Клара Ярункова - Единственная Страница 16

Мэдисон я танцевала с Иваном и видела, что Пале стоит грустный, как бегемот. Он ужасно любит танцевать, но с другой не решается — боится оконфузиться.

— Чего стоишь? — окликнула я его, проносясь мимо.

И что же сделал этот болван? Вообразил, что я без него сохну, протолкался к нам и говорит Ивану:

— Прости, это моя партнерша.

Мамочки, я чуть не умерла! Иван усмехнулся, как черт, отпустил меня и издевательски произнес:

— Пожалуйста!

Пале сиял, как лампочка, а я была холодна как лед. Катастрофическая ошибка! Я-то как раз хотела избавиться от Пале, пусть танцует с другими, а вышло, что сама накачала его себе на шею! Подсчитав, что Ева танцует уже с десятым, а я все время с одним и тем же, я готова была провалиться. В «Б» есть по меньшей мере восемь ребят во сто раз лучше Пале. Но они уже не для меня…

И сразу мне стало скучно, и в голову пришли те двое с Подъяворинской. Они бы в жизни не стали портить человеку первый школьный вечер, как Пале Бернат! Я нарочно перестала называть ему танцы — пусть скачет как хочет! А он долго и не замечал этого, потом уж только стал подлизываться — мол, вместе пойдем в десятый класс, и какая у меня прекрасная цепочка, и т. д. Пусть ловит на эти штучки Ливу Зварову, а не меня!

Я просто возненавидела Вербу: проходя через зал, она крикнула во весь голос:

— Ах, как вам это идет, Ольга!

К счастью, танцы кончились, и Бучинец стал складывать магнитофон. Я посмотрела на часы — отец купил их мне в Лейпциге за двадцать марок. Батюшки, уже десять, а мы-то и не заметили! Я оставила Пале и пошла вместе со всеми относить стулья в школу. Пале набивался помогать.

— Такой слон, как ты, — говорю, — и стол унесет, не то что стульчики!

Он это понял буквально, схватил стол и один, на голове, попер его через улицу. Псих!

На улице меня ждал отец, двери нашего дома уже заперли на ночь. Но отец не стал меня забирать, позволил носить стулья. Когда все переносили, мы еще подурачились в темном школьном дворе. Там позавчера наши хоккеисты залили каток, и мы пустились танцевать на льду. У Биндаса из «Б» была губная гармошка, так что получилось настоящее ледяное ревю. Там наконец-то мне повезло с кавалерами!

А Пале Бернат ждал меня у калитки и пошел провожать, хотя со мной был отец! Он даже поздоровался с ним: «Добрый вечер, дядя!» Вот нахал!

Дома никто не спал, все ждали меня. Мама спросила, как было.

— И здорово, — сказала я, — и скучно.

— Вот видишь, — торжествовала бабушка, — давно могла бы лежать в постели!

Ха-ха! Как раз то-то было здорово, что мы пропадали до половины одиннадцатого и танцевали на настоящей вечеринке! А скучно мне было единственно из-за этого подлизы Пале Берната.

— Что это за мальчик? — спросил отец. — Очень симпатичный…

Ну и наблюдательность!

— Хорошо воспитанный, — таял отец, — знает, что полагается проводить девочку домой. И не удирает, как дикарь, при виде отца. Очень он мне понравился!

Конечно!

— Хоть кому-то понравился, — сказала я. — А для меня такие подлизы не существуют, хотя бы они тебе и во сто раз больше нравились!

Родители явно меня не понимали, но это меня не удивило. Они меня давно не понимают. Еще мама куда ни шло, да и ей по душе только такие мальчишки, которые ведут себя точно по правилам этикета.

Раздевшись, я включила радио. Я и знать не знала, что поздно вечером передают такие ритмы — блеск! Покружилась я с мамой, потом с папкой — пусть утешится, что не был на вечеринке. Только бабушка не далась. Уцепилась за стол и запричитала, что я разбужу всех соседей. Словно не слышала, как Иван внизу пустил ту же музыку. Пари держу — крутит он сейчас Марцелу в пижаме, раз уж никого другого нет под рукой. Он без девчат жить не может, юбочник эдакий!

10

О! О! О! Не успели мы сесть в поезд, как один господин пригласил меня к нему в купе! Господин был, правда, не бог весь какой, но лет девятнадцать ему наверняка исполнилось. Ха, если б с нами был отец, уж он бы порезвился! Тетя Маша смеялась, и я, естественно, уступила ей место рядом с «господином». Тот стал укладывать на полки наши рюкзаки, потому что думал, что тетя Маша — моя мама, и мы одни, и нам нужна помощь. Когда же ввалились дядя Томаш с Бабулей, наш кавалер сник, как проколотый воздушный шар, и выкатился в коридор курить. Мы хохотали и, воспользовавшись случаем, совсем вытеснили его с места. Он появился в купе, только когда поезд остановился в Жилине, взял чемодан и вышел. На меня и не взглянул больше. Тетя Маша смеялась:

— Если бы не Ольга, мы бы до сих пор стояли в коридоре. А еще говорят, что это мы должны о ней заботиться!

