Алексей Коркищенко - Золотой круг Страница 15

В бригаде боронуют и культивируют свои поля не раз и не два. Стараются придержать и поднакопить влагу. Дождь пройдет — проборонуют, чуть сорняк покажется — прокультивируют. В прошлом году, например, пять раз пускали культиваторы. Колхозный экономист-плановик был в сомнении и удивлении: вы, мол, чересчур много лишних работ по подготовке почвы к посеву озимых показываете в отчетах. Зачем это надо? «Подошву делаем», — отвечал Канивец. «Какую еще там подошву?» — «Да ту самую, на которой пшеничка держится…» Вот благодаря подошве они и берут по сорок и по шестьдесят центнеров с гектара!

Хлеб добывать — дело тонкое! Земля никому ничего не дает даром. Это старая крестьянская истина. Помни особенности каждой земной пяди. Обычаи каждого поля знай. А земля будет чутко отзываться на твою ласку, на твою заботинку о ней — просто поразительно, как это бывает!

Вот, например, в прошлом году на одном поле у них была зернобобовая смесь. Горох с ячменем. Ну, уложили его в валки, обмолотили, зерно на ток свезли, солому — на ферму и тотчас запустили туда лущевальный агрегат. Половину поля пролущевали, а потом поторопились — запахали, другая половина так и осталась непролущеванной. Ну, посеяли на том поле озимую пшеницу, вот недавно уложили ее в валки. И что оказалось? Проверял он валки с той стороны и с этой, колоски мял, зерна дотошно подсчитывал. Есть разница, и приметная! И зерен меньше в колоске, и по весу ниже оказались они на той половине поля, которая не была пролущевана в прошлом году. Вот так-то!

Казалось бы, мелочь — лущевание стерни. А выходит, нет, не мелочь. Своевременно пролущевали, трещины засыпали — влага, какая была в земле, придержалась, не выветрилась, и вот как она пригодилась озимой пшенице в этом засушливом году.

Сила земли, по сути дела, складывается из таких вот незначительных, на первый взгляд, мелочей. Он не раз говорил и с трибуны, и здесь, в своей школе: «Робыть надо, и так робыть, чтоб земля постоянно держалась в здоровье и силе. Земля сильна нашей силой, нашей работой на ней, а наша сила — от земли».

Под вечер заехал к нему с полевого стана учетчик тракторно-полеводческой бригады Хейло, обстоятельно доложил, как идут дела на полях.

— Машина крутится, — сказал он. — Хлопцы работают как заведенные. Нормы перевыполняют и на дисковании, и на пахоте.

— Ну как там пахота, ты смотрел? Большая глыба за лемехами выворачивается?

— Нельзя того сказать, Яковлевич, чтоб большая глыба выворачивалась. Я разминал руками комки — на крошки рассыпаются.

— Ну, вот видишь, Васильевич! Правильно мы сделали: сразу же после обмолота валков стянули солому и продисковали поля. Трещины засыпались, вот и подтянулась влага из глубины — есть же она там в конце концов! — и чуток отошла земля. Ничего, Васильевич, не останется она у нас яловой. Полупар сделаем, крепкую подошву наладим и посеем озимку. А если дождик капнет, тогда и вообще дело поправится.

Взбодренный добрыми вестями, Федор Яковлевич поднялся с постели, стал одеваться.

— Ты куда это так заторопился, Яковлевич? — удивленно спросил Хейло. — Уж не в степь собрался на ночь глядя?

— В степь не в степь, а на свежий воздух выберусь. Хватит валяться.

— Да тебе еще, Яковлевич, отлеживаться и отлеживаться…

— Нет, Васильевич, все! Ушла хвороба, чувствую, и не вернется, проклятая.

— Да, вот что еще я хотел тебе сказать, Яковлевич. Из Вешенской в правление колхоза звонили: через два дня оттуда приедут солому заготавливать. Им сообщили, что мы закончили обмолот валков на всех площадях.

— Нехай приезжают, у нас все готово. Соломы для них заготовлено в достатке.

Еще перед началом жатвы собрал Канивец на полевом стане всех своих механизаторов, повел разговор:

— Хлопцы, обстановка в нашей области вам известна: суховей, неурожай. Во многих хозяйствах северных районов на полях недород. С кормами там худо, понятное дело. Потому за корма надо хлопотать, как и за хлеб. У нас в бригаде будут тюковать солому кормозаготовители совхоза имени Шолохова. Так что давайте покумекаем над тем, как собрать и сохранить все пожнивные остатки без потерь.

Послышались предложения. Был найден простой и в то же время надежный способ прикрыть все щели утечки соломы и половы из копнителей комбайнов: к их щекам болтами прикрепили дополнительные щиты, к каждому пальцу с нижней части приварили полосы шириной в ладонь и удлинили пальцы от откидывающейся решетки. И отлично получилось! Копны соломы на жнивье стояли аккуратные, плотно набитые половой. После того как копны были стянуты на края полей, граблями прошлись по стерне, подобрали остатки.

Вешенских кормодобытчиков Канивец встретил гостеприимно. Все сделал для того, чтобы они не теряли драгоценного времени даром, чтобы ничто не отвлекало их от важного дела и, пока держалась сухая погода и степные дороги были в порядке, успели запрессовать и быстро вывезти всю оставленную для них солому. И еще отдал в их распоряжение своего знаменитого скирдовальщика Леню Рыбальченко со стогометателем.

