Анатолий Алексин - Повести о дружбе и любви Страница 16

– В борьбе с хулиганами пострадал? – шепотом спросил меня Еремкин.

– Миной оторвало! – ответил я.

Еремкин вздрогнул и передал это на ухо своей жене. И хоть беседа еще даже не началась, они оба, как мне показалось, под напором нашей психологической атаки уже полегоньку начали отступать. Лица у них были покорные, робкие…

А ведь когда мы выходили из дома, Еремкин сказал своей жене: «Сейчас мы наведем в этом деле порядок!» Достал из кармана какой-то значок и прикрутил его к пиджаку. Я не мог разобрать, что на значке изображено и написано. Спросил у Белки:

– Это что у него?

– Значок, – ответила она.

– Сам вижу. А за что такие выдают?

– Их не выдают, а в газетном киоске покупают. Там сколько угодно таких. Мой братишка значки собирает…

В штабе Еремкин все время нервно теребил этот значок, словно хотел, чтобы Феликс обратил на него внимание. Но Феликс был не похож на себя. Ведь он всегда бывает таким внимательным, вежливым, а тут положил трубку и, даже не глядя на Еремкиных, спросил:

– По какому вопросу?

– По сугубо общественному! – ответил Еремкин.

– А точнее?

– Хотим вовремя подать вам сигнал!

– О чем?

– О том, что для детей, нуждающихся в присмотре общественности, наша квартира никак не подходит. Просто жаль малышей! Все-таки они наше будущее…

– Почему же их надо жалеть? – удивился Феликс. – Я думаю, внесено разумное предложение. Городские организации вполне могут его поддержать! Нарушителей мы к вам направлять не будем, но невинные дети дошкольного возраста… Что вы можете иметь против них?

– Видите ли, я уже объяснял… – снова начал Еремкин, теребя свой значок, купленный в газетном киоске. – Я уже объяснял, что детям там будет очень неудобно: входить прямо с улицы, через балкон…

– Ну что вы! – успокоил его Феликс. – Дети так любят все необычное. Они так любят перелезать через заборы, через перила, балконы. Мы, воспитатели, это прекрасно знаем. Вот давайте спросим у Коли. Тебе бы понравилось входить в комнату через балкон?

– Еще бы! Я бы и домой через балкон залезал, если бы не жил на четвертом этаже!

– Вот видите. Так что не волнуйтесь, пожалуйста.

– А места общественного пользования? – все испуганнее возражал Еремкин. – Как с ними быть? Ведь они не приспособлены…

– Дети будут ходить по очереди, по одному. Мы за этим проследим.

– Я понимаю всю важность непрестанного контроля над детьми, остающимися без родительского надзора! – произнес Еремкин.

– Вот видите, как хорошо! – согласился наш Феликс. – Кажется, мы приходим к общему соглашению.

– Я понимаю, что мы, жители нового города, должны учитывать все сложности первого периода…

Я вспомнил твои, Оля, слова о том, что Еремкины очень любят произносить красивые фразы. Он хочет, чтобы его считали передовым и сознательным.

– Но я еще не высказал своего главного аргумента против детской комнаты, воспитательное значение которой мне абсолютно ясно…

– Какой же это аргумент? – заинтересовался Феликс.

– Видите ли, – вполголоса, будто собираясь доверить тайну, начал Еремкин, – никому из вас, к сожалению, не известно, что эти две комнаты предназначались для одной семьи из нашего дома, которая живет в очень тяжелых условиях. Там трое детей!

– Да-а… – задумался Феликс. – Этого мы не знали. Но в то же время: там трое детей, а тут будут обеспечены постоянным вниманием десятки!

– Сколько… вы сказали? – впервые за всю беседу подала голос Еремкина.

Но муж ее уже собрался с силами и не пошел, а прямо-таки кинулся в бой за справедливость:

– Там, на пятом этаже, мучается в ужасающих условиях семья честных тружеников. Мать работает в школе, где учатся дети строителей. Она, таким образом, имеет самое непосредственное отношение к нашему дому, воздвигнутому специально для строителей и их семей. Две маленькие девочки… между прочим, двойняшки, мешают получить заочное образование отцу, потому что ему негде заниматься. Вы знаете, какое значение придают у нас заочному образованию! А старшая дочь заканчивает школу, она вот-вот должна выйти на дорогу самостоятельной жизни… И в этот ответственный момент мы должны прийти ей на помощь!

Еремкин, мне казалось, никогда не остановится. Но Феликс поднялся из-за стола во весь свой рост – и Еремкины сразу устремили глаза вверх, чтобы разглядеть: что он решил?

– Это кажется мне убедительным, – сказал Феликс. – Мы еще посоветуемся с городскими организациями, поразмыслим… Но зерно истины в ваших словах, безусловно, есть…

Каждый раз при словах «городские организации» Еремкины переглядывались.

