Евгения Яхнина - Шарло Бантар Страница 16

Напрасно поэтому пытался Анрио сыграть на тщеславии мальчика:

— Молодец, Шарло! Ты вёл себя как настоящий герой! А теперь надо кончать всю эту комедию. Сейчас Бантару не до твоих приключений!

Анрио, однако, просчитался.

— Как раз напротив! — вспылил Кри-Кри. — Дядя Жозеф! — окликнул он Бантара. — Я поймал шпиона. Этот гражданин срисовывал баррикаду у моста Инвалидов.

Посмотрев внимательно на задержанного, Жозеф сказал:

— Его надо отправить в префектуру.

— Это несправедливо! — горячо запротестовал Анрио. — Как же так? Разве можно без серьёзных оснований задерживать человека! Я коренной парижанин, меня многие знают…

— Кто, например? — спросил Жозеф.

— Когда нас пропускали сюда, я заметил, что цепью национальных гвардейцев командует офицер Люсьен Капораль. Он мог бы подтвердить, что я честный коммерсант. Я поставлял провиант для его батальона…

Жозеф распорядился, чтобы к нему тотчас прислали Люсьена, а сам пока что решил допытаться правды у Анрио:

— Вы называете себя коммерсантом… Зачем же вы занимаетесь рисунками?

— Но живопись — моя страсть, и я посвящаю ей всё свободное время, — объяснил Анрио.

— Так… А что вы рисовали? Я хотел бы посмотреть ваш рисунок. Покажите!

— К сожалению, я… его уничтожил, — смущённо ответил Анрио.

— Вот то-то и оно, что рисунок пропал! — послышался задорный голос Кри-Кри. Он явно торжествовал.

— Странно… — усомнился, в свою очередь, и Жозеф. — Зачем вам вздумалось срисовывать квартал, где строятся баррикады?

— Но в Париже сейчас так много укреплений… — оправдывался «художник» с невинным видом.

— Гм… По-вашему — много, а по-моему — очень мало! — отрезал Жозеф. — Люсьен, — обратился он к подошедшему Капоралю, — знаешь ты этого гражданина?

— Да, он поставлял провиант для батальона.

— Так разберись в этом деле. Тут, перед развалинами завода, среди стонов пострадавших, мне не надо повторять тебе, с какой беспощадностью мы должны очищать Париж от шпионов. Но помни в то же время, что Коммуна гарантирует неприкосновенность честным гражданам.

Как только Жозеф ушёл, Анрио сразу осмелел.

— Господин Капораль, — начал он уверенно, — я очень сожалею, что уничтожил рисунок. Увидев его, вы не стали бы сомневаться в его назначении и моей невиновности.

Кри-Кри вскипел.

— Гражданин Капораль, — срывающимся голосом начал он, — надо ещё проверить, художник ли он! Пусть нарисует мой портрет!

— Мальчик прав, — поддержал кто-то из толпы. — Пусть-ка художник, в самом деле, его нарисует. Тогда мы увидим, что он привык держать в руках: карандаш или ружьё.

— Что ж, я готов исполнить ваше желание, — согласился Анрио. — Дайте мне бумаги.

В поисках бумаги Кри-Кри быстрым взглядом окинул забор, около которого происходила беседа. Ему не хотелось срывать плакаты и воззвания Коммуны. Однако колебание мальчика продолжалось недолго. Надо было торопиться: мнимый художник мог улизнуть в любую минуту. Кри-Кри сорвал выцветший плакат, на котором фельдмаршал Мольтке[33] пожимал руку Мак-Магону,[34] повернул плакат обратной стороной и подал его Анрио. Сам же влез на бочку и принял небрежную позу, довольный тем, что оказался в центре внимания.

Прохожие не удивлялись этой сцене. В то время в Париже нередко можно было встретить на улицах, где-нибудь в живописном уголке, особенно на базарных площадях, художника с кистью и мольбертом, а перед ним — позирующих натурщиков.

Очень быстро, всего в какие-нибудь несколько минут, Анрио сделал карандашный портрет Кри-Кри, изобразив его во весь рост в такой именно позе, какую мальчик сам избрал.

— Готово! — «Художник» с торжествующим видом протянул свой рисунок Люсьену.

С подчёркнутым вниманием, не спеша, всматривался Люсьен в портрет, то отдаляя его от себя, то приближая. Он переводил взгляд с Кри-Кри на портрет и обратно и наконец произнёс:

— Гм… нельзя сказать, чтобы было большое сходство, но, принимая во внимание обстановку, можно признать, что набросок сделан рукой опытного художника.

— Рисунок неплох, — сурово отозвалась Мадлен Рок, — тем не менее я не считаю, что он снимает все подозрения с этого гражданина.

Кри-Кри был возмущён.

— А по-моему, рисунок нельзя признать удовлетворительным! — заносчиво сказал он. — Я нахожу, что портрет непохож на оригинал. Разве у меня такой нос? По-видимому, художник думал о господине Тьере, а не обо мне, когда набрасывал этот кривой профиль.