Октябрь был теплым, золотым — бабье лето стояло третью неделю. Трудно удержаться в городе в такую пору, и я отправился в приазовские степи проведать Канивца. Дело было в воскресенье — Федор Яковлевич находился дома. Здоровье у него наладилось, чувствовал он себя бодро, принял меня радушно и не замедлил поделиться со мной радостью. Снял с книжной полки том «Тихого Дона».

— А мне вот Михаил Александрович подарок прислал.

Раскрыл книгу на титульном листе, где было написано четким и ясным почерком: «Канивцу Ф. Я. с уважением, М. Шолохов. 28.8.79».

— Для меня подарок Михаила Александровича как большая награда, — взволнованно проговорил Федор Яковлевич. — Душевное спасибо ему! И не только от меня — от всей нашей тракторно-полеводческой бригады. Понимает он крестьянский труд, с уважением относится к хлеборобам.

Он сидел, склонившись над книгой, листал ее, останавливался на строках, которые помнил издавна и остро чувствовал. Затем посмотрел на меня вприщур, не гася раздумчивую улыбку:

— Я вот себе не раз думал: писать хорошие книжки — как и хлеб добывать. Хлебороб зерно высевает строчками на поле, писатель слова записывает строчками на бумаге. Но все дело в том, как оно робытся: каким сортом засевает поле хлебороб и какие слова записывает писатель на бумаге, какие мысли выражает. Что уродится на поле и в книжке, народ увидит, когда пшеничка созреет и когда книжка напечатается. Тогда и вся правда перед глазами покажется. Понятно станет, как робылы и хлебороб и писатель… А правда — ее ж видно, она, как пшеничка, под солнцем растет. Бескультурно подготовил хлебороб землю под посев, слабые семена посеял — погано уродится пшеничка, мелким выйдет колосок, а зерно щуплым; жидко думал писатель, писал абы что — мысли выйдут мелкие, а слова щуплые. И никакой радости людям не будет от их работы… Вот и получаются потому разные урожаи на одной и той же ниве и при одинаковых условиях: один берет по десять центнеров с гектара, другой — по семьдесят. — Канивец взвесил книгу на руке, добавил: — А вот Михаил Александрович — писатель высокоурожайный! Он больше ста берет… Все есть в его книгах: и солнце, и земля, и живые люди, и правда. Мысли у него крупные, весомые — народные; слова крепкие, прозрачные, как… — Федор Яковлевич помедлил, подбирая сравнение, — ну, как зерно у «ростовчанки» и «зерноградки». Слово — золото, зерно — золото!

Истинный хлебороб, Канивец выявил родственность, тождественность хлеборобского и писательского труда, сравнил слово народного писателя с зерном озимых пшениц, созданных зерноградским селекционером Калиненко.

И, как бы угадав мои мысли, Федор Яковлевич обронил:

— А ведь ко мне приезжал Иван Григорьевич… И знаете, укорял меня Калиненко.

— За что?

— Его ж озимые пшеницы «ростовчанка» и «зерноградка-2» — сорта высокоурожайные, интенсивные, на черных парах их надо сеять. На черных парах они в нашей бригаде давали по шестьдесят — шестьдесят пять центнеров с гектара… «А вы, — спрашивает он, — в своем районе по каким предшественникам сеете их? По зерновым, по пропашным? Недостаточно в Азовском районе паров, Федор, и потому мало берете зерна озимой пшеницы…» И тут Иван Григорьевич дал мне нахлобучку. Вы, говорит, уважаемый хлебный мастер, авторитетный человек в области. Воздействуйте на робких и неуверенных своим твердым словом в защиту паров и зернопаропропашных севооборотов! Пора же, наконец-то, преодолеть агрономическую неграмотность и отсталость некоторых товарищей!.. Боритесь! Голос у Ивана Григорьевича сипловатый, говорит он тихо, деликатно, однако на меня его слова сильно подействовали… «Да борюсь я, Иван Григорьевич, — отвечаю ему, — ругаюсь, доказываю и на совещаниях, и на семинарах, и у себя тут, в школе передового опыта, но толку мало! Приказ сверху нужен всем хозяйственным и руководящим инстанциям насчет черных паров и зернопаропропашных севооборотов!..» А он посмотрел на меня строгими глазами и спрашивает: «Сколько у вас в бригаде выходит озимой пшеницы на паровом поле за три года?» — «Сто двадцать центнеров в среднем выходит». И тут он на меня насел: ага, сто двадцать! Значит, на каждый год приходится по сорок центнеров зерна. Значит, гарантированные берете урожаи на черных парах?! «Убедительней практики, личного опыта нет больше ничего, Федор, тут все перед глазами: в засушливый год — высокие вороха пшеницы на токах, пшеницы сильной, с высоким содержанием белка. Хлеб, добытый вами, хорошо весит, и слово ваше тоже весомое. Поэтому смело воюйте за зернопаропропашные севообороты, за хорошо удобренные черные пары под интенсивные сорта озимой пшеницы!..» Вот что сказал мне напоследок Иван Григорьевич… А ведь у него уже есть новые сорта озимой пшеницы, которые дают по восемьдесят — девяносто центнеров зерна с гектара.