Ульф Старк - Петтер и красная птица Страница 16

— Им так плохо, — всхлипывал я. — Ох, как им плохо. Просто ужасно.

Я почувствовал, как её рука гладит меня по спине, которая вся тряслась. Потом рука погладила меня по волосам. Шляпа с меня давно свалилась, она лежала у меня под ногами и была похожа на огромный серо-бурый гриб.

— Ты говорил о самом себе, верно ведь? — сказала она своим спокойным голосом. — Сначала я не знала, что и думать. Честно говоря, я решила, что это какая-то шутка. Но теперь я понимаю, что тут дело серьёзное. Рудольфу Вальстрему и правда плохо. Но кто такой этот Рудольф Вальстрем? Ты пойми: чтобы я могла тебе помочь, ты должен рассказать мне всё как есть. Понимаешь?

Тут я услышал за окном птичий щебет. Рама была приподнята, а прямо под окном росла берёза, огромная, густая берёза, она вся трепетала на ветерке и отбрасывала тени на светло-серые обои, тени появлялись и исчезали, будто подмаргивали. Вдруг я увидел за стеклом птичку. Она будто застыла, распластавшись в золотом свете — вот-вот влетит. И я увидел, что у нее Лоттины глаза. Птица исчезла, но птичий щебет по-прежнему наполнял комнату.

— Что это за птица? — спросил я.

Я почувствовал у себя на лбу её руку, лёгкую, как птичье крыло.

— У тебя жар, — сказала она. — Ты болен. Скажи, как тебя зовут, мы поможем тебе добраться до дома, тебе надо лечь в постель.

— Я уж как-нибудь сам, — сказал я.

Я поднял шляпу и нахлобучил её на голову. Когда я встал со стула, я почувствовал, что ноги у меня как чужие. Мне надо было поскорее туда, к птицам. Отыскать ту птицу, у которой были Лоттины глаза. Она указала бы мне дорогу домой. Пойду прямо за ней, куда она полетит, — и приду домой, думал я.

— До свидания, — сказал я. — Мне тут недалеко. Совсем близко.

Она, видно, не знала, как ей поступить. Когда я повернулся, чтобы идти, она положила руку мне на плечо, но удерживать не стала.

Я быстро спустился по лестнице. Эта дурацкая слабость в ногах вроде бы прошла. Рудольф Вальстрем уходил с биржи труда, не получив работы, а вообще-то никакого Рудольфа Вальстрема больше не было, он просто перестал существовать, существовал только я и птичий щебет вокруг, и хотел я только одного — отыскать ту птицу, которая взглянула на меня Лоттиными глазами, посмотрела секундочку и исчезла в трепещущей листве облитой солнцам берёзы.

Я стоял, задрав голову, под огромной берёзой.

Над самой верхушкой я увидел краснокрылую птицу, она летала там кругами, круг за кругом. Может, это она и есть, подумал я. Птица ринулась косо вниз и полетела к городу. Я двинулся за ней.

Глупость, конечно, ужасная. У птиц не бывает глаз наших сестёр. Птицы — не какие-нибудь там добрые вестники, указывающие путь заблудившимся мальчишкам. А если они тычутся в оконное стекло, это говорит только об их глупости, а не о какой-то особой, таинственной мудрости. Но эта птица была для меня всё равно что соломинка для утопающего. А я и правда был утопающий. Я остался без денег, без работы, и даже без надежды.

Куда она вела меня, эта удивительная птица?

Она то пропадала из виду, то вдруг снова появлялась. Я бежал за ней по улицам и, наверное, обежал полгорода.

И куда ж она меня привела? К уличному продавцу сосисок. Он пристроился со своими сосисками у стены дома, прямо под огромным рекламным плакатом, который нахально уверял, что на свете нет ничего прекраснее сливочного масла (если не считать любви). Продавец сосисок скармливал птицам одну из своих булочек. У ног этого доброго дядечки и приземлилась моя птица и стала клевать крошки.

— Клюйте, милые, клюйте, — приговаривал он.

Я подошёл поближе. У дядечки было симпатичное лицо с прищуренными голубыми глазками над сизым носом картошкой. Рядом стоял мопед с маленькой платформой для груза спереди: сосисочная на колёсах. Я вдохнул запах горячих сосисок и вдруг почувствовал, как мне хочется есть.

— Тебе сколько? — спросил он.

— Да у меня всего крона пятьдесят, — сказал я.

— Ничего, не горюй, — сказал он. — Я тебя угощаю. Бесплатно.

Он довольно захихикал, достал булочку, сосиски и щедро намазал горчицей и кетчупом. Я уплетал сосиски и смотрел на птицу, которая прыгала у моих ног и всё поглядывала на меня — честное слово, глаза у неё были похожи на Лоттины. Потом она взлетела и скрылась за церковной колокольней.