— Господин Капораль! — в свою очередь, вспылил Анрио. — Каково бы ни было ваше решение, вы не должны позволять этому нахальному мальчишке оскорблять меня. Я буду жаловаться!

— Ну, друзья, — произнёс свой приговор Люсьен, — по-моему, всё ясно: пусть господин Анрио отправляется на все четыре стороны. Мы можем только посоветовать ему впредь выбирать для своих зарисовок другие места.

Анрио не заставил себя просить и поторопился использовать благоприятное для него решение. Он учтиво поблагодарил Люсьена и зашагал, не оглядываясь назад.

Грустно смотрел Шарло вслед удалявшемуся Анрио. Он был бессилен что-либо сделать. Но беспокойство его не покидало. Какое-то смутное чувство подсказывало, что совершилась ошибка, что этот Анрио — опасный человек.

«Странно! — рассуждал Кри-Кри. — Одет он в штатское, а когда ходит, то, кажется, слышно, как звенят его шпоры, точь-в-точь как у версальских офицеров».

Освобождение Анрио вызвало недовольство и тревогу не только у одного Кри-Кри. Этьен почувствовал союзницу в Мадлен и обратился к ней:

— Паренёк-то смышлёный, он зря не придрался бы. Почему не проверили человека? За ним, может, стоит целая шайка… В Марселе мы проглядели таких молодчиков, а вы-то в Париже небось знаете, как надо следить в оба глаза…

Мадлен ничего не ответила. Она молча взяла Люсьена под руку и отошла с ним в сторону, подальше от людской толчеи.

Люсьен о чём-то сосредоточенно думал. На его маловыразительном лице застыла улыбка, чуть приоткрыв его безвольный рот. На вид ему было лет тридцать пять. Среднего роста, стройный, он слегка прихрамывал на левую ногу — результат ранения, полученного в бою при Сен-Приво.

Они присели на стулья, вытащенные из горевшего дома.

— Я недовольна тобой… — начала Мадлен.

— Я сам недоволен собой, дорогая, и, вероятно, в большей мере, чем ты, — не дал ей договорить Люсьен.

Мадлен вопросительно взглянула на него, ожидая дальнейших объяснений.

— Столько жертв, — продолжал он, потупив взгляд, — и конца им не видать… Знаешь, в самых жарких схватках с пруссаками я не испытывал страха. А тут, признаюсь, содрогаюсь каждый раз, как разряжаю ружьё… Меня преследует мысль, что я совершаю братоубийство.

Мадлен нежно положила руку на плечо Люсьену:

— Ты устал, милый! И это очень печально. Борьба только начинается. Надо взять себя в руки… Гони прочь страшные кошмары… Это всё отголоски твоих прежних бредней. «Братоубийство»!.. В этом обвинял нас с амвона епископ д’Арбуа и в то же время именем бога благословлял Тьера на расстрел восставших парижан. Нет! Тьер, Фавр или Шнейдер не братья переплётчику Жозефу Бантару или столяру Этьену Бара — они их яростные враги, их извечные угнетатели! Вот Жозеф и Этьен на самом деле братья друг другу. Их роднит великая идея братства всех тружеников, борющихся против общего врага.

Мадлен говорила тихо, мягко, любовно. Так касалась она ран, когда, опустившись на колени перед упавшим товарищем, делала ему перевязку. Но при гангрене нужно острое лезвие ножа, а не мягкая ткань бинта. Об этом Мадлен сейчас забыла.

— Ты думаешь, — сказал Люсьен, — я не приводил себе всех этих доводов?

— И что же? Как борется второй Люсьен с первым? — голос Мадлен оставался ласковым, но в нём уже звучало беспокойство.

— Ах, дорогая, во мне бурлит столько противоречий, что трудно разобраться, — уклончиво ответил Капораль.

— Но разобраться необходимо! Враг не философствует, как мы с тобой, а стреляет в самое наше сердце. Для него всё ясно. И мне, и Этьену, и Бантару, и даже маленькому Кри-Кри — нам тоже ясно, что надо делать… Скажи прямо, Люсьен: ты потерял веру в наше дело, тебе трудно идти в ногу с нами? Говори всё, что у тебя на сердце. Не скрывай от меня ничего. Никто не поймёт тебя, как я… — Голос Мадлен дрогнул, но она быстро овладела собой. — Никто… Ведь кому ещё ты дорог так, как мне?

Люсьен сжал её руку и сказал:

— Я никогда от тебя не скрываю, если в минуту слабости прихожу в смятение… Но не думай, что я могу уйти с поля, где борешься ты. Куда бы ты ни шла, я повсюду пойду за тобой.

— Не за мной, а со мной! — поправила его Мадлен.

— Я пойду с тобой до конца!

С подвижного, легко меняющегося лица Мадлен не сошло выражение тревоги и горечи. Люсьен заметил это. Ему хотелось поскорей прервать тягостный для обоих разговор.