Юрий Олеша - Три толстяка Страница 17

Наступило молчание.

Маленький секретарь в рыжем парике держал перо наготове, чтобы записать требование доктора.

Доктор начал излагать свою просьбу:

– Вчера на Площади Суда построили десять плах для казни восставших…

– Их казнят сегодня, — перебил Толстяк.

– Я именно это и имею в виду. Моя просьба такова: я прошу даровать всем пленникам жизнь и свободу. Я прошу отменить казнь вовсе и сжечь эти плахи…

Рыжий секретарь, услышав эту просьбу, уронил от ужаса перо. Перо, отлично заострённое, вонзилось в ногу Второго Толстяка. Тот закричал и завертелся на одной ноге. Первый Толстяк, обладатель синяка, злорадно захохотал: он был отомщён.

– Черт возьми! — орал Второй Толстяк, выдёргивая из ступни перо, как стрелу. — Черт возьми! Эта просьба преступна! Вы не смеете требовать таких вещей!

Рыжий секретарь удрал. Ваза с цветами, которую он опрокинул на ходу, летела за ним и рвалась на части, как бомба. Полный получился скандал. Толстяк выдернул перо и швырнул его вдогонку секретарю. Но разве при эдакой толщине можно быть хорошим копьеметателем! Перо угодило в зад караульного гвардейца. Но он, как ревностный служака, остался неподвижен. Перо продолжало торчать в неподходящем месте до тех пор, пока гвардеец не сменился с караула.

– Я требую, чтобы даровали жизнь всем рабочим, приговорённым к смерти. Я требую, чтобы сожгли плахи, — повторил доктор не громко, но твёрдо.

В ответ раздались крики Толстяков. Получалось такое впечатление, будто кто-то ломает щепки.

– Нет! Нет! Нет! Ни за что! Они будут казнены!

– Умрите, — шепнул доктор кукле.

Суок сообразила, в чём дело. Она снова встала на носки, пискнула и покачнулась. Платье её затрепетало, точно крылья у пойманной бабочки, голова опустилась, — каждую секунду кукла готова была упасть.

Наследник бросился к ней.

– Ах! Ах! — закричал он.

Суок пискнула ещё печальнее.

– Вот, — сказал доктор Гаспар, — вы видите? Кукла снова потеряет свою жизнь. Механизм, заключённый в ней, слишком чувствителен. Она окончательно испортится, если вы не исполните моей просьбы. Я думаю, что господин наследник будет не очень доволен, если его кукла станет негодной розовой тряпкой.

Гнев охватил наследника. Он затопал ногами, как слонёнок. Он зажмурил глаза и замахал головой.

– Ни за что! Слышите, ни за что! — кричал он. — Исполните просьбу доктора! Я не отдам моей куклы! Суок! Суок! — разрыдался он.

Конечно, Толстяки сдались. Приказ был дан. Помилование было объявлено. Счастливый доктор Гаспар отправился домой.

«Я буду спать целые сутки», — размышлял он по дороге.

Въезжая в город, он уже слышал разговоры о том, что на Площади Суда горят плахи и что богачи очень недовольны тем, что казнь бедняков не состоится.

Итак, Суок осталась во Дворце Трёх Толстяков.

Тутти с нею вышел в сад.

Наследник мял цветы, напоролся на колючую проволоку и чуть не свалился в бассейн. От счастья он ничего не замечал.

«Неужели он не понимает, что я живая девочка? — удивлялась Суок. — Я не дала бы себя так провести».

Принесли завтрак. Суок увидела пирожные и вспомнила, что только в прошлом году осенью ей удалось съесть одно пирожное. И то старый Август уверял, что это не пирожное, а пряник. Пирожные наследника Тутти были великолепны. Десять пчёл слетелись к ним, приняв их за цветы.

«Ну как же мне быть? — мучилась Суок. — Разве куклы едят? Разные бывают куклы… Ах, как мне хочется пирожного!»

И Суок не выдержала.

– Я хочу кусочек… — сказала она тихо. Румянец покрыл её щеки.

– Вот хорошо! — обрадовался наследник. — А прежде ты не хотела есть. Прежде мне было так скучно завтракать одному. Ах, как хорошо! У тебя появился аппетит…

И Суок съела кусочек. Потом ещё один, и ещё, и ещё. И вдруг она увидела, что слуга, следивший издали за наследником, смотрит на неё; и мало того: смотрит на неё с ужасом.

У слуги был широко раскрыт рот.

Слуга был прав.

Ему никогда не случалось видеть, чтобы куклы ели.

Суок испугалась и уронила четвёртое пирожное, самое рассыпчатое и с виноградиной.

Но дело обошлось благополучно. Слуга протёр глаза и закрыл рот.

– Это мне показалось. Жара!

