Вера Новицкая - Веселые будни Страница 16

Последнее - «бяка». Вот как мы тут все живы остались и не перемерли со смеху, так я и до сих пор не знаю. Уж не говорю про Любу, про меня, но мамуся платком слезы вытирала, так она смеялась.

Третью картину, самую эту «бяку», так изобразили:

Мы все - маленькие дети, только Женя гувернантка. Мы одни в комнате, шалим, кричим, деремся. Вдруг дверь отворяется и Петр Ильич в бумажной шапке с султанчиком, за поясом зонтик вместо шашки, вприпрыжку, верхом на половой щетке вскакивает в комнату и начинает как будто давить нас. Мы визжим, кричим, он все скачет. Дверь распахивается, влетает гувернантка - Женя. Как посмотрела она на Петра Ивановича, - и роль свою забыла, чуть на пол не садится от смеха. Наконец с силами собралась, стала бранит нас, всех по углам рассовала, a мыто ей со всех сторон: «Злюка»!!», «Бяка!», «Бяка!»; Петр Иванович схватил ее за платье, сам все верхом на щетке скачет и ее за собой по всей гостиной за юбку тянет и громче нас всех: «Бяка»! «Бяка»! «Бяка»!

Кто не видел, и тому, я думаю, смешно читать будет, a посмотреть, так, я вам говорю, умереть надо.

Целое было - «кулебяка»; ничего особенного: именины и угощают кулебякой.

Другая шарада была тоже уморительная, даже того, не так, чтоб и слишком comme il faut (прилично (фр.)), но ведь мы были все свои, только родные, Петр Ильич не, считается, он все равно что свой, да и тут опять он одну из главных ролей исполнял. Я ее все-таки запишу, a коли кого-нибудь из читающих мой дневник уж очень большая comme il faut' ность (приличность (фр.)) одолеет, пусть перемахнет странички через две, но только, право, он много потеряет; уж мамуся моя, вы знаете, y-ух как за bon genre (хороший тон (фр.)), стоит, a здесь и она не выдержала, смеялась как девчурочка.

Другая шарада была - «карикатура».

Первая картина - корчма. Женя в переднике (накидка с подушки), платочек (чайная салфетка) на голове - хозяйка. Публика заходит закусить и выпить, кто рюмочку, кто две. Вдруг дверь с шумом распахивается, и в шапке набекрень вваливает гуляка-француз - Боба.

«Эй, madame! Un quart , де водкэ!» (Эй, мадам четверть (Бутылка, Ќ литра), де водкэ!» кричит.

Женя низко кланяется.

«Стаканчик прикажете, вашей милости?»

- Нэ, нэ, стаканшик, donnez un quart (дайте четверть (фр.)) де водкэ! - грозно вопит француз.

«Рюмочку, рюмочку?» - все не понимает хозяйка.

- К шорту рюмашка, - quart, quart (четверть, четверть(фр.)) де водкэ,» - ревет гуляка.

«Прости Господи, что твоя ворона раскаркалась», - говорите Женя: «Ну его! Дам четверную, пусть пьет». Приносит ему большую бутыль.

Это было «quart».

Второе. Все мы будто идем дачу нанимать. Выходим на улицу, то есть в гостиную, a там метут, каждый около своей дачи, три дворника: Петр Ильич, Боба и Володя и беседуют себе, по-настоящему, по-дворницки. Мы появляемся. Наташа обращается к Бобе:

«Нельзя ли, любезный, дачу осмотреть»?

- Для ча нельзя? иик… завсегда… иик… можно… Ножа… иик… луйте… иик…

- «Фу, какой ужасный дворник», говорит Наташа, - «не будем лучше и дачи смотреть; (к дворнику): Мы, братец, другой раз зайдем, теперь поздно».

- Мо-ожно… иик… и другой… для ча… иик… нельзя? Мы… иик… завсегда… иик… готовы… иик… служить.

Подходим к Володе. Наташа опять:

«У вас, братец, дача отдается?»

- Так… иик… тошно… иик… ваше пре… иик… посходи… иик… тельство и… ик…

Наташа не может сдержать хохота, мы все тоже валяемся, даже мамуся весело так, раскатисто хохочет. Но Наташа опять входит в роль, подтягивает губы и обращается к нам:

«Я думаю, здесь и смотреть не стоит, видите, тут дворник тоже уже начал…» - она не договаривает..

- Да, да, конечно, - говорим мы, - не стоит, вон там третий стоит, приличный такой, верно и дача хорошая. Подходим к Петру Ильичу.

«Сдается дача? Можно посмотреть?»

- Можно… иик… можно, а… иик… сколько… иик… вам комнат иик… иик… иик… иик…»

«Нечего сказать, хороши», - говорит Наташа, - «точно все сговорились. Фи, уйдем, может это заразительно, я чувствую, что и мне что-то хочется иик… икать…

Второе, вы поняли - было, pardon, (извините (фр.)) «икать».

Третье - «ура». Ничего особенного: пили на свадьбе за здоровье новобрачных и кричали «ура». Целое - «карикатура» (немного оно безграмотно вышло, мягкий-то знак лишний, ну, да ведь это не русский урок - сойдет).