Факт. То же самое было и на турбазе. Тетя Маша потеряла тросик крепления, а у заведующего запасного не оказалось. Тогда пошла к нему я, и для меня тросик нашелся! Правда, не у заведующего, а у одного студента из тех, которые тут на лыжных курсах. Он хотел сам приделать мне тросик, но тетя Маша уже выехала, подвязав крепление веревкой, и все обнаружилось. К счастью, этот студент был не такой, как «господин» в поезде, он не обиделся, а пошел со мною к подъемнику. Снял лыжу с ноги тети Маши и прикрепил тросик. Когда он ушел, мы чуть не лопнули со смеху.

Стали мы ждать подъемник, и тут я подружилась со студенткой Зузкой. С ней в паре мы и сели на сиденье подъемника. До полпути все шло хорошо, а потом фуникулер вдруг остановился, и все сиденья от толчка раскачались. Мы очень испугались, потому что до земли было далеко. Но когда мы увидели, что на канате висят другие люди, вернее студенты, то расхохотались. А они только того и ждали. Посыпались такие шутки и советы, что мы совсем забыли о морозе. От одеял мы, конечно, отказались: маленькие, что ли? Я даже шапку сняла, так мне было жарко. Ветер чудесно обдувал мне косу.

— Эгей! — крикнул нам ближайший сосед. — Пора завтракать! Ловите конфету, девчата!

Зузка протянула руку, но сосед ничего не бросил.

— Это не тебе, Зуза! — закричал он. — Это для смуглой феи, что рядом с тобой! Лови, миленькая!

Что они себе только не позволяли — ведь вокруг нас не было ничего, только грозные горы, хмурое, почти черное небо да деревья, совсем белые, засыпанные снегом. Как мрачная гравюра… Я смеялась, хотела уже было протянуть руку, но заметила, что Зузка сердится. Я пальцем не шевельнула, конфетка пролетела мимо. Шлепнулась на ветку заснеженной елочки.

— Ничего, бамбина! — крикнул сосед. — Лови другую! Протяни же лапку, ну!

Мимо мелькнула конфета в красной обертке, щелкнула по мачте ниже нас и исчезла в сугробе. Зузка постукивала ногой по решетчатой подножке так, что сиденье содрогалось.

— Ох, какая ты неловкая! — кричал парень. — Так ведь умрешь с голоду, и никакая горная служба тебе не поможет! Последняя попытка на мысе Канаверал! Лови!

Я перестала обращать внимание на парней, хотя они вовсе не казались мне ужасными. Но вот голубая конфета полетела прямо в меня, я поймала ее и скорее подала Зузе, чтоб не сердилась. А она отвернулась, конфету не взяла. Я просто не знала, что делать.

— Дураки какие-то ваши ребята, — сказала я.

— Не всегда, — отрезала она.

И меня словно холодом обдало, даже под лыжными брюками по ногам пробежали мурашки. Даже вздрогнула от страха.

— Они прекрасно знают, что с кем можно, — окончательно добила меня эта противная, злая девушка.

Если бы мы не висели так высоко, я бы соскочила с сиденья и ушла бы к тете Маше или домой к маме.

Я съежилась — холод делался невыносимым. Пальцы в варежках наверняка побелели, а зубы я стиснула изо всех сил, чтоб не стучали. Уставилась я на свои лыжные ботинки, и если б мне не были так знакомы эти красные шнурки, ни за что бы не поверила, что это мои собственные ноги — такими далекими они мне казались. Словно в неверном тумане.

Был бы тут папка — добрался бы до меня хоть по этой заиндевевшей мачте, закутал бы меня в одеяло… Люди бы смеялись, а мне было бы все равно. Только бы он был тут!

— Да ты не замерзла ли, девочка? — опять окликнул меня сосед. — Пошевелись хотя бы, покажи, что ты жива!

Но я не шевельнулась. Я боялась Зузы. Я совсем помертвела от холода и все не могла забыть о моей соседке.

— Был бы на тебе такой слой сала, как на Зузке, мы бы за тебя не беспокоились, — не унимались озорники, и я дрожала, что Зуза сейчас возьмет да и сбросит меня прямо на макушки деревьев.

С Хопка налетел страшный ветер, бросил мне на ноги колючую снежную крупку. Я видела, как на моей оранжевой куртке белеет растрепанная черная коса. С трудом я пошевельнулась, вытащила из кармана шапку и натянула ее на голову. Мороз пробрал до костей… Тут в мачте что-то щелкнуло, сиденье дернулось, и фуникулер наконец-то заработал.

На Луковой я сошла. Мне в голову не пришло спускаться на лыжах. Тетя Маша так и не попала на подъемник, а одной спускаться она мне запретила, потому что я вовсе не мирового класса лыжница. Теперь уж тетя вряд ли поднимется. Я решила не ждать ее. Купила билет, перенесла лыжи через машинное отделение и отправилась обратно. Вниз. Наконец-то избавилась от Зузы — она побежала к парням. Когда подъемник тронулся, я услышала — парни меня жалеют, а Зуза отвратительно смеется.