Александра Анненская - Зимние вечера Страница 17

— Вы так говорите потому, что не знаете жизни швеи, — отвечала Маша, — и не знаете, как тяжело, когда мучат разные вопросы и некуда, и не к кому обратиться с ними!

— Да, этого я, действительно, не знаю, — согласилась Наденька, с недоумением глядя на Машу.

В тот же день весь класс знал историю Маши. Обращение с ней многих девочек изменилось. Многие перестали смеяться над ней и начали выказывать ей сочувствие; другие относились к ней с непрошенным состраданием, с покровительственным видом, действовавшим на нее еще неприятнее, чем насмешки. Томная блондинка и девочка, объявившая, что ее возьмут из гимназии, продолжали выказывать ей пренебрежение. Всех проще и лучше сошлась с ней некрасивая брюнетка, так резко нападавшая на нее.

В четвертом классе был танцкласс. Маша выпросила позволения не участвовать в нем и уселась готовить уроки к следующему дню.

— Что ты долбишь французскую грамматику? — обратилась к ней брюнетка, также не учившаяся танцам. — Оставь! Будем лучше вместе читать! Брат дал мне одну книгу, чудо, как интересно! Другим не нравится, потому что не очень понятно, a ты, кажется, умная, как я заметила. Вместе-то нам будет легче разобрать, в чем дело!

Маша, конечно, с радостью приняла это предложение. Обе девочки начали читать вместе, дожидаясь друг друга на повороте страницы, громко прочитывая выражения, казавшиеся им неясными, силясь то растолковать их друг другу, то общими силами дойти до их понимания. Час пролетел для них незаметно, и Наденьке, вернувшаяся от танцев с раскрасневшимися щечками, застала их в серьезной беседе.

— Что это, Жеребцова, ты, кажется, уже подружилась с Федотовой? — вскричала она.

— Не подружилась еще, — серьезно отвечала Жеребцова, — a познакомилась и очень этому рада, — она умный человек.

Те неприятности, которые Маше приходилось переносить от подруг, отравили бы жизнь многих девочек, но ей они казались неважными; для нее часы, проводимые в гимназии, были самыми спокойными и счастливыми часами в целом дне. Настоящее мученье для нее начиналось по приходе к Негоревым: там ей приходилось в одно и то же время играть роль и гувернантки, и горничной Настеньки. Если Настенька влезала на стол, подходила близко к затопленной печке, или делала какую-нибудь шалость, Маше говорили:

— Что же это вы не глядите за ребенком, как можно позволять ей это делать!

Если галоши Настеньки были не вычищены или вещи не убраны, Маша получала строгий выговор. Заставлять избалованную девочку готовить заданные уроки было очень трудной задачей. Придя из гимназии и сытно пообедав, Настенька часа два отдыхала, болтала с матерью и с кухаркой, играла с котенком, перебирала свои игрушки, и в это время Маше нечего было думать приняться самой за книгу. Беспрестанно приходилось ей то исполнять разные мелкие поручения, то разговаривать с Настенькой, то просто стоять около нее и «не давать ей шалить». Наконец, удавалось ей усадить девочку за книгу. У Настеньки были плохие способности и ни малейшей охоты к учению. За уроками она зевала, смотрела по сторонам, под разными предлогами убегала от своей молоденькой учительницы, или уверяла, что Маша требует от нее слишком многого, чего в гимназии вовсе не спрашивают. Иногда она принималась плакать и жаловаться на головную боль; тогда ее нежная маменька упрекала Машу, что она мучит ребенка, что она не умеет облегчить для нее заданной работы; когда Маша теряла терпение и позволяла девочке лениться, и Настенька получала в гимназии дурные баллы, в дело вступался строгий отец. Он грозил дочери розгами и кричал, что Маша даром берет деньги, что она, должно быть, сама лентяйка, и оттого не может приучить девочку к прилежанию. Никогда не удавалось Маше вырваться от Негоревых раньше девяти часов вечера. Она выходила от них усталая не столько от занятий, сколько от разных неприятностей, не успев даже посмотреть тех уроков, какие самой ей нужно было готовить к следующему дню; она спешила домой, но и там ее ждало мало радостей, ей не скоро удавалось отдохнуть.

