Илья Бояшов - Танкист, или «Белый тигр» Страница 15

Медсестрички не удостаивали вниманием это его похабно-жалобное (и вполне законное) обращение от имени всех, приговоренных к скорому жертвенному костру, солдатиков.

А забытый Иван Иваныч бродил по кромке воды.

Здесь, на заваленном касками, амуницией и уже проржавевшим оружием, берегу, к которому время от времени прибивало трупы несчастных поляков, до совсем уж отчаявшегося Черепа добежала ослепительная новость: старый знакомый появился на Сандомирском плацдарме.[33]

Брызнули слезы Найдёнова, благодарный, воинственный стон издала ходуном заходившая, грудь. Взор обратился к вздыбившемуся за громадными хребтами облаков небесному танку. Там, за рычагами божественной «тридцатьчетверки» улыбался счастливому Ваньке его великий Господь, а за ним, уже надевшим свой танкошлем, теснились тысячи мучеников («Валентайн», без сомнения был среди них); сверкали их траки, вздымались стволы, светились нимбы над башнями. Музыку сфер услышал Иван Иваныч — а, именно, рокот бесчисленных небесных моторов, благословлявший Найдёнова на великую, понятную только ему самому, битву. («Жми, Иван! — гудело на небесах. — Он никуда не денется!») И к ужасу посыльного — недавно оторванного от материнской титьки восемнадцатилетнего паренька — этот ни на кого не похожий капитан, услышав приказ тотчас явиться к Барятинскому, понес совершенную дичь. И действительно — кланяясь с горячностью сумасшедшего, Найдёнов благодарил железное воинство Господа-Водителя. Он-то, единственный, знал — Призрак не мог раствориться в небытии. Окруженный развороченными T-34, «Белый тигр» трубил в страшный рог своего ствола там, посреди полей Сандомира, и никакие бушующие вокруг огнеметные и орудийные вихри не могли теперь помешать им столкнуться.

Воскресший монстр вел за собой уже не серые, как мыши, T-III, а только что выпущенные из цехов «Королевские тигры» (теперь в рукаве у башковитых германских спецов оставался один лишь «Маус»). «Короли» не могли и ста метров проползти без одышки. Слабосильные для тяжести колоссов «Майбахи» задыхались на каждом подъеме, и, мучимые постоянной жаждой, поглощали бензин по сто литров на милю. Мамонты то и дело увязали в песке, и подолгу приходили в себя, прежде чем продолжить движение. Однако, их угрюмые гигантские башни, немыслимая длина стволов, черные массивные корпуса, к которым, словно пластилин, прилип циммерит, вкупе с сотрясающей землю поступью, впечатлили даже танкистов Рыбалко.

Третья Танковая приняла вызов: ИСы,[34] каждым выстрелом поднимая тяжелую пыль и надолго ослепляя ею собственные прицелы, выбрасывали медлительные «болванки» одно попадание которых оставляло от танков гусеницы. Жертвенные «тридцатьчетверки» подбирались к «Тиграм» почти в упор. Захлебываясь, словно шавки, сухим резким лаем, подпрыгивали дивизионные пушки и гаубицы. Усердие машин и людей было вознаграждено: «королевские» башни раскололись ударами больших молотов и маленьких молотков, катки и гусеницы смялись, по корпусам пробежали трещины, в которые можно было засовывать палец. Огонь гулял внутри «коробок», превращая в золу экипажи. Мир покрылся чадом и дымом.

Когда все развеялось и обрели зрение ослепшие было пехотные перископы, из сотен солдатских глоток вырвались почти что восхищенные матюги. Призрак (вне всякого сомнения, это был он), как и прежде, являл собой бессмертие. Правда, на этот раз танк не мог не подкоптиться; командирский люк сорвало прямым попаданием, в бортах видны были очевидные вмятины, но, привыкший к адовой жаре, он по прежнему ворочал орудием, оставляя костры от осмелившихся приблизиться «коробок». К монстру с гранатами подползали со всех сторон распаленные охотничьей лихорадкой удальцы, наплевавшие на собственные жизни. И тогда хладнокровно принимался за свое ремесло невидимый пулеметчик.

Целая рота ИСов пыталась его окружить: еще двадцать человек на глазах самого Рыбалко ушли в небытие — и ни у кого из здоровых, кровь с молоком, выпускников-лейтенантов, командовавших обреченными машинами, не хватило времени и сил выброситься на броню.

Теперь уже «Белый тигр» держал оборону. Только усеяв всё поле перед собой обломками, он прекратил стрельбу. Было видно, как дымится проклятый ствол. Подобно самым остервенелым псам на него продолжали рычать выкатившиеся на прямую наводку батареи. Они изнемогали от бесполезной горячки — но приблизиться ближе никто уже не решился.

Танк уполз, когда стих бесполезный лай, проложив целую просеку в своих и чужих обгоревших танках и оставив в задумчивости даже самых прожженных в боях за Днепр и Львов артиллеристов — а уж эти вояки всякого навидались!

Можно было бы махнуть рукой на конфуз: немцы трещали по всем швам, и в Лондоне, в Москве, и уж тем более в Вашингтоне — не сомневались, чем закончится дело. Чертов Призрак не мог изменить хода вещей. Торжествовала совокупная экономика: на каждый почивший в бозе ИС или «Шерман» заводы невольных союзников отвечали десятками, если не сотнями, новых «коробок», которые штамповались, словно консервы. Технологии литья и сварки до того изощрились, что дешевле было смастерить (всего-то за пять-шесть конвейерных часов) новый танк, чем волочить на ремонтный завод подбитый. Так что с осени 44-го даже раненным «тридцатьчетверкам» был подписан смертный приговор. О человеческом материале вообще не задумывались: ушел в расход — честь ему, слава и кое-как сколоченная тумба! Новых водителей и башнеров пригоршнями черпали из резервов. Однако Рыбалко все-таки разозлился — генерала по-человечески завела эта непробиваемая сволочь — и взялся за трубку.

Недели не прошло — Ивана Иваныча передали в Третью с непременным условием — при любом раскладе (никто и не сомневался, что Череп останется жив) доставить уникума обратно.

Все тот же «особист» придирчиво осмотрел сданный в аренду экипаж. Ему и принюхиваться не надо было! Вдоволь напоив траву и кусты содержимым канистры, напоминающей скорее небольшую цистерну, Сукин поднес затем к якуту свой знаменитый кулак:

— Понюхай, олень северный! Еще раз приложишься — рога пообломаю, копытообразная скотина.

Умудрившийся взгромоздить на спину два тяжеленных «сидора» Крюк так же не мог не удостоиться внимания.

— К стенке бы тебя, подонок. Да, ладно, пока не время!

Найдёнов то ли молился, то ли вел сам с собой очередной диалог. Вот к сумасшедшему-то претензий не оказалось.

— Давай, Иван! Подсыпь-ка им уголька.

И Ванька подсыпал.

Неустанный Морозов и его инженеры не зря пропадали зимой 44-го на полигонах; единственный в своем роде, приземистый Т-44, только-только отбегавшийся и отстрелявшийся, доставили на плацдарм с немыслимой быстротой. Синтез всех предыдущих достижений (не побрезговали и опытом Фердинанда Порше), был награжден стомиллиметровой, улучшенного сплава, лобовой броней, новейшим ломающимся монокулярным прицелом, объединенным управлением ручного и моторного башенного привода, и кнопочным орудийным и пулеметным электроспуском. Экипаж наконец-то ограждался от топливных баков, имевших особенность при попадании «зажигалки» или фугаса щедро поливать соляркой стрелка и водителя. Люк-пробка был сама любезность, предоставляя механику возможность катапультироваться из машины за две секунды. Дизель В-44 так же обещал не ударить лицом в грязь даже при пятисоткилометровом прыжке — его, что было в новинку, упрятали поперек корпуса. «Мультициклон» играючи фильтровал воздух, охраняя башню от столь привычного для всех заряжающих угарного похмелья. Испытания сверхпробиваемой 120-мм пушки Д-25-44 вообще потрясли — с расстояния полутора километров любимец группы МТО «отдела 520» разделал под орех трофейную тяжелую кошку. Во время всей этой впечатляющей экзекуции (сорок пять секунд на две перезарядки) от «Тигра» к восторгу высокой комиссии, летели целые клочья.