А потом я увидел полицейскую машину, она появилась из-за угла в конце улицы и стала медленно приближаться. У меня душа ушла в пятки. Может, это та тетенька с биржи труда позвонила в полицию? А что, если меня разыскивают как беглеца? Может, полиция напала на мой след после того, как я выпустил лисенят? Надо было как-то спасаться.

Странно, но весёлый продавец сосисок тоже почему-то перетрусил. Он глядел на чёрно-белую машину с мигалкой, как заяц на волка. Он быстро захлопнул крышку своего бачка с сосисками и привязал его покрепче к платформе.

— Мне надо сматываться, да побыстрей, — сказал он.

— А можно мне с тобой? — попросил я. — Меня тоже разыскивают.

— Давай полезай, — сказал он. — Только держись покрепче, а то вылетишь.

Я влез на платформу и примостился рядом с бачком, картонными коробками с булочками, горчицей и кетчупом, бидоном с водой и бутылью с бензином. Продавец сосисок натянул краги, надел мотоциклетные очки, которые вынул из своего белого халата, потом разогнал мопед и дал полный газ. Рывок, и мы понеслись. Мопед был, наверно, тренированный, он так нёсся по улицам, что я подпрыгивал на своей платформе и цеплялся изо всех сил, чтоб не вылететь. На поворотах мою «телегу» чуть не переворачивало, я съезжал как с горки и стукался о борт. Из бачка выплёскивался горячий отвар. Полиция нагоняла нас. Сирена выла, и мигалка мигала. Они были всё ближе.

— Эй, Сосиска, не подкачай! — заорал я.

— Швырни этим волкам сосисок! — крикнул он мне.

Я выхватил из горячей воды несколько сосисок и швырнул их на дорогу. Но полицейские и не подумали остановиться, чтобы подобрать их.

— Придётся пожертвовать большой коробкой! — крикнул он. — Швыряй за борт ту, что справа!

Я развязал ремни и столкнул коробку. Она с дребезгом грохнулась на асфальт, и по улице растеклась жидкая каша из горчицы и кетчупа. Наши преследователи поскользнулись на этой жёлто-красной слякоти. Машину занесло, она потеряла управление и врезалась прямо в фонарный столб. А мы, не будь дураки, свернули в какой-то переулочек.

— Лихо, парень! — крикнул мне сосисочник. — Знай наших! Волки потеряли след!

Мы ещё покружили по переулочкам на окраине и въехали в огромный парк. Мы медленно ехали по дорожкам, посыпанным гравием, мимо огромных тополей и дубов, мимо пёстрых клумб с тюльпанами. Кругом были мягкие зелёные холмы и пригорки, пахло травой, и на все голоса пели птицы. Мы подъехали к одному такому пригорку и остановились.

Продавец сосисок взял меня за руку и повёл вверх по склону. Бачок с сосисками висел у него на животе. Мы молча дошагали до вершины и уселись на траве, а рядышком журчал и искрился на солнце ручей, совсем прозрачный, виден был каждый камушек на дне.

— Давай-ка отпразднуем наше спасение, — сказал он.

Мы валялись на траве и уплетали оставшиеся сосиски. Он рассказал мне, что уже пятнадцать лет продаёт на улицах сосиски, а сейчас вот уличную торговлю сосисками запретили. Но он не захотел бросать своё занятие, и поэтому к нему теперь вечно пристаёт полиция. А я рассказал ему про себя. В первый раз с тех пор, как я сбежал из дома, я не побоялся быть откровенным. Я лежал на спине, подставив лицо солнцу, и рассказывал про все свои приключения, и почему я сбежал, и как мне теперь плохо. И рассказал всё про своих — про Оскара, и Еву, и Лотту.

Он больше слушал, иногда только вставлял словечко. До чего ж здорово было поговорить с кем-то по-человечески, перестать притворяться и быть, наконец, самим собой.

— Ну что ж, парень, — сказал он, когда я кончил. — Я так понимаю, что самое главное для человека — суметь быть самим собой. Я, знаешь ли, много про это думал. Возьми меня, к примеру. Кто я такой? Уличный продавец сосисок. И это занятие как раз по мне. А кто б я был без этого — так, пустое место. А тебе вот, наоборот, невмоготу продолжать это твоё занятие, потому что всё время приходится строить из себя кого-то другого. По-моему, пора тебе кончать это дело. Возвращайся-ка ты домой, придётся воевать — так воюй. А то куда ж это годится? Нельзя просто взять да отрубить всё, что было. Это что же из тебя такое получится: обрубок, а не человек. Соображаешь?

Да я уж и сам сообразил, что надо мне возвращаться к своим. Честно говоря, давно сообразил. Всё равно я таскал их всех за собой, и деваться мне от них было некуда.

Я, наверное, сам не заметил, как заснул на припёке. Помнило только, что будто тёплая рука прикрыла мне глаза. Последнее, что я видел, это краснокрылую птицу, которая парила высоко в голубом небе, где медленно растворялись и исчезали белые облака.