Виктор Лихачев - Ангелы уходят не прощаясь Страница 15

Сегодня, спустя годы, его родной городок уже виделся сквозь романтический флер, накинутый на покрывало лет. А Энск — сырой, грязный, неухоженный и какой-то жалкий был сейчас, в это мгновение. Не будь над этими домишками антенн, поди, догадайся, в каком ты сейчас веке. Наверное, и сто, и двести лет назад также шуршали под ногами листья — шелуха лучше времен, также надрывно лаяли на чужака, идущего по пустынному проулку, собаки.

Писатель не заметил, как просто земля сменилась подобием асфальта — верный признак того, что близок центр города. Шел он без цели, просто так. Писателю вообще хорошо думалось, когда он неспешно шел, не забивая голову тем, куда идти. Шел, и все. Мысли роились вокруг того, что он увидел и услышал в монастыре. То, что Анна из его рассказа стала монахиней — удивительным не было. Другое дело, что сейчас он переписал бы концовку рассказа. А может, и не переписал. Кто знает, что будет еще через год-другой, да и это уже — совсем другая история. Удивляло его не это, а какая-то потрясающая легкость, с какой в монастыре в последнее время происходили чудеса. Незнакомцы с рассказом о вещих снах, листки, выпадающие из каких-то папок… С другой стороны, чисто по-человечески матушку можно понять. Глухой угол, маленький городок, больше похожий на большую деревню, паломники едут совсем в другие места, туда где благодатные мощи, где старцы… Нет, в чудеса он верил, и никто на свете не мог бы убедить Арсения Васильевича, что чудес не бывает. Особенно после того пасмурного июльского дня 1991 года, когда он заблудился в огромном поле под Рязанью. Кто странствовал, тот знает, что в хмурый серый день в открытом месте заблудиться легче, чем в лесу, тем более, когда перед тобой — пустынная, без конца и края степь, а дороги давно заросли, что если умирают деревни, то в первую очередь умирают тропы, тропинки, дороги, по которым ходили люди, сеявшие хлеб. А если хлеб не сеют… Впрочем, это уже совсем другая история.

Итак, однажды, впрочем, Арсений запомнил даже конкретное число — 9 июля 1991 года, он шел в сторону Рыбного из Серебряных Прудов. Вообще-то шел он из Оптиной до Владимира, но в тот момент его интересовало Рыбное — небольшой райцентр в Рязанской области. С утра зарядил не по-летнему нудный дождь. Он решил сократить дорогу, пройдя дневной путь напрямик, однако не учел, что, как правило, между двумя областями наезженных дорог мало, а пешие давно заросли. Считай, одна умершая деревня (в России их умирает по пятьдесят в день) — это, как минимум, четыре умерших дорожки… Что уж говорить о дорогах?

Вот и брел будущий писатель час, второй, третий, а деревни Коровино, где он планировал заночевать, как не было, так и нет. Тут надо сделать небольшое отступление. То его странствие было вторым или третьим, в рюкзаке он нес маленькую иконку Николая Угодника. Когда после трех-четырех часов напрасных блужданий Арсений вновь вернулся на то место, где уже был, он снял рюкзак с плеча, бросил его о земь: «Все, не могу больше!» А затем, неверующий человек, вспоминая напутственные слова бабушки Анны, произнес, тихо-тихо, будто сам стесняясь этих слов: «Господи, помоги! Николай Угодник, милостивый чудотворец, помоги мне, грешному».

Вдруг постеснявшись своей слабости, он медленно поднялся, взвалил рюкзак на плечи и… На самом краю горизонта Арсений увидел маленькую точку. Минута, другая, и вскоре стало понятно, что это — человек, идущий ему навстречу. За весь день — ни души, а тут сразу — как по заказу. Арсений обрадованный рванул к нему что есть духу.

Дедушка. Сколько лет не понять. Может, семьдесят, может сто. Седенькая бородка, белесый пух волос вокруг лысины. За плечами какая-то дореволюционная котомка. Увидел Арсения — улыбнулся.

— Заблудился, сынок? — спросил, будто все уже знал.

— Заблудился, дедушка, — Арсений был так обрадован, что забыл удивиться прозорливости случайного прохожего.

— В Коровино, небось, идешь?

И опять ответил, не удивившись:

— В Коровино!

— А поворачиваешь вправо вон за тем полем?

— Точно!

— Та дорога в Михалево вела, а Михалева уже нет. Вот ты и куролесишь, сынок.

— А как же…

— Пройти чуток дальше, тропку увидишь — пока еще можно увидеть. Вот по ней и придешь в Коровино.