Нарядили мы все того же Петра Ильича дамой, в белое платье, которое смастерили из всяких покрывал, на голову надели ему такую большую мамочкину шляпу с пером, дали веер в руки, и вот он, приподняв шлейф и приложив руку к сердцу, сперва присел, a потом нежным женским голосом запел:

«Поймешь ли ты души моей волнение…»

Дальше не помню, какие-то мечты, цветы, что-то подобное. Нет, это надо было видеть его! Умирать буду, не забуду!

Много еще шарад представляли, да всех не опишешь. Потом сделали маленькую передышку. Кто пить пошел, кто курить, кто что-нибудь с елки снимал пожевать.

Вдруг через некоторое время появляется Володя, и физиономия y него этакая особенная, сильно жуликоватая, сразу видать, что какую-нибудь штуку устроит:

«Многоуважаемые тети, дяди, папа, кузина, гости и все старшие! Прошу минутного внимания. Сие произведение…»

Дальше я со страху не слышу. Ну, думаю, беда, - на дневник мой наткнулся, верно ключ в столике оставила, вынуть забыла. Руку за воротник - нет, есть, на мне мой ключик; слава Богу! Как гора с плеч. Что же он там откопал?

«Итак», - слышу опять - «выньте носовые платки и прошу внимания».

Вытягивает что-то из кармана… Батюшки! - Сашин роман! В руке y Володи синеет тетрадочка, a Сашины уши сперва краснеют, как кумач, a затем стремглав скрываются вместе со своим обладателем в соседней комнате.

«Любовь Индейца Чхи-Плюнь» - возглашает тем временем Володя. «Роман политический и литературный».

«Было очень жарко и индеец Чхи-Плюнь хотел пить, - a до реки Невы бедняжке далеко было, - от себя вставляет он: - a потому он стал собирать землянику в дремучем лесу, около Сахары, где рычали свирепые Тигры и Ефраты. Тогда он видит, что идет - хватит ли y меня только сил выговорить? - чудной красоты индейка Пампуся. «Пуся, моя Пуся, Милая Пампуся» - опять коверкает Володька - «женись на мне, будешь мадам Чхи-Плюнь!» Хорошо, говорит Пимпампуся, я женюсь на тебе, если ты меня любишь; но если ты меня любишь, о мой Сам-Пью-Чай! То подари мне золотое кольцо, которое было продето в нос нашей царицы Пуль-Пу-Люли. - «Хорошо, говорит Чхи-Плюнь - подарю!» - и он пошел тащить кольцо из носа Пуль-Пу-Люли (до чего, о любовь, ты не доводишь! - опять понес Володя отсебятину, закатив глаза и вздыхая), a индейка раскрыла зонтик, села на блюдо и помчалась на крыльях радости прямо на кухню, где ее, начинив предварительно черносливом, изжарили в свежем масле.

Мир праху твоему, царица души Чхи-Плюнь.

(Продолжение следует).

Хохот был всеобщий, только Саша, стоявший с самого начала чтения красный, как рак вареный, понемножку-понемножку все пятился к двери, пока не нырнул в нее.

«Браво! Браво! Автора! Автора!» - закричал сам же первый Володька, ну, да и мы, грешники, подтянули.

Но автор пропал без остатка. Пошли на розыски, и наконец дядя Коля вытащил его, несчастного, из-под дивана в мамином будуарчике, куда он забился. Хоть и не люблю я его, но он так был сконфужен и имел такой жалкушенский вид, что мне его немножко жаль стало. A Володьке-то от старших влетело за то, что он бедного Сашу переконфузил.

Да уж насмеялись и надурачились мы в тот вечер вволюшку. - Хорошо!

Праздники. - Каток. - Мои успехи.

Вот и оглянуться не успели, как уж праздники и тю-тю, завтра в гимназию иду. Одно знаю, времени мы даром не потеряли и повеселились всласть. Всего подробно не расскажешь - где там, это и за сутки не опишешь; передам только самое интересное.

Занялась я, по выражению Володи, образованием своих ног и это было страшно-страшно весело.

На другой же день после того, как я получила коньки, стала я умолять мамочку отпустить меня на каток; но тут чуть не тридцать пять препятствий оказалось: и будний-то день, значит гимназия, и снег хлопьями сыплет, a в снег, видите ли, кататься почему-то, говорят, нельзя, и идти не с кем, некому меня учить. И чему же тут, думаю, учиться? прицепи коньки да и скользи. Думала это я так, но теперь больше не думаю: ох, как есть чему учиться! И учившись, и то нет ничего легче как нос расквасить, или, еще того хуже, на затылок шлепнуться; но от этого Бог меня миловал, зато колени ой-ой как отхлопаны и правый локоть тоже. Но это вовсе не потому, что я такая уж косолапая, Володя говорит, что я совсем даже «молодчинина» - просто несчастный случай. Опять вперед убежала. Ну, так сначала.

Наконец настал день - не будний, снегу нет и идти со мной есть кому, потому что мой «MЭcke» (Комар (нем.)) целый день y нас, a он ведь мастер по конькобеганью.

«Ну», - говорит за завтраком: «Проси, Мурка, маму, чтобы тебе позволила сегодня совершить твой первый комический выход. Погода разлюли малина, лед гладкий, хороший. Вот и приятель мой один сегодня там будет, вдвоем за тебя и примемся, живо дело на лад пойдет».