Александра Анненская - Тяжелая жизнь Страница 16

Вспомнив о своих племянницах, Маша вдруг почувствовала непреодолимое желание увидеть, приласкать их. После женитьбы Павла Васильевича и она, и мать ее редко бывали в его доме. Аполлинария Васильевна так сухо и высокомерно относилась к бедным родственницам своих падчериц, что, при всей своей любви к детям, они не решались часто навещать их. Последние месяцы Маша, занятая подготовкой к экзамену, и совсем не видала своих племянниц. Ирина Матвеевна забегала к ним иногда на минуту, когда прислуга сообщала ей, что хозяйка ушла со двора, и всякий раз возвращалась домой огорченная, расстроенная.

— Плохо живется деткам, — вздыхала она, — в грязи, в нечистоте они, и присмотреть-то за ними некому. Шурочка какая была бойкая да веселая, a теперь и не узнать! Даже меня дичиться стала, слова от нее не добьешься, такая все бледная да печальная! A Нюша совсем захирела, прошлую весну уж бегать начинала, a теперь едва ножки передвигает!

Павел Васильевич жил уже не в той скромненькой квартирке, где так весело хозяйничала Груша. Аполлинария Васильевна принесла мужу небольшое приданое и вследствие этого считала себя вправе роскошничать. На звонок Маши ей отворила дверь толстая, неопрятно одетая женщина, игравшая роль и горничной, и в то же время няньки новорожденного сына Аполлинарии Васильевны.

— Хозяйки дома нет! — резким голосом объявила она и чуть не захлопнула дверь под самым носом гостьи.

— Все равно, я пройду к детям! — решительно проговорила Маша и, не обращая внимания на ворчанье служанки, прошла в комнаты. Этих комнат было в квартире пять.

Три из них, называемые чистыми, предназначались для приема гостей и были убраны пестро, довольно богато, хотя без малейшего признака вкуса; в четвертой хозяева спали, ели и проводили все время, когда оставались дома без гостей; пятая, узкая, проходная комната с одним окном, выходившим в стену соседнего дома, носила название детской; там помещалось трое детей и нянька. Маленького Пашу мать часто брала не только к себе в спальню, но даже в гостиные; девочки же должны были почти безвыходно оставаться в полутемной, тесной комнате, загроможденной тяжелой мебелью, среди спертого воздуха, еще более портившегося от пеленок малютки, постоянно сушившихся около печки.

Маша грустным взглядом окинула жалкое помещение детей. Посреди пола, засунув в рот какую-то деревянную игрушку, сидела маленькая Нюша. Коротенькая, донельзя загрязненная ситцевая блузка не закрывала худеньких ножек ребенка; с одной из них свалилась обувь, на другой беспорядочными складками висел серый разорванный чулок. Несмотря на грязь, покрывавшую маленькое личико, болезненная бледность его бросалась в глаза.

— Нюша, милая, здравствуй! — Маша подошла к девочке и наклонилась, чтобы взять ее на руки, но вдруг с отвращением отшатнулась. Белье и платье ребенка были совершенно мокры и издавали отвратительный запах.

— Ах, няня! — вскричала Маша, обращаясь к женщине, перепеленывавшей крошечного мальчугана, кричавшего из всех сил; — посмотрите, в какой нечистоте сидит Нюша, что вы ей не перемените белья?

— Как же, есть мне время с ней возиться! — грубо отозвалась нянька. — У меня и без нее немало дела!

— Так дайте, я сама переодену ее!

— Пожалуй, переоденьте! Да только, кажись, y нее и рубашек-то чистых нет!

Нянька, держа на руках своего еще не угомонившегося питомца, выдвинула один из ящиков комода и заглянула в него.

— Так и есть, все белье перепачкала, мерзкая девчонка! — вскричала она и снова принялась укачивать Пашу.

— A где же Шура? — осведомилась Маша.

— Шура? Она здесь где-то была. Шурка, куда ты запряталась? Не слышишь разве, тетенька твоя пришла! — крикнула нянька.

Из-за кровати показалась маленькая Шура. Лицо ее было заплакано, волосы растрепаны, она видимо с трудом сдерживала рыдание и, несмело сделав несколько шагов, остановилась и опустила голову.

— Шурочка, милая, что с тобой? О чем ты плакала? Приди ко мне! Расскажи мне все.

Маша привлекла к себе малютку и нежно обняла ее. Бедная девочка прижалась головкой к ее коленам и вдруг разразилась сильнейшими рыданиями.

— Боже мой! Что это с ней? Отчего это она так? — тревожно спрашивала Маша y няньки.

— A ей сегодня от маменьки досталась малая толика! — объяснила нянька, которой, наконец, удалось угомонить и усыпить своего крикливого питомца. — Она несла чашку да уронила ее, a Аполлинария Васильевна посекла ее, и порядком-таки посекла.

— И часто сечет она ее? — спросила Маша, еще нежнее прижимая к себе плачущего ребенка.

— Да достается-таки ей, — равнодушным голосом отвечала нянька. — Когда розгами, a когда и просто рукой так отпотчует, что чудо.

— A что же Павел Васильевич? Как же он-то позволяет бить своего ребенка? — Маша едва могла сдерживать волнение.

