Любовь Воронкова - Личное счастье Страница 16

– Ой, Антон, Антон! – вдруг посреди сказки вздохнула Зина. И тут же испуганно поглядела на Изюмку: проговорилась или нет?

Изюмка засмеялась:

– Что это ты? Тут крот пришел к Дюймовочке, а ты – Антон? Крота, что ли, так звали?

– Так, что-то мне Антошка вспомнился, – сказала Зина. – Может, они с отцом сейчас тоже про нас говорят.

– Наверное, говорят, – согласилась Изюмка. – Но ты досказывай, досказывай!

Какая же это была трудная и длинная для Зины сказка! То лягушки украли Дюймовочку, то мышка решила выдать ее замуж за слепого крота… Просто конца нет злоключениям этой крошечной цветочной девочки. Но вот, наконец, летит Дюймовочка на спине ласточки через леса и моря в теплый край, где растут огромные красивые цветы, а в этих цветах живут такие же маленькие, как она, человечки с прозрачными крылышками – эльфы. И, пока эльфы радовались Дюймовочке и плясали вместе с ней на лесных росистых полянках, а светляки светили им, в голову лезло одно и то же: «Как-то дома… Что там?»

Прозвонил колокольчик, позвал ребят обедать. А вслед за обедом подошел к дверям тихий час. Загудел за воротами автобус. До свидания, родители! До свидания, мамы, папы и дедушки! До свидания, сестра Зина!

Зина, прощаясь, поглядела Изюмке в глаза:

– Изюмка, ты ничего не будешь от меня скрывать? Ты все-все будешь мне рассказывать?

– А про что?

– Ну про все, что с тобой случится, куда ты будешь ходить, с кем ты будешь водиться. Про все будешь мне рассказывать?

– Буду про все, – серьезно ответила Изюмка.

– Как маме, да?

– Как маме.

Изюмка снова обхватила руками Зину за шею и прижалась носом к ее щеке.

Автобус гудел, звал Зину. Зина крепко обняла Изюмку, прошептала: «До свидания!» – и побежала к автобусу.

– Катя, пойдем чай пить! – сказала Полина Аркадьевна. – Сегодня твои любимые ватрушки с творогом!

Изюмка еще минуточку постояла у ворот. Там за воротами опять было тихо, только перекликались птички и шептались деревья. Изюмка повернулась и, подпрыгивая, побежала пить чай.

БЕСПОЛЕЗНЫЙ РАЗГОВОР

Вальцовщик Стрешнев знал слесаря Клеткина: они в одной смене работали на заводе, иногда возвращались смеете домой. Но Стрешнев, всегда трезвый и сдержанный, не искал дружбы с Иваном Клеткиным, а скорее сторонился его.

Клеткин был кроткий и тихий человек, но до первой рюмки. Выпив, он сразу преображался. Он вдруг начинал повышать голос, с каждой фразой все выше и выше. Он стучал себе кулаком в грудь и кричал, что никого не боится, что, наоборот, скоро все другие его забоятся. Он начинал приставать к знакомым и незнакомым и грозно спрашивал: боятся они его или нет. Нет? Ну тогда он сейчас покажет, кто он такой, и все узнают, можно ли его бояться.

Маленький слабый слесарь Клеткин лез в драку с кем попало. Никто с ним не связывался, просто отталкивали его или, сжалившись, уводили домой. Стрешнев брезгливо проходил мимо. У него все это не вызывало сочувствия, наоборот, было противно.

– Слабость! – иногда говорил кто-нибудь из товарищей, снисходительно махнув рукой.

– Распущенность! – возражал Стрешнев. – Свинство, и больше ничего.

И разве думал он, что когда-нибудь пойдет к Ивану Клеткину разговаривать о своем сыне и что Иван Клеткин в какой-то мере будет решать его судьбу!

С потемневшим лицом, с заострившимися скулами Стрешнев постучался в квартиру, где жили Клеткины. Еще из-за двери услышал он пьяный голос:

– А! Вы меня ни во что не ставите? Ни во что? Молчать! По струнке ходить! По одной половице! Ну?

Стрешнев вошел в комнату. Иван Клеткин сидел, развалясь на стуле. Одна нога его была в сапоге, другая путалась в портянке.

Жена молча убирала со стола. Она сегодня, ради воскресенья, постелила чистую скатерть, поставила букетик душистого горошка, приготовила хороший обед. И сама приоделась: белое в синюю полоску платье молодило ее. Утром, когда муж вышел купить папирос, она весело ходила по прибранной комнате, заглядывала в зеркало и улыбалась от удовольствия. Она, оказывается, еще и не старая совсем, глаза у нее еще яркие, серые с блеском. Просто жизнь у них какая-то нескладная: муж то пьяный, то больной, парень от рук отбился, ни праздника, ни буден, все не так, как надо…

Но теперь все будет иначе. Вчера ее портрет – портрет крановщицы Ксении Любимовны Клеткиной – был напечатан в многотиражке на заводе. Ее поздравляли, она видела вокруг себя столько добрых лиц, столько улыбок, что и сама вдруг вся просветлела и заулыбалась.

