Александра Бруштейн - В рассветный час Страница 15

Папа, как говорится, «словно в воду глядел»! Мы, правда, были осторожны и зря не болтали, но неприятности — и какие! — сваливаются на наши головы уже на следующий день.

Поначалу все идет, как всегда. Только Меля Норейко опаздывает — вбегает в класс хотя и до начала первого урока, но уже после звонка. Дрыгалка оглядывает Мелю с ног до головы и ядовито цедит сквозь зубы:

— Ну конечно…

Меля проходит на свое место. Я успеваю заметить, что глаза у нее красные, заплаканные. Но тут в класс вплывает Колода, начинается урок французского языка, — надо сидеть смирно и не оглядываться по сторонам.

После урока я подхожу к Меле:

— Меля, почему ты…

— Что я? Что? — вдруг набрасывается она на меня с таким озлоблением, что я совсем теряюсь.

— Да нет же… Меля, я только хотела спросить: ты плакала? Что-нибудь случилось? Плохое?

— Ну, и плакала. Ну, и случилось. Ну, и плохое… — И вдруг губы ее вздрагивают, и она говорит тихо и жалобно: — Разве с моей тетей можно жить по-человечески? Для нее что человек, что грязная тарелка — все одно!

На секунду Меля прижимается лбом к моему плечу.

Лоб у нее горячий-горячий.

Мне очень жаль Мелю. Хочу сказать ей что-нибудь приятное, радостное.

— Знаешь, Меля, мы для Кати…

Меля злобно шипит мне в лицо:

— Молчи! Я не знаю, что вы там для Кати… Я с вами не ходила никуда, я дома оставалась! Ничего не знаю и знать не хочу!

Но тут служитель Степан начинает выводить звонком сложные трели — конец перемене. Мы с Мелей бежим в класс.

Дальше все идет, как всегда. Только Меля какая-то беспокойная. И — удивительное дело! — она почти ничего не ест. А ведь мы уже привыкли видеть, что она все время что-нибудь жует… Но сегодня она, словно нехотя, шарит в своей корзиночке с едой, что-то грызет без всякого аппетита — и оставляет корзинку. Больше того, она достает «альбертку» (так называется печенье «Альберт») и протягивает ее Кате Кандауровой:

— Хочешь? Возьми.

Небывалая вещь! Меля ведь никогда никого и ничем не угощает!

Катя, не беря печенья, смотрит, как всегда, на Маню. За несколько последних дней между обеими девочками, Маней и Катей, установились такие отношения, как если бы они были даже не однолетки, одноклассницы, а старшая сестра и младшая. И понимание уже между ними такое, что им не нужно слов, достаточно одного взгляда. Вот и тут: Катя посмотрела на Маню, та ничего не сказала, в лице ее ничто не шевельнулось, но, видно, Катя что-то чутко уловила в Маниных глазах — она не берет «альбертки», предложенной ей Мелей, а только вежливо говорит:

— Спасибо. Мне не хочется.

Когда кончается третий урок и все вскакивают, чтобы бежать из класса в коридор, Дрыгалка предостерегающе поднимает вверх сухой пальчик:

— Одну минуту, медам! Прошу всех оставаться на своих местах.

Все переглядываются, недоумевают: что такое затевает Дрыгалка? Но та уже подошла к закрытой двери из класса в коридор и говорит кому-то очень любезно:

— Прошу вас, сударыня, войдите!

В класс входит дама, толстенькая и кругленькая, как пышка, и расфуфыренная пестро, как попугай. На ней серое шелковое платье, поверх которого наброшена красная кружевная мантилька, на голове шляпа, отделанная искусственными полевыми цветами — ромашками, васильками и маками. В руках, обтянутых шелковыми митенками (перчатками с полупальцами), она держит пестрый зонтик.

Меля, стоявшая около нашей парты, побледнела как мел и отчаянно кричит:

— Тетя!

Только тут мы — Лида, Варя и я — узнаем в смешно разодетой дамочке ту усталую женщину, которую накануне видели в квартире Норейко в растерзанном капоте, с компрессом на голове. Это Мелина тетя…

Сухой пальчик Дрыгалки трепыхается в воздухе весело и победно, как праздничный флажок:

— Одну минуту! Попрошу вас, сударыня, сказать, кто именно из девочек моего класса приходил вчера к вашей племяннице

Мелина тетя медленно обводит глазами всю толпу девочек. Она внимательно и бесцеремонно всматривается в растерянные, смущенные лица.

— Вот! — обрадованно тычет она пальцем в сторону Лиды Карцевой. — Эта была!

Таким же манером она указывает на Варю Забелину и на меня.

Все мы стоим, переглядываясь непонимающими глазами (Меля бы сказала: «Как глупые куклы!»). Что случилось? В чем мы провинились? И все смотрят на нас, у всех на лицах тот же вопрос.

Зато Дрыгалка весела, словно ей подарили пряник.

