Вацлав Чтвртек - Трое нас и пёс из Петипас Страница 15

Так оно и случилось. Калитка дачи номер семнадцать распахнулась, из неё выбежала пани – та самая пани, которая недавно похвалила Жолсу. Она подбежала к Руде и что-то крикнула. Губы у неё двигались, но ничего не было слышно, потому что эта маленькая собачонка визжала, как большой паровоз. Что произошло у них дальше, я хорошенько не разобрал, только мне показалось, что эта пани отвесила Руде подзатыльник.

В тот же миг Жолса выскочил из облака пыли и помчался по дороге, волоча за собой веревку. Постепенно наш пес становился все меньше и меньше. На углу улицы он попал прямо в объятия к Анче.

Домой мы возвращались задами. Это из-за мальчишек. Ежеминутно в нескольких шагах от нас неожиданно появлялся какой-нибудь мальчишка и кричал Руде:

– Жолса, хочешь сахару?

Руда не отвечал, только что-то бормотал сквозь зубы и прибавлял шагу. Наконец мы добежали до моего дома. Тут Руда обернулся назад и сердито погрозил кулаком:

– Я вам всем ещё покажу. И этой девчонке с косами! И тебе, Тонда, тоже! – И, сжав кулаки, он стал медленно приближаться ко мне. – Ты думаешь, я не видел, как ты шептался с этой девчонкой?

А собака? Если бы ты мне помог…

За моей спиной стукнуло окно. Руда поглядел ту да и сразу разжал кулак, которым размахивал передо мной.

– Добрый день, пани Людвикова, – услышал я его голос.

Через минуту он уже мчался к улице к дому перевозчика.

Я посмотрел ему вслед и задумался. В первый раз я увидел, как одурачили Руду. И кто же? Какая-то девчонка с косичками! Да, здесь было над чем задуматься! Но тут меня окликнула пани Людвикова:

– Тоник, где ты там шатаешься? Опять опоздал к полднику!

Я взял горшочек с молоком, рогалик и поплелся в закоулок сада, к колонке. На душе у меня было очень скверно. Только вот отчего? Я присел на бетонный выступ и стал припоминать все, что случилось со мной сегодня. Сначала на меня обозлилась Анча, а потом Руда. Теперь спрашивается, что мне больше не по душе. Честно говоря, я совсем не страдал из-за Руды. Злится? Ну и пусть себе злится. Но едва я подумал об Анче, как у меня сразу пропал аппетит. Неужели все дело в Анче? Вот уж не думал! Я решил проверить все это ещё разок.

«Если бы у тебя была жевательная резинка, с кем бы ты поделился: с Рудой или с Анчей?» – спросил я сам себя.

И сам ответил:

«Конечно, с Анчей!»

Я облегченно вздохнул и допил остатки молока.

Вечером, перед сном, я снова вспомнил про Анчу и Руду. Теперь на душе у меня было весело. Я был страшно рад, что Руду так здорово одурачили и что одурачила его именно Анча. Так ему и надо! Слишком много он о себе воображает, этот Руда!

Только одна мысль все ещё беспокоила меня: ведь Анча-то считает меня трусом.

11

Ночью в Петипасах царит тишина.

Ну и темень же здесь!.. В Праге куда светлее.

В эту ночь я просыпался раза три.

Когда я проснулся в первый раз, мне вспомнилось, что я ещё не ходил на рыбалку, а ведь уже третий день каникул. Отправлюсь завтра же! И сразу в ушах у меня зашумела река, перед глазами закачались зеленые ветки ольхи, склоненные над водой, и я незаметно уснул.

Во второй раз я проснулся, когда уже чуть-чуть светало. В окно ко мне заглядывала какая-то звезда, и я подумал: «Интересно, видит ли её Анча?.. А что, если позвать Анчу с собакой на рыбалку? Там я докажу ей, что ничего не боюсь. Могу взять в руки любого червя, пиявку, даже лошадиную! А поймаю сома – засуну ему в рот руку. Пусть Анча видит, что я вовсе не трус».

В третий раз я проснулся уже утром. Завтрак стоял на столе. Под горшком с молоком лежал лист бумаги. На нем было написано: «Раз мы не увидимся (ты ещё спишь, а мне пора на работу), то червяков для тебя я оставляю под окном».

Под окном и вправду стояла жестянка, полная свежих червей. Я ужасно обрадовался и немножко простил пану Людвику, что он не моряк.

Было лишь семь часов. Я решил, что погуляю четверть часика, а потом пойду к Анче и позову её на рыбалку. Делать мне было пока нечего, и я не спеша умылся. Потом хотел причесаться, но никак не мог найти свою расческу. Я отправился на кухню попросить пани Людвикову, чтобы она одолжила мне свою. Однако на кухне никого не было. В соседней комнате тоже. Тогда я выглянул из окна во двор. Пани Людвикова стояла под навесом у забора, рядом с ней я увидел соседку. Обе хозяйки смотрели в корыто, поставленное на два стула. Наконец соседка произнесла:

– Ну, пани Людвикова, теперь вам целую неделю можно не думать об обеде!

