Галина Карпенко - Клятва на мечах Страница 16

«Далеко от дома зашли», — подумал Василий. И ему стало жутковато. Выйдет на поляну волк — что делать?

Но вокруг было тихо. Буян, пригревшись, спал у него на коленях и во сне повизгивал.

Время шло. Дед не возвращался. Василий уже поглядывал на мешок, в который мать положила им сало и пироги. Дед скрылся, будто его не было. Куда пропал?

Треснула ветка, заворочался Буян. «Затаись!» — Василий варежкой зажал собачью пасть.

По снегу шла большая птица в лохматых штанах. Раскинув крылья, она вытянула шею, прислушалась. Мешок с пирогами сполз с бревна. Птица тяжело поднялась и зашумела в колючих ветвях.

Василий перевёл дыхание. Глухарь — не волк! Ну как за птицей выйдет на поляну зверь?

Снег на поляне стал голубеть. Пальцы на ногах застыли. Василий с Буяном сидели в обнимку.

* * *

Дед воротился неслышно, так же, как ушёл. И сразу забранился:

— Кто же спит на холоду? Развязывай паёк!

— А лиса?

— Ушла, чтоб её!.. В норе нет, вокруг нет… Спугнул кто-нибудь. Теперь до ночи её не жди.

Дед достал пироги. Они были ещё тёплые. Мать их закутала в старый полушалок.

— Молодец, гвардеец, не аукался, — похвалил дед внука.

— А чего? — сказал Василий. — Я бы дотемна ждал.

— А в темь?

— Сигнал бы подал. Может, ты заблудился?

— Всё правильно. Выручай деда.

Обратно из леса шли уже знакомым путём, и Буян бежал впереди хозяев.

* * *

Мать их ждала. Она прибралась, вымыла полы и поставила самовар.

— Скоро ночь на дворе, а вас всё нет.

— Была бы лиса на месте, мы, может, под утро воротились. А так я только даром ногу натрудил, — пожаловался дед.

Он обтёр ружьё — чистить его не надо, он из него не стрелял, — обтёр и унёс в свою светёлку.

— Как там, в лесу? — спросила мать. — Хорошо?

Василий хотел ей рассказать, как они с Буяном ждали деда, как видели глухаря. Но он разомлел от горячего чая и, уронив голову на стол, заснул.

В ШКОЛЕ ЕЛКА

На ледяной горе с утра гомон.

— Где пропадаешь? — спросила Наталья Василия. И покатила мимо него на своих лёгких саночках.

Василий не ответил — будто она не его спрашивала. Они встретились на горе, и им обоим вспомнилось одно. Наталья даже хотела похвалиться Кижаеву, что Иван Мелентьевич обещал взять её в больницу в следующий раз. Но смолчала. А Василий поглядел вниз, скатился с горы без «гику-шику»: «Сторонись! Задавлю!» — и поехал на речку. Там ребята гоняли шайбу, и он встал вратарём.

Игра была в самом разгаре, когда на мосту показался грузовик.

— Ура! Елку везут!! — закричали ребята и полезли на берег.

С клюшками на плече они бежали за ёлкой. А ёлка, свесив маковку через открытый борт грузовика, мела перед ними снег.

* * *

Стоп! У школы ёлку встретил Иван Мелентьевич.

Он вместе с водителем грузовика взял ёлку за комель.

Ребята ухватились за вершинку, и, шурша замёрзшими лапами, ёлка вплыла в школьный зал.

Прежде чем она поднялась на крепкой крестовине во весь рост, Иван Мелентьевич прикрепил на её маковку лучезарную звезду.

В тепле на еловых ветвях стали таять льдинки, и по всей школе разлилось праздничное смолистое дыхание.

* * *

На другой день у ёлки был концерт. Даже Кижаев принимал в нём участие. Он пел в хоре.

Хор пел «Калинку», «Цып-цып».

— Ещё, ещё! — требовали родители, сидевшие на почётных местах.

— Мы споём старую армейскую песню, — сказал Иван Мелентьевич. Он руководил хором.

Вьётся в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза… —

пел Василий вместе со всеми.

Эту песню он знал давно. Её поёт мать: «На поленьях смола, как слеза…»

Она поёт тихо.

«Пой в голос! — требует дед. — Сколько мы в этих землянках дум передумали! Сколько тоски пережили…»

Хор повторил песню. А потом был перерыв.

— После антракта продолжим наше веселье!.. — громко объявил Иван Мелентьевич.

Веселье! Веселье! Размалёванные маски затопали, закружились вокруг ёлки. Наталья Чиликина плясала гопака: руки в боки — ля-ля-ля! ля-ля-ля!

Кижаев больше ни в чём не участвовал.

«Если бы с Бодровым не случилась беда, он бы читал стихи!»

