Герцель Новогрудский - Пещера Батикава Страница 15

Когда агрегат стал захлебываться и гудеть с перебоями, испытания на мощность были прекращены.

Валька сказал, что жалко отдавать очкастому такую замечательную вещь, она еще пригодится.

Леша успокоил: отдать придется, но Генка все равно принесет щетку. В любой момент. Как миленький.

Все дело, оказывается, в Александре Дюма. Французский романист после «Трех мушкетеров», которыми упивается сейчас очкастый, сочинил продолжение, «Двадцать лет спустя», а потом, спасибо ему, написал третью книгу о д'Артаньяне и его храбрых товарищах — «Виконт де Бражелон».

Сейчас положение такое: Генка с Зуевки не сегодня-завтра закончит «Двадцать лет спустя», прибежит в библиотеку за продолжением, а оно у Леши. Чтобы получить книгу, Генка, конечно, снова даст ребятам электрическую щетку.

Куда ему деться? Принесет щетку по первому требованию.

Лешин расчет был правильный, и Генка, конечно, никуда бы с пылесосом не делся, но помешали непредвиденные обстоятельства, связанные с глажением землемеровых брюк.

Землемер с усиками — муж Генкиной сестры и любитель бытовых усовершенствований — собрался куда-то идти.

Перед уходом решил почистить и погладить брюки.

Делал он это с такой отработанной четкостью, с какой действуют разве только бойцы ракетной техники.

Раз — в электрическую розетку вставлен тройник, позволяющий включать одновременно три бытовых электрических прибора.

Два — к одной стороне тройника подключен электрический утюг, требующий времени для разогрева.

Три — к другой стороне тройника подключена электрическая щетка, вступающая в работу без промедления.

Четыре — палец землемера на кнопке. Щетка сейчас загудит.

Нажал.

Щетка не загудела.

Нажал еще раз. Молчит.

Землемер удивился, встряхнул прибор, проверил провод, тройник, розетку.

Все оказалось в порядке.

Тогда землемер снял со щетки мешочек, вбирающий в себя пыль. Может быть, в нем причина?

Из темного нутра брезентового мешочка вылетел мотылек и порхнул на свет к окну.

Мотылек поразил мужа Генкиной сестры. Ничего не понимая, он смотрел на порхающее насекомое, а из мешочка в это время на разостланные для чистки брюки высыпалось, выпало, выползло, вылетело великое множество разной живности — мошки, муравьи, жучки, гусеницы. Аккуратным холмиком легли на брюки веточки, комочки земли, измельченные сухие листья. Все это увенчал большой усатый жук, тот самый, которого Валька утром поднес к щетке, когда на полянке проверялась ее мощность.

Сейчас жук, просидевший несколько часов в темноте и ошалевший от внезапного обилия света, шевеля длинными усами, стал бегать, строго придерживаясь светлых полосок землемеровых брюк. Его эти полоски будто загипнотизировали.

В такт длинным усам жука, короткие усики землемера тоже задергались и зашевелились. Он сначала молчал, потом крикнул так, что в шкафу звякнула посуда, а во дворе отозвалась горишинская собака.

— Геннадий!!!

С толстым томом в руках из комнаты на террасу выглянул Генка…

Не стоит рассказывать о том тяжелом объяснении, которое произошло между двумя членами семейства Горишиных. Но только факт остается фактом: для любителя сочинений Александра Дюма электрическая щетка с той минуты стала недосягаемой. Землемер приделал внутренний замок к ящику, где хранилась щетка, и никогда не забывал запирать его на два поворота.

Генка честно признался Леше, как обстоит дело. Леша отдал ему «Виконта де Бражелона» без всякого возмещения: очкастый не виноват, что все так получилось. Пусть читает.

Глава восьмая

Костя сказал, что нужно завести дневник. Без научного дневника любому научному опыту грош цена. В дневник следует день за днем записывать работу, которая делается на опытном участке, температуру, погоду, наблюдения за тем, как себя чувствуют растения, ну и все остальное, что так или иначе можно отнести к древней кукурузе.

К середине лета толстая общая тетрадь за двадцать шесть копеек была уже исписана друзьями от корки до корки. Пришлось купить новую. Леша, как руководитель опыта, дал на это десять копеек, Валька и Пятитонка — по восемь.

На первых порах были затруднения с записью температуры. Простая, казалось бы, вещь, а повозиться пришлось немало. Леша взял из дома градусник, который мать пускает в ход, когда в доме кто-нибудь заболеет, и в полдень положил его на камень у края полянки, чтобы записать температуру. Через пять минут ртутный столбик на градуснике подошел к цифре «41», перевалил через линейку и стал приближаться к цифре «42».

