Эдуард Шим - Ребята с нашего двора Страница 17

— Нет, вы оглядитесь только!.. — не успокаивался Павлик. Он остановился и незаметно, чтобы легче было стоять, уперся рюкзаком в ближнюю дверцу.

— Здоров ты трепаться, — сказал Сережка. — Весь пар у тебя в гудок уходит.

— В песню уходит! Я прогресс воспеваю!

— Рыдания это, а не песня. Чего встал-то?

Бесхитростный Сережка не догадывался, что можно прислониться к шкафчику и малость отдохнуть.

— Стихи у меня рвутся наружу! — сказал Павлик. — Чеканные! «Посетив ближайший лес, воспеваю я прогресс!»

Услышав рифму — даже такую вот убогонькую, — Алексей Петухов насторожился. Казалось, он сейчас замрет с поднятой ногою, как охотничья собака, делающая стойку.

Вероятно, у Петухова уже выработался рефлекс на поэтические созвучия.

Петухов, глядя в потолок, проговорил медленно и протяжно:

— «Зазвучало пение! В честь камеры хранения!»

Раньше Сережка и Вера считали, что Петухов попросту балагурит, как мальчишка. Что он лишь поддерживает немудреную игру, затеянную Павликом. Но нет — игра уже попахивала заболеванием.

Теперь они подозревали, что двадцатилетний Петухов, окончивший школу и работавший на заводе, взрослый человек, всерьез ушиблен поэзией.

Сегодняшнее путешествие подтвердило опасения. Господи, сколько они выслушали экспромтов! Сколько чеканных строчек! На большую книгу хватило бы. Вдохновенный Павлик высвистывал их без усилия, как певчий дрозд, а Петухов вдруг останавливался, напряженно мысля, и откликался солидно, на профессиональном уровне. Он прямо-таки работал, как на своем заводе.

Вот и сейчас Павлик пустил трель:

— «Мне видней! На фоне леса! Дости-жения! Прогресса!»

— Небогато, — оценил Петухов, поджимая заветренную губу. — Ну, что это: тра-та-та-та, тра-та-та, вышла кошка за кота… Надо следить за размером, приятель.

— При чем тут размер?!

— Он, брат, дисциплинирует!.. — Петухов опять сощурился, глядя в потолок. — М-м-м… «Рождает восхищение! Приводит в умиление! Недавно перестроенная! Камера хранения!»

— Караул, Сережка! — сказала Вера. — Они опять!

— Брысь! — сказал Сережка. — Закуковали! Полночь на дворе!

Разом столкнув с места обоих сочинителей, Сережка и Вера погнали их к выходу. Нет, природа все-таки мудро поступает, наделяя поэтическим даром немногих людей. Жутко себе представить, что вышло бы, наделяй она многих…

Протрусив по лабиринту, задевая своими пухлыми рюкзаками о шкафчики, они выскочили на последнюю железную улочку. И тут заметили единственного живого человека.

В тесном тупике, как в мышеловке, ворочался бородатый старик; он склонялся к нижнему шкафчику, дергал за никелированную рукоять, а дверца не поддавалась.

— Граница на замке, дед! — на бегу сострил Павлик.

Вера опять пожалела, что у Павлика отобрали ведро. Остроумие — неплохая вещь. Но бывает, что за него хочется казнить без снисхождения.

Дед поворотился в тупичке, но, разглядев, что за личности перед ним, только досадливо отмахнулся здоровенной коричневой ладонью.

А они с разгона одолели ступеньки, выводившие из-под земли на вокзальную площадь, и затопали по мокрому тротуару, прямо по лужам. Теперь все равно было — промокнут ноги или нет, дом уже близко, осталось только в метро нырнуть.

— Нет, подождите-ка! — сказала Вера.

Рывком сбросила она рюкзак, плюхнула его на гранитный бортик и побежала обратно к туннелю. Из-под кед взметнулись желтые электрические брызги, кипящий след прочертился в лужах и погас — непонятно, откуда и прыть взялась такая.

— Потеряла что-нибудь? — предположил Петухов.

— Дедушка, — сказал Павлик. — Держу пари, она понеслась к этому гражданину с бородой. Спрашивать, не нужна ли помощь.

— Тимуровские традиции? — уточнил Петухов, опуская к ногам ведро.

— Они самые.

— Не проходи мимо старика и старушки? Натаскай им воды, наколи дров?

— Вот, вот, — сказал Павлик. — Хотя в наше время уместней спросить: какого черта старушка сидит без воды и топлива? Кто в этом безобразии виноват?

Петухов начал расстегивать лямки рюкзака. Стало понятно, что намечается внеочередной привал — здесь вот, на городской площади, под фонарем, в непосредственной близости от метро.