— Что Павел Васильевич? — нянька уселась против Маши и видимо не прочь была посудачить о своих хозяевах. — Павел Васильевич Шуру любит. Ту — она указала на Нюшу — не так, об той иной раз по несколько дней не вспомнит, a эту, как придет домой, сейчас к себе зовет, ласкает. Аполлинарии Васильевне это не нравится, хочет, чтобы он больше ее Пашу любил. Как его дома нет, она на ребенке свое зло и вымещает. Надо правду сказать, Шурке больно от нее достается. Вчера, как толкнет ее со всей силы, a та полетела да прямо лбом об дверь… В кровь расшиблась, даже я перепугалась! A сегодня…

В передней раздался звонок.

— Ахти! Никак хозяйка! — вскричала нянька, прерывая свой рассказ, и побежала отворять дверь.

Маше не хотелось встречаться с Аполлинарией Васильевной. Она чувствовала, что не в состоянии спокойно разговаривать с этой злой женщиной, и понимала, что, откровенно высказав ей свое мнение о ее поступках, только ухудшит несчастное положение детей. Она наскоро распрощалась с бедными малютками и по черной лестнице вышла на улицу.

Придя домой, она тотчас же взволнованным голосом передала Ирине Матвеевне все, что видела и слышала в квартире Павла Васильевича.

— Маменька, этого нельзя так оставить! — прибавила она. — Помните, Груша, умирая, поручила нам своих детей; мы должны взять их к себе.

— И, что ты, Машенька, — вскричала Ирина Матвеевна. — Да чем же мы их кормить-поить будем? У меня и так уж спину ломит от работы! Я бы рада-радехонька все сделать для Грушиных детей, да силы моей нет.

— Теперь вы будете работать не одни, маменька! — возразила Маша. — Я кончила курс в гимназии и могу помогать вам! Если я буду каждый месяц давать вам 20 р. и помогать нянчиться с детьми, согласитесь вы взять их?

— Еще бы не согласиться! Только бы Павел Васильевич отдал их нам! У меня сердце изныло по бедным сироткам!

На следующее утро Маша пошла по адресу, данному классной дамой, и получила урок. В тот же день она написала Жеребцовой письмо с извещением, что не может принять места y ее родственников. Грустно стало Маше, когда она отсылала это письмо; рушились ее мечты спокойной жизни среди людей одинакового с ней образования, одинаковых взглядов и понятий. Опять ей предстоят тяжелые труды и лишения! «Все равно, я не могла бы быть счастливой, видя, как гибнут двое детей, которых я могу и должна спасти», решила она, и быстрым движением отерев слезу, навернувшуюся на глаза ее, стала торопить мать скорей идти переговорить с Павлом Васильевичем.

Павел Васильевич сильно удивился, услышав предложение Ирины Матвеевны и Маши, но кончил тем, что после некоторого колебания согласился на него. Он давно замечал, что детям его живется худо, что мачеха вовсе не заменяет им матери; он мучился, видя, в каком небрежении остается Нюша, как несправедливо и жестоко относится жена его к Шуре, но по слабости своего характера не находил возможности изменить это. Большую часть дня он проводил в лавке; дома же желал одного, — избавиться от неприятностей, какие беспрестанно делала ему Аполлинария Васильевна. Аполлинария Васильевна, со своей стороны, была рада-радехонька сбыть с рук ненавистных ей падчериц, и таким образом через неделю по выходе Маши из гимназии в углу мастерской уже играли две малютки, чистенько одетые и умытые заботливою рукою тетки.

Прошло три с половиной года. Холодный, морозный вечер. В мастерской Ирины Матвеевны идет усиленная работа: она и две помощницы ее, бывшие жертвы Анюты, теперь уже довольно взрослые девочки, изо всех сил торопятся окончить большой и очень выгодный заказ. Через неделю свадьба Наденьки Коптевой, и часть ее приданого шьется y Ирины Матвеевны. В небольшой комнатке, рядом с мастерской сидит сама невеста, пришедшая провести вечер со своей бывшей подругой.

Жеребцова также зашла проведать Машу, с которой давно уже не виделась; молодые девушки ведут оживленную беседу, не стесняясь окружающей их бедной обстановкой, тем, что за неимением стульев одной из них приходится сидеть на кровати, и тем, что разговор их часто прерывается двумя маленькими девочками, обращающимися к «тете Маше» то с просьбой, то с каким-нибудь вопросом. Наденька Коптева, по обыкновению, говорит больше всех, с одушевлением перечисляет все удивительные качества своего жениха, описывает его любовь к ней, те подарки, которыми он осыпает ее, те планы счастливой, веселой жизни, которые они составляют вдвоем. Маша слушает ее с участием. Жеребцовой подобные разговоры видимо не нравятся. Лицо ее стало еще серьезнее, чем было в гимназии, и она пользуется первой минутой молчания Наденьки, чтобы прервать ее и заговорить о своих делах. Уже полтора года как она посещает медицинские курсы, она заводит разговор о своих занятиях, спешит сообщить подругам, как много нового и интересного удается ей узнать и из лекций профессоров, и из книг, которые она продолжает читать с прежним жаром. Маша слушает ее еще с большим участием, чем Надю, закидывает ее вопросами, и, кажется, всей душой переносится в ее жизнь.