— Спасибо, дедушка, — проговорил скороговоркой Арсений и пошел, да нет, что там — побежал дальше. Но не прошел он и ста шагов, как остановился, будто вкопанный. До него дошло: в этакой глухомани… дедушка… совсем старый… А если ему нужна еда, вода, деньги, лекарства? Ему, Арсению, нужно неизвестное пока Коровино, а если он, Арсений, нужен этому дедушке? Впрочем, еще не поздно все исправить. И вот Арсений поворачивается назад, а позади — чистое поле. И ни души.

Огорошенный, он обвел взором поле от горизонта до горизонта, от края до края.

— Дедушка… Эй, дедушка!

Тишина. Только слышно, как начинающийся дождь падает на листья лопуха. А шагов человеческих слышно не было…

Неожиданный запах заставил писателя прервать воспоминания и остановиться. Но уже через мгновение он, как крыса, услышавшая звук дудочки, пошел вослед за доносившимся из невзрачного одноэтажного здания, запахом. Пахло до боли знакомой смесью из жареных котлет, пива и дешевого портвейна… Так пахли в пору юности Арсения все дешевые кафе и забегаловки в России от Пскова до Хабаровска. Он думал, что их век уже прожит, что они уйдут в небытие, уступая место заведениям пусть и того же названия и предназначения, но… Даже будучи писателем Арсению было трудно объяснить это «но». Как передать запахи, атмосферу, душевное состояние, которое трудно понять непосвященному. Дело не в том, что он постарел, как и не в том, что появились микроволновки, а за пивом не надо стоять в очереди — бери, сколько хочешь. Да и в жареные котлеты не стали класть больше мяса и меньше хлеба. Куда-то ушел дух тех, старых заведений. Немного домашний, дружелюбно-спокойный по отношению к любому человеку, впервые зашедшему туда. Много странствуя по стране, Арсений в годы свои молодые любил эти закусочные еще и зато, что даже будучи в толпе, там можно было сохранить своего рода независимую индивидуальность. Ты мог быть со всеми — и одновременно один…

Обоняние не подвело писателя и вот уже через пару минут он стоял подле невзрачного строения с покосившейся вывеской «афе дочка». Догадаться было не трудно: оригинальное название — «Кафе Звездочка» изменилось впоследствии потери нескольких букв.

Внутри было все точно также, как это сохранилось в закромах памяти Арсения. Посетителей совсем немного. Скучающая продавщица равнодушно глянула на зашедшего, но произнесла вежливо:

— Чего-то желаете?

Странно, но в этот самый момент писатель подумал о том, почему он назвал женщину «продавщица», а не «продавец» — так ведь, наверное, правильнее будет?

— Простите, что вы сказали?

— Я говорю, пить что будете?

— Еще не решил.

— А-а, ну тогда решайте.

На самом деле пить ему вовсе не хотелось. Арсений и сам не понимал, зачем пришел сюда. Из простого любопытства? Чтобы, вспомнив былое, ненадолго почувствовать себя тем Арсением, тридцатилетней давности — немного наивным, нараспашку открытым миру в целом и каждому человеку в отдельности.

Сзади кто-то кашлянул.

— Русский писатель черпает вдохновение в «сержантской» — неплохое название для статьи.

Арсений обернулся. Память его была устроена необычно. Он действительно на следующий день после приготовления манной каши забывал, сколько манки и сахара надо сыпать в кипящее молоко. Но лиц людей, с которыми общался не забывал никогда. Вот и сейчас, впервые глянув на подошедшего к нему человека, у Арсения словно включился бортовой компьютер: «Интеллигент, за пятьдесят, волосы седым ежиком, очки не в модной оправе, в глазах усмешка, голос с хрипотцой». Все — теперь незнакомец, — пока незнакомец, — в «базе данных» писателя навсегда.

— Плохое. Длинновато будет. Да и желтизной отдает.

— Ваш вариант?

— В «сержантскую» за вдохновением. Кстати, а почему — «сержантская»?

— Да кто ж ее знает, Арсений Васильевич. Сколько она стоит, родимая, столько ее так и называют.

По закону жанра Арсений должен был удивиться тому, что незнакомец называет его по имени-отчеству, но он не доставил тому такой радости и сказал совсем другое:

— А в моем родном городе подобное заведение называли изысканнее: «рюмочная».

— Но у нас оригинальнее, согласитесь. Сколько по Руси было «рюмочных», а «сержантская» — она одна. — И почти без паузы:

— Позвольте порекомендовать вам, Арсений Васильевич, вон ту бутылочку?

— Ту?

— Именно, ту, что смотрит на вас справа.

— На меня? А мне кажется на вас.

— Согласен на компромисс: смотрит на нас двоих. Нашего областного завода, еще не успели сильно избаловаться — качество отменное.