Наследник говорил без умолку. Потом, устав, он замолчал.

Было очень тихо в этот жаркий час. Вчерашний ветер, как видно, залетел очень далеко. Теперь всё застыло. Даже птицы не летали.

И в этой тишине Суок, сидевшая рядом с наследником на траве, услышала непонятный, равномерно повторяющийся звук, подобный тиканью часов, спрятанных в вату. Только часы делают «тик-так», а этот звук был такой: «тук-тук».

– Что это? — спросила она.

– Что? — Наследник поднял брови, как взрослый человек в минуту удивления.

– А вот: тук-тук… Это часы? У тебя есть часы?

Опять наступила тишина, и опять в тишине что-то тукало. Суок подняла палец. Наследник прислушался.

– Это не часы, — сказал он тихо. — Это бьётся моё железное сердце…

Глава 10

ЗВЕРИНЕЦ

В два часа наследника Тутти позвали в классную комнату. Это был час уроков. Суок осталась одна.

Никто, конечно, не подозревал, что Суок — живая девочка. По всей вероятности, настоящая кукла наследника Тутти, находящаяся теперь во власти учителя танцев Раздватриса, вела себя с не меньшей непринуждённостью. Должно быть, очень искусный мастер сделал ту куклу. Правда, она не ела пирожных. Но, может быть, наследник Тутти прав: может быть, действительно у неё просто не было аппетита. Итак, Суок осталась одна.

Положение её было затруднительное.

Огромный дворец, путаница входов, галерей, лестниц.

Страшные гвардейцы, неизвестные суровые лица в разноцветных париках, тишина и блеск.

На неё не обращали внимания.

Она стояла в спальне наследника, у окна.

«Нужно выработать план действий, — решила она. — Железная клетка с оружейником Просперо находится в зверинце наследника Тутти. Я должна проникнуть в зверинец».

Вы уже знаете, что наследнику не показывали живых детей. Никогда, даже в закрытой карете, его не возили в город. Он рос во дворце. Его учили наукам, читали ему книги о жестоких царях и полководцах. Тем людям, которые его окружали, запрещено было улыбаться. Все его воспитатели и учителя были худые, высокие старики с плотно сжатыми губами и скулами цвета пороха. Кроме того, все они страдали несварением желудка. А при такой болезни человеку не до улыбок.

Наследник Тутти никогда не слышал весёлого, звонкого смеха. Только иногда до него доносился хохот какого-нибудь пьяного колбасника или самих Толстяков, угощавших своих не менее толстых гостей. Но разве это можно было назвать смехом! Это был ужасный рёв, от которого делалось не весело, а страшно.

Улыбалась только кукла. Но улыбка куклы не казалась Толстякам опасной. И, кроме того, кукла молчала. Она не могла бы рассказать наследнику Тутти о многих вещах, скрытых от него дворцовым парком и стражей с барабанами у железных мостов. И поэтому он ничего не знал о народе, о нищете, о голодных детях, о фабриках, шахтах, тюрьмах, о крестьянах, о том, что богачи заставляют бедняков трудиться и забирают всё себе, что сделано худыми руками бедняков.

Три Толстяка хотели воспитать злого, жестокого наследника. Его лишили общества детей и устроили ему зверинец.

«Пусть он смотрит на зверей, — решили они. — Вот у него есть мёртвая, бездушная кукла, и вот у него будут злые звери. Пусть он видит, как кормят тигров сырым мясом и как удав глотает живого кролика. Пусть он слушает голоса хищных зверей и смотрит в их красные дьявольские зрачки. Тогда он научится быть жестоким».

Но дело сложилось не так, как хотели Толстяки.

Наследник Тутти прилежно учился, слушал страшные летописи о героях и царях, смотрел с ненавистью на прыщавые носы воспитателей, но не становился жестоким.

Общество куклы он полюбил больше общества зверей.

Конечно, вы можете сказать, что двенадцатилетнему мальчику стыдно развлекаться куклами. В этом возрасте многие предпочли бы охотиться на тигров. Но здесь была некая причина, которая в своё время откроется.

Вернёмся к Суок.

Она решила дождаться вечера. В самом деле, кукла, шатающаяся среди бела дня в одиночестве по дворцу, могла бы возбудить подозрение.

После уроков они снова встретились.

– Ты знаешь, — сказала Суок, — когда я лежала больная у доктора Гаспара, мне приснился странный сон. Мне снилось, что я из куклы превратилась в живую девочку… И будто я была цирковой актрисой. Я жила в балагане с другими актёрами. Балаган переезжал с места на место, останавливался на ярмарках, на больших площадях и устраивал представления. Я ходила по канату, я танцевала, умела делать трудные акробатические штуки, играла разные роли в пантомимах…