Пришлось термометр быстро забрать с камня, потому что Валька предупредил: дело кончится плохо. Он однажды захотел узнать, какая температура в стакане с чаем, но ртуть вылилась из столбика, и градусник перестал существовать.

Тогда Леша положил термометр на землю прямо под кукурузу. На земле было тридцать пять градусов.

Леша стал в тупик: что же записать?

Вечером посоветовался с Костей. Костя сказал, что вообще-то следует измерять температуру и на солнце, и в тени, и на поверхности земли, но так как домашний термометр для этого не приспособлен, то можно сделать по-другому: в «Заре над Кубанью», местной районной газете, каждый день печатают сводку погоды. Вот и нужно переписывать оттуда в тетрадь дневную температуру.

Кроме того, сказал Костя, газета поможет восстановить температуру с первого дня посева доисторической кукурузы. Леше для этого надо сходить в редакцию и обратиться к Вите Савельеву, Костиному приятелю, который там работает. Тот даст Леше все номера «Зари над Кубанью», и Леша выпишет температуру за прошлое время.

— А зачем это нужно? — спросил Леша.

Костя объяснил. Оказывается, каждому злаку, для того чтобы вырасти и дать семя, требуется определенное количество тепла. Подсчитывают так: сеют растение и записывают, какая температура была в тот день. Затем к записанному прибавляют температуру следующего дня, потом третьего, четвертого, пятого… Число прибавляют к числу, пока растение не вызрело. Тогда проводят черту и подбивают итог.

Яровой пшенице, чтобы вызреть, требуется тысяча шестьсот градусов, подсолнечнику и сахарной свекле — две тысячи двести градусов, скороспелой кукурузе примерно две тысячи триста градусов, а самой позднеспелой — не меньше четырех тысяч градусов.

— Очень важно выяснить поэтому, — сказал Костя, — какая сумма температур требуется для созревания древней кукурузы. Вдруг она окажется нетребовательной к теплу? Это будет величайшей находкой. Ее можно будет двинуть тогда далеко на север.

Костя говорил дело. Леша все понял и сразу побежал в редакцию к Вите Савельеву выписывать температуру с первого дня посева доисторической кукурузы. Вдруг она в самом деле окажется более скороспелой, чем самые скороспелые нынешние сорта! Ведь в древние времена сразу после ледникового периода здесь, наверно, было много холоднее, чем сейчас. Значит, кукурузе, чтобы вызреть, приходилось приспосабливаться. По быстроте созревания она, может быть, перегнала всех на свете. Чемпион скороспелости — вот здорово!

Древние исторические стебли вымахали уже чуть ли не в два человеческих роста. Пролежав сколько-то тысяч лет в пещере, семена будто обрадовались возможности пробиться поближе к голубому небу, погреться на солнце, обмыться теплым летним дождичком, напиться росы, впитать каждым своим зеленым листом чудесный свежий воздух привольной Кубани.

Правда и то сказать: без Леши, Вальки, Пятитонки доисторические пришельцы вряд ли бы уж так хорошо чувствовали себя на полянке в лесу. Чего только не делали для них мальчики, как не старались! Немного, наверно, было в то лето посевов, за которыми бы так ухаживали.

Мальчики удивлялись: считанные растения приходятся на каждого, а работы масса. Если бы такая нагрузка была в колхозе, то при сорока тысячах кукурузных стеблей на гектаре сколько же народу должно работать в поле?

Пятитонка подсчитал. Вышло — шестьсот человек. На один гектар.

А в колхозе занято под кукурузой тысяча с лишним гектаров.

Значит, будь работа в колхозе поставлена как на полянке, колхозу понадобилось бы шестьсот тысяч человек. Шестьсот тысяч! Мальчики представили себе большой город, с высокими домами и асфальтированными улицами, с трамваями, троллейбусами и автобусами, с театрами и стадионами, с музеями и школами, с парками и садами.

Но в колхозе обрабатывают кукурузу две бригады. Первая — Николая Соломатина, вторая — Захара Квитко. И в той и в другой человек по сорок — пятьдесят, не больше. Как они справляются?

Леша сказал, что тут нельзя сравнивать. Одно дело — научный опыт, уход за доисторической кукурузой, другое — выращивание кукурузы на корм скоту. Кроме того, механизация — сеялки, культиваторы, комбайны… Все делают машины. Руками до кукурузы никто уже не дотрагивается.