Паша закончила свое обучение y Ирины Матвеевны и поступила мастерицей в один богатый магазин, a взамен ее, на помощь себе и Анюте, Ирина Матвеевна взяла еще двух девочек. Это были девочки еще очень небольшие, лет девяти-десяти, только что привезенные из деревни, не привыкшие ни к петербургской жизни, ни к усидчивой работе. Ирина Матвеевна со своей неизменной суровостью принялась «выбивать из них деревенскую дурь» и навела на них такой страх, что они стали в самом деле походить на каких-то дурочек. Анюта, со своей стороны, радуясь, что может над кем-нибудь командовать и показывать власть, вымещала на бедных детях все, что сама переносила в детстве. Она зорче хозяйки подмечала всякий промах девочек и не упускала случая подвести их под наказание, да кроме того, еще и сама беспрестанно заставляла их исполнять свои поручения, и горе бедняжке, которая не хотела или не умела удовлетворительно исполнить ее приказаний. Улучив минуту, когда Ирины Матвеевны не было дома, Анюта безжалостно била ее, a по возвращении хозяйки жаловалась на ее леность и непослушание, так что ей приходилось выносить двойное наказание. Возвращаясь вечером домой, Маша обыкновенно заставала девочек избитых, голодных, в горючих слезах; Анюта не стеснялась ее присутствием, толкала, щипала и бранила их; Ирина Матвеевна часто при ней секла их или запирала в темный чулан, и их жалобные крики терзали ей уши. Несколько раз Маша пыталась заступиться за бедных детей, но напрасно.

— Не суйся не в свое дело! — отвечала ей Анюта: — сиди с своими книжками, да с своими барышнями; мы тебя не трогаем, так и ты к нам не мешайся!

— Ты чего это? — говорила Ирина Матвеевна, удивляясь даже ее заступничеству: — я без дела мучить ребенка не стану, a за дело всегда следует наказать! Потом сами же они поблагодарят меня, как я из них людей сделаю! Кабы я и тебя почаще секла, ты бы теперь уж умела свой хлеб заработать, не смотрела бы все из чужих рук!

Маше оставалось только молчать и внутренне возмущаться. Она не могла приняться за занятия, пока не стихали слезы девочек, и все не укладывались спать. Тогда она зажигала один из свечных огарков, которыми снабжала ее Груша, и далеко за полночь сидела, склонив над книгой свое бледное, истомленное лицо,

Глава VIII

Мало-помалу отношение гимназисток к Маше изменилось. К ее бедному костюму присмотрелись и перестали обращать на него внимание.

Те, которые первое время принимали с ней покровительственный тон, увидели, что она вовсе не нуждается в их милостях, что она скорее умнее, чем глупее их, что она всегда может постоять за себя, и стали обращаться с ней, как с равной; томная блондинка и девочка, объявившая при ее поступлении, что выйдет из гимназии, продолжали сторониться ее, но, боясь насмешек других, не смели выказывать ей явного пренебрежения; все же вообще считали ее вполне своей, охотно болтали с ней о своих делах и не стыдились называть ее подругой. Всего больше сошлась Маша с Наденькой Коптевой и с Жеребцовой. Наденька, единственная дочь богатых родителей, окружавших ее всевозможными заботами и попечениями, не имела до тех пор никакого понятия о жизни людей бедных, вынужденных тяжелым трудом зарабатывать насущный хлеб. Судьба Маши поразила и тронула ее. Она мысленно сравнивала свое беззаботное детство среди любящей семьи, среди всевозможных удобств и даже роскоши с жизнью этой девочки, вынужденной с ранних лет работать, вынужденной переносить лишения и оскорбления, чтобы иметь возможность добиться того образования, которым она, Наденька, так мало дорожила. Она смотрела на Машу с состраданием, и в то же время с уважением, она боялась оскорбить ее, предложив ей свою помощь в чем-нибудь существенном, и в то же время выказывала ей свое сочувствие в разных мелочах. Маша, со своей стороны, искренно полюбила всегда веселую, со всеми неизменно добрую Надю. Как по характерам, так и по наружности они составляли совершенную противоположность друг другу. Полненькая, краснощекая девочка, с живыми, карими глазками и пунцовыми губками, всегда открытыми для смеха и болтовни, девочка, увлекающаяся всем добрым, хорошим и быстро забывающая свои увлечения, готовая в одну минуту самым жестоким образом оскорбить человека, a в другую осыпать его самыми горячими изъяснениями любви, немного капризная и требовательная, как все избалованные дети, но в то же время чувствительная и великодушная, учившаяся отлично, благодаря своим блестящим способностям и приватным урокам, но никогда не относившаяся к учению особенно серьезно, — вот какова была Надя. Рядом с ней еще резче бросались в глаза особенности Маши, ее худоба, бледный цвет ее лица, не по летам серьезный, вдумчивый взгляд ее больших, серых глаз, выражение твердой воли на ее тонких, редко улыбавшихся губах. «Странная дружба», с усмешкой замечали классные дамы, видя, как эти две во всем несходные девочки, крепко обнявшись, прохаживаются по коридорам гимназии, как нежно целуются при встрече и прощанье.