Вот тут и созрело решение взять в свои руки домашнюю жизнь, потребовать от мужа, чтобы перестал пить, поговорить, может, поссориться, пригрозить… Ссориться с Иваном не пришлось, он сразу со всеми ее доводами согласился.

– Да что ты, неужто мне дороже водки ничего нет? – сказал он, сделав изумленные глаза. – Ведь это я так, сдуру. А захочу бросить, так сразу и брошу. На что мне она? У меня знаешь какой характер? Как скажу, так и будет.

– И что с Яшкой делать, тоже в сам-деле подумать надо. Не то учится, не то нет. Учительница приходила, жаловалась. Пионеры житья не дают, пристают, требуют чего-то. А я – что говори, что не говори, – не слушает. Отцовская рука нужна, Иван!

– А как же? Подожди, я за него возьмусь. Он мою руку живо почувствует!

Только вчера были все эти разговоры и приняты все решения. Утро началось тихое и веселое, словно что-то новое, хорошее вошло в давно запущенную, безрадостную квартиру. Ксения Любимовна приказала Яшке чисто умыться, дала ему голубую рубашку. С песенкой, которую любила напевать когда-то в молодости, принялась готовить завтрак. Даже кофе сварила сегодня, хороший крепкий кофе, праздничный запах которого пошел по всей квартире.

Потом Иван ушел за папиросами. И вернулся вот только к обеду, и в таком вот виде… Мечты сразу разлетелись, все погасло. Нет, не вырваться им из этой тоски, никому не вырваться – ни Ивану, ни ей, ни Яшке. Нет, все останется как было, и жизнь пойдет все так же, кувырком и кое-как. И как могла она поверить этому человеку?

Когда Стрешнев вошел в комнату, Ксения Любимовна сверкнула в его сторону недовольным взглядом и покраснела. И что ходят, когда их не зовут? Очень ей нужно, чтобы посторонние люди любовались ее пьяным мужем, ее бедой!

– Здравствуйте! – сняв кепку, сказал Стрешнев.

– Милости просим, Андрей Никанорыч! – ответила хозяйка, не оборачиваясь и с досадой гремя тарелками.

– А! Стрешнев! – заорал Иван Клеткин. – А у нас, брат, праздник. А как же? Воскресенье – не каждый день, а только раз в неделю. А она, гляди-ка, сердится, – он кивнул на жену, – героиня-то наша! А что такое героиня? Героиня труда! Подумаешь! В газетке в нашей напечатали. Да я если захочу, так меня завтра в «Правде» напечатают. А то газетка, многотиражка. Тьфу, и все. Садись, Стрешнев. Ты меня не бойся.

Стрешнев сел. Он с угрюмой печалью глядел то на Клеткина, то на его жену, уголок его рта нервно подергивался, и он не знал, как начать разговор и стоит ли начинать.

– С чем пожаловал, Андрей Никанорыч? – сухо, еле разжимая губы, спросила Ксения Любимовна.

– Да вот о ребятах наших хотел поговорить…

Ксения Любимовна насторожилась:

– А что такое? Случилось что-нибудь?

– Очень даже случилось. По босяцкой линии они у нас с вами пошли. Давайте думать, что делать с ними…

Хозяйка вспыхнула:

– Ну уж если ваш по босяцкой линии пошел, так вы других не путайте. Еще чего! Тут учительница пришла, сидела, в уши дула – учиться не стал, что ж вы думаете с ним делать, да то, да се… Теперь вы еще какую-то линию ему приплетаете. Ну, учился плохо, ну, бросил школу… А что я могу сделать? Не хочет – вот и не учится. Не всем же учеными быть. А вот уж вы… Да соображаете вы, что говорите-то, в самом-то деле!

– Если я говорю – значит, я знаю, – не повышая голоса, возразил Стрешнев, и уголок рта у него задрожал еще больше. – И не жаловаться я на него пришел, а предупредить, чтобы вы взяли его в руки.

– Своего берите в руки, если ваш по босяцкой линии пошел! – со слезами обиды ответила хозяйка. – А то что ж это такое, в самом-то деле! Уж хуже моего и нет? Учить приходят! Своих учите!

Стрешнев молча посмотрел на нее и встал:

– Своего я научу. Но ведь мой-то еще маленький. А вашему работать пора, а не бегать по дворам да не подбивать маленьких на всякие плутни.

– Здравствуйте! – Ксения Любимовна уже кричала, она была похожа на разъяренную наседку, которая защищает своего цыпленка, все равно какой бы он ни был. Раз он ее сын – значит, лучше его нету и виноватым он никогда быть не может. – Здравствуйте! Это, может, ваш моего плутням учит. А мой этого не позволит!

– И не позволю! – вмешался Иван Клеткин. – Никому не позволю меня учить!

– Я вижу, с вами не договориться, – устало сказал Стрешнев, встал и направился к двери.