— Значит, Карцева, Забелина и Яновская? Пре-крас-но… Карцева, Забелина, Яновская, извольте после окончания уроков явиться в учительскую!

И, обращаясь к Мелиной тете, Дрыгалка добавляет самым изысканно-вежливым тоном:

— Вас, сударыня, попрошу следовать за мной.

И уводит ее из класса.

Все бросаются к нам с расспросами, но ведь мы и сами ничего не знаем!

— Ну да! — кричат нам. — Не знаете вы! А за что вас после уроков в учительскую зовут?

Но у нас такие искренне растерянные лица, что нам верят: да, мы, видно, вправду ничего не знаем.

Все-таки класс взбудоражен страшно.

Все высыпают в коридор. Я тоже хочу идти вместе со всеми, но Меля удерживает меня за руку в пустеющем классе.

— Подожди… — шепчет она. — Одну минуточку! Когда мы остаемся одни, Меля говорит мне, придвинув лицо к моему:

— Имей в виду — и Лиде с Варей скажи, — она все врет! Она ничего не знает — ее не было, когда папулька мне канарейку дал: она в это время в другой комнате грязное белье считала.

— А зачем ты мне все это говоришь?

— А затем, что и вы никакой рублевки не видали — понимаешь? Не видали вы! И — все… А что там после было — у Лиды, у Вари, у тебя, — про это и я ничего не знаю, я же с вами не ходила. Скажи им, понимаешь?

Резким движением Меля идет к своей парте, ложится, съежившись, на скамейку лицом к спинке и больше как будто не хочет меня замечать.

Но я вижу, что ее что-то давит.

— Меля… — подхожу я к ее парте. — Меля, пойдем в коридор. Завтракать…

Меля поворачивает ко мне голову:

— Я тебе сказала: ступай скажи им! Не теряй времени… Ты ее не знаешь — она такое может наговорить! — С тоской Меля добавляет: — И хоть бы со злости она это делала! Так вот — не злая она. Одна глупость и жадность… Ступай, Саша, скажи девочкам: вы никакой рублевки не видали!

Большая перемена проходит скучно. Я передаю Лиде и Варе то, что велела сказать Меля.

Варя широко раскрывает свои большие глаза с поволокой:

— Нич-ч-чего не понимаю!

— А что пониимать-то? — спокойно говорит Лида. — Если спросят, видели ли мы, как Мелин папа дал ей рубль, надо сказать: нет, не видели. И конец. Очень просто.

Может быть, это очень просто, но все-таки и очень сложно. И неприятно тоже. И все время сосет беспокойство: зачем нас зовут в учительскую? Что еще там будет?

Так ходим мы по коридорам, невеселые, всю перемену. Зато Дрыгалка просто неузнаваема! Она носится по институту, как пушинка с тополя. И личико у нее счастливое. Поворачивая из малого коридора в большой, мы видим, как она дает служителю Степану какой-то листок бумаги и строго наказывает:

— Сию минуту ступайте!

— Да как же, барышня, я пойду? А кто без меня звонить будет после четвертого урока и на пятый?.. Не обернусь я за один урок в три места сбегать.

— Пускай Франц вместо вас даст звонок! — говорит Дрыгалка и, увидя нас, быстро уходит.

Варя встревоженно качает головой:

— Это она нам что-то готовит…

— Степку куда-то посылает. В три места… Куда бы это? — гадаю я.

— Очень просто! — серьезно объясняет Лида. — К доктору, к священнику и к гробовщику!

Как ни странно, погребальная шутка Лиды разряжает нашу тревогу и подавленность: мы смеемся.

Когда после окончания уроков мы входим в учительскую, там уже находятся три человека. Три женщины. За большим учительским столом торжественно, как судья, сидит Дрыгалка. На диване — тетя Мели Норейко. В стороне от них, в кресле, — бабушка Вари Забелиной.

— Бабушка… — двинулась было к ней Варя.

Но Дрыгалка делает Варе повелительный жест: не подходить к бабушке! Потом она указывает нам место у стены:

— Стойте здесь!

Мы стоим стайкой, все трое. Лида, как всегда, очень спокойная, я держусь или, вернее, хочу держаться спокойно, но на сердце у меня, как Юзефа говорит, «чевось каламитно». Варя не сводит встревоженных глаз со своей бабушки.

— Бабушка… — не выдерживает она. — Зачем ты сюда пришла?

Старушка отвечает, разводя руками:

— Пригласили…

Дрыгалка стучит карандашом о пепельницу:

— Прошу тишины, медам!

Варвара Дмитриевна искоса скользит по Дрыгалке не слишком восхищенным взглядом. Сегодня Варина бабушка нравится мне еще больше, чем вчера. В стареньком и старомодном черном пальто и черной шляпке «ток», ленты которой завязаны под подбородком, Варвара Дмитриевна держится скромно и с достоинством. Это особенно подчеркивается, когда видишь сидящую на диване расфуфыренную тетю Мели Норейко. Она обмахивается платочком и порой даже стонет: