела меня в огромную длинную комнату с бесчисленными столами, поставленными в два ряда и образующими широкий проход между ними.

— Сейчас сюда соберутся все наши, — пояснила мне опять m-lle Рабе.

Не успела она договорить своей фразы, как на пороге столовой появилась барышня в сером платье и черном переднике, ведя за руку двух малюсеньких девочек в зеленых платьях с белыми передниками. За этими тремя фигурами замелькали другие зелено-белые фигурки, ровно выстроенные в ряд, настолько ровно, что все многочисленные пары казались одной прямой зелено-белой лентой. Сначала шли маленькие девочки, потом—ростом побольше, дальше—еще выше и, наконец, самые высокие замыкали шествие

— Это твой класс, — проговорила m-lle Рабе, указывая мне на девочек седьмого класса, — а эта барышня в сером — наша пепиньерка. Пепиньерками, — прибавила она, — мы называем старших воспитанниц, которые готовятся в наставницы и которые у нас наблюдают за младшими институтками… Сделай реверанс пепиньерке.

Я повиновалась.

Девочки подошли к столам и быстро расселись по своим местам. Их было более сорока и все они показались мне на одно лицо.

Никто из них не обратил на меня особого внимания, по крайней мере, как мне казалось. Что же касается меня, то я не сводила глаз со всех этих черненьких и белокурых девочек, с белыми фартучками и смешными полотняными трубочками вместо рукавов или же с очень коротенькими рукавами.

— Воронская! — послышался надо мною знакомый голос m-lle Рабе, — закрой рот! Ворона влетит! Это дурная привычка разевать рот таким образом.

Я страшно сконфузилась и взглянула на классную даму: ее глаза насмешливо сверкали, а крупный рот улыбался снисходительной усмешкой.

Кто-то хихикнул позади меня. Я быстро оглянулась. Красавица-девочка с карими глазами и белокурыми, цвета льна, пушистыми волосами кривила свои тонкие недобрые губки, всеми силами стараясь удержать смех.

При виде насмешливого лица маленькой красавицы я вспыхнула вдвое, но не от смущения, нет. Злость разбирала меня: как могла эта маленькая и, наверное, глупая девчонка издеваться надо мною'?

Я пристально взглянула на белокурую красавицу и вдруг заметила, что рот у нее кривится поминутно и что это у нее, очевидно, одна из дурных привычек. Забыв в эту минуту только что пережитую тяжелую сцену прощанья с папой и резкое замечание классной дамы, я быстро подошла почти вплотную к все еще насмешливо улыбающейся девочке, высоко подняла голову и, дерзко глядя ей в лицо, произнесла громко:

— Нечего надо мною смеяться. Сами-то хороши! Криворотый херувимчик и больше ничего…

Девочка даже в лице изменилась и подскочила на месте.

M-lle Рабе подошла в это время к соседнему столу. Я находилась у крайнего, ближайшего к буфетной, и она не могла слышать моей фразы. Зато девочки все, как по команде, повернули головы в мою сторону.

— Как тебе не стыдно задирать? — произнесла одна из них, бледная, довольно плотная брюнетка с очень симпатичным серьезным лицом. — А еще новенькая!

— Это не твое дело! — произнесла я запальчиво. — Вот она (тут я ткнула указательным пальцем в белокурую красавицу) меня первая задрала, а я только ответила.

— Грубо ответила! Вот что! Плохо тебя дома воспитывали! Да! — улегшись с локтями на столе, громким шепотом говорила рослая полная девочка с лицом отъявленной шалуньи и вздернутым носом. — Кто тебя воспитывал? — Верно солдат какой-нибудь пли денщик…

— Не смей говорить так! — не помня себя и стуча кулаком по столу вскричала я вне себя от злости. — Меня «солнышко» воспитывал. А «солнышко» не можетъ худо воспитывать. Поняли! Он умнее всех в мире…

— Кто? Кто? — так и покатились со смеху девочки.

— Батюшки! — кричала сидевшая напротив толстая девочка с вздернутым носом, — да она совсем порченая, душки! Что говорит-то! Солнышко ее воспитало! Будет солнце воспитывать такую глупую, такую невежу-девчонку.