В корыте что-то яростно плеснулось. Соседка отскочила и отряхнула брызги с передника.

– Да это и впрямь рыбина что надо!

А я уже мчался через двор к навесу. Разлетелся так, что едва не угодил в корыто.

– Осторожней, Тоник! Как бы вам не оказаться вместе, – остановила меня пани Людвикова.

В корыте был карп. Живой, огромный… Спина у него была черная и сильная.

– Откуда он у вас?

– Из реки, Тоник. Вчера вечером он целый час возил пана Людвика по воде вместе с лодкой.

– Так, значит, его поймал пан Людвик? – Мне все ещё не верилось.

– А на какую приманку он его поймал?

– Говорил, что на обыкновенного червя.

– А какая леска у него была?

– Кажется, тридцатка.

Я уже не знал, чему удивляться: тому ли, что пан Людвик поймал такого здоровенного карпа на такую слабую леску, или тому, что пани Людвикова так хорошо разбирается в рыболовном деле.

– А где он его поймал?

– Под скалой, у самого Казина. А ну-ка, причешись!

Пани Людвикова достала из кармана передника гребенку и протянула мне.

– Он был совсем один?

– Один, один! Он все любит делать сам. Ему даже в воду пришлось лезть из-за этого карпа.

И пани Людвикова показала на веревку, протянутую от орешника к забору. На ней сушились брюки и рубашка.

– Только кепка утонула… А теперь беги обуйся!

Она наклонилась над корытом, ухватила карпа за жабры и понесла в кухню. Карп, наверное, был очень сильный. Он бил хвостом во все стороны. Но недаром пани Людвикова была настоящей женой рыболова. Не успел я обуться, как она уже чистила карпа.

Ох, и злился же я на себя! Ведь я же мог пойти на речку с паном Людвиком. И тогда бы мы вместе поймали этого карпа! А я в это время ловил с Рудой собак, да ещё столько из-за этого перенес.

Чешуя разлеталась, во все стороны. Несколько чешуек блестело в волосах у пани Людвиковой. Разрезав карпа, она обратилась ко мне:

– Ну, рыболов, не вынешь ли ты отсюда желчь?

Я что-то плохо вижу.

Вынуть желчь из карпа не так-то просто. Если не умеешь это делать, лучше не берись – можешь испортить всю рыбу. И я, конечно, был доволен, что пани Людвикова оказала мне такое доверие. Я даже простил ей все, что было раньше.

Теперь мне и вовсе не сиделось дома. Я непременно должен поймать такого же карпа! Я вытащу его из этой Бероунки и отдам Анче – пусть знает, с кем имеет дело!

Шагая к домику Анчи, я то и дело оглядывался по сторонам – мне не хотелось никому попадаться на глаза, а больше всего Руде. Но все обошлось благополучно. До самых лип, что стояли на развилке дороги, я не встретил ни души, а отсюда уже рукой подать до шлагбаума. Отец у Анчи был стрелочник, поэтому их дом стоял прямо у полотна. После я узнал, что матери к неё нет. Жила она с отцом и Пецкой.

Если б между нами ничего не произошло, я бы просто крикнул ей:

«Анча, в полвторого я иду на рыбалку. Идешь со мной?»

Тут она бы выглянула из окна и сказала: «Хоть сейчас, Тоник!»

Но все это было только на словах. А на деле выходило совсем не так. Анча считала меня трусом. И вдобавок злилась на меня за всю эту проклятую историю с собакой. Не то что видеть, но и слышать, наверное, обо мне не хотела. Как только я об этом подумал, ноги у меня сами остановились. Да, пожалуй, мне лучше всего повернуть назад!

Но как сделать, чтобы Анча пришла после обеда на реку? Я долго ломал себе голову. Думал даже написать стихи, красивые стихи о рыбаке, который будет ждать сегодня Анчу на берегу реки. Но откуда Анча узнает про эти стихи?.. Так я ничего и не придумал.

Тогда я взглянул на небо. Там собирались небольшие тучки. «Скоро все равно пойдет дождь», – решил я и повернул домой. Всю дорогу я громко насвистывал, чтобы ни о чем не думать.

Но, дойдя до перекрестка, я остановился как вкопанный. А ведь я действительно трус! Рад придраться к любому пустяку, даже к дождю, лишь бы не встречаться с Анчей.

Вряд ли кому-нибудь приятно обнаружить, что он трус. Я осмотрелся вокруг. Недалеко от перекрестка боролись Лойза Салих и Мила Ткачек и страшно при этом орали – видно, боролись всерьез. Но все же унывать им нечего – они-то ведь не трусы.

А вокруг было так здорово!.. В придорожной канаве росли цветы – весь воздух был пропитан их ароматом. Деревья слегка покачивались от ветра, из листвы то и дело выпархивали птицы. В густых садах прятались домики. А когда солнечный луч падал на окна, казалось, что домики весело подмигивают своими «глазами». Да, всем в Петипасах хорошо, и людям и зверюшкам, только мне одному было плохо. И все потому, что я трус.