Мгновения хватило Ивану Иванычу на обживание сиденья. Затем танкист обратился к машине со своим обычным приветствием, и приготовился выслушать жалобы. Однако, той последней военной осенью надежность сердечных клапанов и великолепное самочувствие трансмиссий и на серийных «тридцатьчетверках» не вызывали сомнений! Так что Т-44 не собирался капризничать. В то время, как сообразительный танк выписывал кренделя на небольшом пятачке, гвардеец Крюк крутанул рукоять поворотного механизма и, прильнув к окуляру, освоил электроспуск — усердный «фугас» развалил одинокое дерево. Пьяный якут легко утопил в казеннике теперь уже броневую «чушку». Одобрительный гул боевых полковников и майоров был ответом на очевидное снайперство. Воодушевившись еще одним попаданием, Рыбалко не на шутку расщедрился — пять «Зверобоев», весь штабной резерв, переходили в полное подчинение чудаковатого капитана.

Разведку тоже не надо было подгонять. Столь нужный для общего дела хауптштурмфюрер Иосиф Витцель уже на следующий день понуро вытянул из пачки молодцеватого лейтехи-переводчика любезно предложенную сигарету. Хватанувший, словно холодной водички, переживаний, австриец сделался весьма разговорчив, так что в штабе армии руки потирали. Не смотря на невысокое звание, попавшийся зверь уже полгода заправлял столом в отделе кадров Главного Управления бронетанковых войск и на свою голову взялся сопровождать в поездке на фронт заместителя Главного Инспектора. Переброшенный транспортным «юнкерсом» из уютного теплого Цоссена в грязь и вонь передовой, бывший фронтовик закончил карьеру совершено конфузно. Остановив амфибию возле какой-то Богом забытой деревни, хауптштурмфюрер едва успел скинуть помочи. Расслабиться не пришлось — он был усыплен тяжеленным прикладом. Еще не верившие в удачу ребята-разведчики, на которых сам, по своей воле, напоролся незадачливый проверяющий, моментально сообразили из веревок кокон и волокли прикусившего язык австрийца на себе все добрые пятнадцать верст — от счастливого кустика до собственных окопов. Проснувшийся уже на «нейтралке» танкист натерпелся страху, когда по всей честной компании сыграл шестиствольный «Ванюша»[35] — и, наконец-то, опорожнился. Таким — обезумевшим от несчастья, помятым, перемазанным собственным поносом — он и предстал перед Рыбалко. Генерал смилостивился — пленника переодели в новые штаны, разумеется, не по росту — одной рукой приходилось поддерживать необъятные края порток. Хауптштурмфюреру поднесли водки. Последовавший за этим добровольный рассказ несколько озадачил слушателей. В составе 502, 503 и 505 батальонов тяжелых машин «Белый тигр» никогда не числился. Его не было в списках 504 и 508. Если верить кадровику, Призрак вообще не значился ни в каком составе. Он не находился на довольствии ни в «Великой Германии», ни в ненавистном «Рейхе», ни в «Лейбштандарте», ни в совершенно безбашенной «Мертвой Голове». О нем не ведали ни Модель, ни Роммель, ни Киссельринг. Сам Витцель услышал о «Тигре» в 42-м, будучи еще командиром радийного Pz IV, и то, по «солдатскому телефону». Впоследствии, когда в составе учебного 500-го в Фаллингбостеле сам он натаскивал формируемые экипажи, попался некий механик, нос к носу столкнувшийся с «Тигром» под Харьковом; с появлением Призрака там началась настоящая мясорубка. Водитель уверял — во время бойни Призрак шел впереди порядков — и засвидетельствовал: все от его бортов рикошетировало и отлетало. К своему изумлению танкист не заметил никаких опознавательных знаков. Пулемет «Белого тигра» спас самому механику жизнь — после подрыва собственного Pz III на мине, несчастный выбросился на броню. По уверению свидетеля, со всех сторон с ножами и саблями к нему рванулись вездесущие казаки. Смерть была неминуема: танкистов панцерваффе, щеголявших в траурных куртках и пилотках с черепом, повсеместно принимали за нелюдей из СС. Все то время, пока механик прыжками несся обратно к своим, «Тигр» опутывал небо и землю бесконечными очередями. А потом словно в воздухе растворился. Больше подобных свидетелей на памяти Витцеля не было, хотя земляк Гитлера подтвердил; повсюду о «Тигре» ходят легенды. Удивительно, но у танкистов и панцер-гренадеров «Тигр» вызывал скорее страх, чем надежду! На стол же самого хауптштурмфюрера за все время его работы не легло ни единого документа, пусть даже косвенным образом, связанным с Летучим Голландцем. Впрочем, пленный не допускал и мысли о мистике. Скорее всего, по мнению рассудительного «языка», Tiger Ausf E был самым секретным проектом, о существовании которого не догадывался даже его бывший непосредственный шеф — Гудериан.