Прозрачный лес один чернеет

И ель сквозь иней зеленеет… —

вспомнил Василий.

И ему стало скучно. Он хотел было помочь Ивану Мелентьевичу зажигать бенгальские огни. Но учитель сказал:

— Василий, прошу, ничего не трогай. Ты непременно что-нибудь подожжёшь!

ГОСТИНЕЦ

Василий пришёл домой и стал делить свой гостинец:

— Это маме, это тебе, это мне.

С гостинцем пили чай.

* * *

Мать перетирала чашки. Василий разглаживал конфетные фантики. Дед молча взял со стола газету, кисет и поднялся по скрипучим ступеням к себе в «блиндаж».

— Василий!.. сверху крикнул он. — Очки забыл. Принеси, не разбей!

Василий принёс очки в целости. Дед раскрыл газету.

— Вот опять фронтовые воспоминания. Надо прочесть. Скоро про войну только в газетах да в книжках читать будут, а рассказывать будет некому. Ну-ка дай я тебя за вихор потяну, новое поколение!

Василий нагнул голову. Дед потянул его за вихор.

— Иди ложись спать.

Василию спать ещё не хотелось.

Он примостился рядом с дедом на лежанке.

— Давай, дед, поговорим…

— Давай. Про что говорить будем?

— Про что-нибудь. — Василию лишь бы в «блиндаже» остаться. — Ты когда-нибудь раньше получал гостинец?

— Получал.

— С ёлки?

— У нас про ёлку в деревне разговору не было. Я эту ёлку в глаза не видел, — усмехнулся дед.

— А гостинец откуда?

— Отец у меня с умом был… Повёз он в город дрова. Время было трудное, голодное. Он повёз дрова на соль менять. Соли и той в деревне не было. Приехал, привёз соли, спичек, матери мыла кусок. Уж она рада была, так рада…

— А тебе?

— Мне?.. Я меньшой был, а всего нас было шестеро…

— Тебе-то что привёз? — торопил Василий.

— Вынул отец из-за пазухи узелок, говорит матери: «Я ребятам гостинчик выменял». Те, кто постарше, гадать начали: «Жамки? Сахар?» Отец говорит: «Нету здесь ни жамок, ни сахару. В городе хлеба нету, какие жамки?» Развязал узелок, а в нём — гвозди. Я попросил: «Дай, батя, мне гвоздок». Отец поглядел на меня, завязал узелок и сказал: «Вот тебе, Вася, береги. Ни один гвоздок чтобы зря, на баловство, не пошёл. Тогда будешь, как я, плотником. Тогда у тебя и гвоздей, и сахару, и жамок будет сколько хошь. А сейчас каждый гвоздь — золото».

— Гвозди золотые? — удивился Василий.

— Золотые. Прежде чем гвоздь-то вбить, думаешь-думаешь, бывало…

— А потом, потом-то что?

— Чего потом?.. Стал я, как отец, плотником. Вот тебе и всё… Теперь всего много — и сахару, и жамок, и гвоздей… Вот тебе и гостинец.

— А хоть один-то, хоть один гвоздь сохранил?

— Почему один? Все целы… Мой отец крыльцо сколачивал. Развалилось у нас крыльцо. Отец работал, а я ему гвозди подавал… Помню, не хватило гвоздей: ещё бы десяток-другой. Он и говорит: «Тащи, Вася, свой узелок. Работу бросать нельзя». Я узелок на полатях схоронил. Полез, принёс. А самому жалко. Отец поглядел, похвалил меня.

— За что похвалил?

— За то, что сберёг, что гвозди зря на баловство не разбросал. Пятнадцать гвоздей в узелке было. На нашем крыльце — мой гостинец.

— Что же, он тебе, кроме гвоздей, ничего и не привозил? — не унимался Василий.

— Привозил. Одёжу привозил, сапоги. Забыл я — ещё чего, а про гвозди помню.

Дед натянул на ноги старую шубейку.

— Иди-ка, гвардеец, спать. И свет погаси… Задремал я…

Василий щёлкнул выключателем и потихоньку спустился вниз.

Уже темно, а то он вышел бы на крыльцо, поглядел бы на золотые гвозди.

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ

Утром сестра Катя помогает Алёше умыться. Это не просто: у Алёши ещё ограничены движения.

— Не торопись, пожалуйста… Теперь будем завтракать.

— Борис Сергеевич пришёл?

— Нет, — отвечает Катя.

— Почему?

— Надо и доктору отдохнуть. Он знаешь сколько не отдыхал? Целый месяц без выходных! Ты вот лежишь один в палате, а у нас пятнадцать палат. Семь тяжёлых. Он один почти всех тащит… Я просто удивляюсь, как у него времени хватает с тобой тары-бары разводить!