– Городские организации, – сказал Еремкин, – не могут не посочувствовать положению этой семьи…

Белка в штабе вообще не произнесла ни единого звука. А когда прощалась со мной на углу, наконец-то пришла в себя и воскликнула:

– Невообразимо все получилось! Это, конечно, Оля придумала, я понимаю. Довела свое дело до конца!

Я не стал рассказывать Белке, что утром, до уроков, обо всем условился с Феликсом и что мы с ним разработали план совместных действий. Сперва, правда, он сомневался. Говорил, что сам пойдет в жилищно-коммунальный отдел и все урегулирует, что Анне Ильиничне тут же, «без звука», как он сказал, обязаны выдать ордер. Но ведь люди не всегда делают то, что обязаны?

Я убедил Феликса, что будет гораздо лучше, если мы сами победим Еремкиных и даже, может быть, их чуть-чуть перевоспитаем.

Феликс сказал:

– Что ж, попробуйте!

И вот я попробовал… Белка уверена, что все это придумала ты. Я не стал спорить. Какая разница, кто придумал. Лишь бы Еремкины не передумали!

Коля

Да, между прочим, я разыскал у нас в школе одного Тимофея. Он учится в седьмом классе… такой долговязый, на Рудика Горлова похож, потому что тоже сидел в разных классах по два года. Неужели ты его «очень любишь»? Нет, это, наверно, не тот Тимофей. Я просто так его разыскал, ради интереса.

Дорогая Оля!

Наш старый дуб будет очень доволен: переписка с Колей так тебя увлекла, что ты посылаешь ему даже те письма, которые предназначены мне. Но сумеет ли он заменить тебя в столь важном для меня деле? Может быть, ты и была права…

Одним словом, как быть с Тимофеем? Может, сказать ему правду? Она ведь всегда лучше… Или еще подождать?

Прости за короткое письмо: дел, как всегда, по горло!

Феликс

Дорогой Феликс!

Думаю, в нашем споре права была я. И Коля поможет доказать это!

Тимофею пока ничего рассказывать не надо. Я не могу, конечно, распоряжаться. Но попросить могу: не торопись, Феликс.

Обо мне ты знаешь от Коли. Привет всем.

Оля

Здравствуй, Оля!

Сейчас ты очень удивишься. И даже сперва не поверишь мне. Тогда спроси у своей Белки, она тебе все подтвердит.

Вчера вечером я услышал сильный шум и звон на лестнице. Я выбежал на площадку и увидел такое, что сам еле-еле поверил: Еремкин тащил откуда-то сверху (потом уж я понял, что с пятого этажа) узел и таз, а сзади шла Анна Ильинична, тоже с узлами, очень смущенная, и приговаривала:

– Да ведь не уехали еще оттуда… Неудобно как-то получается: мама Олина еще там, а мы ей на голову со своими узлами!

– Ничего, ничего, – успокаивал вспотевший Еремкин. – Тут зевать нельзя. Надо занимать заранее! Я со своей соседкой (это, значит, с твоей мамой) уже договорился…

Увидев меня, Еремкин очень обрадовался и доложил, точно я был для него высоким начальством:

– Можете сообщить своему штабу: общественность дома помогает переселяться!

Мне даже стало немного жалко Еремкина: уж очень он был мокрый и отдышаться не мог.

– Подождите здесь! – скомандовал я.

И он, хоть и не знал еще, в чем дело, сразу подчинился:

– Хорошо, подождем!

Я побежал во двор собирать ребят на помощь. Они играли в волейбол, и я попросил судью свистком прекратить игру. Сперва все стали кричать: «Что там такое? Не мог, что ли, подождать?» Когда же я объяснил, что гардеробщица Анна Ильинична переселяется, обе команды прямо в трусах и майках ринулись в подъезд.

К этому времени на площадке нашего этажа уже стояли и муж Анны Ильиничны с огромным сундуком, и дочка-десятиклассница с двумя корзинами.

Наша Нелька испуганно выглядывала из-за двери. Я для смеха позвал ее тоже, но она, ничего не говоря, показала на пальцы: пианисты должны беречь свои пальцы и поэтому не должны делать ими ничего такого, что делают все нормальные люди.

Две волейбольные команды сразу превратились в команды носильщиков. Но только не всем, к сожалению, хватило вещей, разгорелся спор, кому нести, а кому нет, и некоторые даже обиделись. Еремкин, как дирижер, размахивал руками и руководил всем этим переселением: вот до чего испугался «детской комнаты»! Но конечно, он о ней ни разу вслух и не вспомнил, а все время делал вид, что заботится об Анне Ильиничне.