— Было такое кино, — продолжал Павлик настойчиво, — пионерка помогает старушке. А старушка — сквалыга. Ни в чем не нуждается, но эксплуатирует!

— Меньше слов, — сказал Петухов. — Мы, например, помогали без рассуждений.

— Когда это было! Прошлый век.

— Но, но!

— Да нет, я не против традиций! Только перебарщивать не надо!

— Если потребуется, пойдешь и поможешь, — наставительно произнес Петухов.

Он основательно разместил на гранитном бортике рюкзаки поставил на сухое местечко ведро с грибами. А еще у него была гитара, запеленутая в полиэтиленовую простынку. Для защиты от осадков. Петухов проверил, не сеются ли в воздухе капли, затем распеленал гитару и тихонечко на ней забренчал. Кроме стихов он создавал также самодельные песенки, но почему-то стеснялся их исполнять — проборматывал для себя.

Сережка глянул на башенные часы:

— Через семнадцать минут закроют метро.

— Хорошо, еще есть такси, — сказал Павлик.

— Получку дадут во вторник, — не прерывая песенки, информировал Петухов.

— И как же быть?

— Мы в наше время не боялись трудностей, — сказал под музыку Петухов.

Приглушенно шумела перед ними площадь, отсвечивая иллюминированными лужами. Текли цепочки машин. Каждая машина несла белые или красные огни — чуть туманные и переливающиеся. Иногда казалось, что эти огни скользят и роятся сами по себе, как вольные светляки.

С башни поплыли медлительные, какие-то старинные звоны — это часы отбили три четверти.

И с последним ударом на лестнице появилась Вера; подскакивая на одной ноге, она затягивала развязавшийся шнурок на кеде.

— Вот и Золушка наша, — сказал Павлик. — Начинается сказка. Чем дальше, тем страшней.

— Сереж!! Ищи дежурного по камере! Павлик, пойдешь со мной! Алеше придется стеречь барахло, перетаскивать некогда!.. Скорее!

Павлик поерзал на бортике, но вставать медлил.

— Дед забыл номер?

— Ага!..

— И теперь не открыть?

— Ага!

— И поезд вот-вот уходит?

— В том и дело! Бросайте все, скорей!..

— Как по нотам, — подытожил Павлик. — Она думает, это исключительное событие. А это уже всем надоело.

— Меньше слов, — сказал Петухов.

— Да таких дедушек здесь табуны! Можно с утра до вечера помогать, и всем не поможешь! Я бы взял да плакат вывесил: «Со склерозом вход воспрещен!»

Сережка со вздохом поднялся:

— Идем, что ли…

— Ребята, я устал, как пес! — застонал Павлик, впервые в этом признаваясь. — Я пешком через город не могу! Издеваетесь вы, что ли?!. И родители взбесятся!

— У меня есть двушка, — сказал рассудительный и запасливый Петухов. — Я позвоню, родители не только поймут, но оценят. Шагай, шагай. Мы в свое время не капризничали.

3

Дед все ворочался в своем железном тупике, мученически отбивая поклоны перед шкафчиком. Наугад менял цифры, дергал за рукоятку, бухал оцарапанным, в ссадинах кулаком. Дверца сидела монолитно.

— «Неприступна, как гранит, вещи камера хранит!» — злорадно высказался Павлик, подступая к дедовской спине.

Павлик не особенно верил, что поможет. Эту камеру изобретали не простаки, которых перещеголяешь сообразительностью. И было бы куда разумней не вмешиваться, а подождать, пока Сережка приведет дежурного. Что же касается деда, то ему полезно будет убедиться в надежности сейфа. В следующий раз будет с уважением относиться к технике.

— Не зубоскаль! — сказала Вера. — Сообрази что-нибудь! Всего-то четыре цифры!

— Да? — усмехнулся Павлик. — Обычно это называется иначе.

— Как?

— Девять в четвертой степени.

— Вот видишь! Разбираешься ведь! — закричала Вера. — Пустите его, дедушка, он сейчас откроет!

Дед через плечо посмотрел на них, приподнял губу, как волк, оскаливая сухие десны:

— Взломщик, что ль?..

— Он самый, — не теряясь, сказал Павлик. — Рецидивист.

— Ступайте вы отседа. Не злите меня!

Дед был встрепанный весь, помятый, в расстегнутом дешевом полупальто, надетом на ватник, и в забеленных глиною кирзовых сапогах. Похоже было, что не на вокзале он ночевал, а где-то под кустами валялся.

Вера пропустила мимо ушей дедовский окрик.

— Вы не расстраивайтесь! Сейчас все сделаем!.. — Она улыбалась чуть ли не заискивающе, отмахивая волосы со лба.

Павлик тихонечко поманил ее, отвел в сторону, за шкафы.

— Не надо. Не лезь.