Елена Усачева - Механизм чуда Страница 17

— Чей?

— Петруши.

Лицо у Че небольшое, круглое, короткая стрижка, желтоватые волосы. Глаза серые. Ресницы аккуратно подкрашены: незаметно, что нанесена тушь. Бесцветные брови. Почему-то она их никогда не выделяет. Маленькая родинка у виска.

— Какого Петруши?

— Практиканта. Если ты постоянно с ним встречаешься, то он дал тебе телефон.

— А у Ираклия ты не взяла? Ты же с ним сама постоянно встречаешься.

Она еще договаривала фразу, а Вика уже мчалась на выход с ее сумкой в руках. Это было настолько неожиданно, что Ева просидела несколько лишних секунд, позволив Че выскочить из класса.

— Чего это она? — удивилась Ксю.

— Я ее убью!

Ева рванула со своего места, на повороте снесла первую парту Волкова.

— Танк, что ли? — успел крикнуть ей в спину Олег.

«Банкетка», — про себя выдохнула Ева заготовленную шутку. Коридор бурлил. На секунду волна расступилась, показывая Че около туалета. Она копалась в ее сумке!

— Отдай!

Кто-то мелкий все-таки попался под ноги. Упал. Взметнулся рой возмущенного шиканья.

— Подавись! — Че метнула сумку Еве в лицо.

Грохнули на пол учебники, рассыпались карандаши и ручки, распахнулась пудреница, показывая разбитое зеркальце. Ева присела, дрожащими руками собирая разлетевшееся. И вдруг — как кольнуло под лопаткой — сунула пальцы в потайной кармашек. Телефона не было!

Она еще пыталась что-то подгрести в сумку, но уже бежала дальше.

Резкий поворот на лестницу. Четвертый этаж — один пролет наверх и чердак, шесть вниз и — улица. Куда?

Перегнулась через перила. Мелькнула полосатая блузка.

— Стой!

Она бежала вниз, сшибая детей и учителей. Картинка перед глазами скакала. Как в расколотом зеркале, вокруг были одни обломки: стены, перила, подол платья, плечо, парящий светлый локон, удивленно округленный рот, угол, сменяющие друг друга ноги. Вскрики.

— Дверь! — как будто рявкнул кто-то из-за спины.

Че стояла около охранника и смотрела в ее телефон.

— Этто что за…

Охранник еще только вставал из-за конторки. Растолкав малышей, Че вывалилась за дверь. Ева перепрыгнула через растянувшегося карапуза, приняла закрывающуюся дверь на ладонь. Удар пришелся на запястье, боль стрельнула в локоть и выше — в плечо. На улице холод. Боль отступила. Че за кустами. Ева помчалась сквозь заросли. Колючие ветки ухватили за юбку, впились в колготки. Жук зацепился. Она успела повернуться, чтобы посмотреть, не оторвалась ли подвеска. Нога врезалась во что-то, но тело еще летело вперед. Ветки больно прошлись по голым рукам и лицу. В коленке вспыхнула новая боль. И все закончилось. Кровь стучала в ушах, мешая понять произошедшее. Горели ладони, горело лицо. Холодный воздух жег горло. С ногой было неладно. На нее словно кипятка плеснули. Но если недавно от пролитого чая сначала было горячо, потом тепло, потом прохладно, то тут жар нарастал. Неприятное покалывание расползлось уже по всей коленке: хотелось прижать ее к земле, чтобы погасить пожар.

— А ведь у тебя ничего нет.

Ева медленно села.

Че стояла на безопасном расстоянии, вертя в руках телефон.

— И не было никогда.

Коленка была хорошо разбита — от удара кожу раскроило. На бедре широкая ссадина. Ладони содраны. Обо что это она так споткнулась?

— Ну и ладно. — Че бросила Еве телефон. — Передавай привет любовничку!

Ева поднялась, боясь шевельнуть ногой. Тело стало невесомым, а нога превратилась в чугунный столб. Еще и ладони жгло. Она прижимала их к бокам, отчего боль начинала отдаваться то в голове, то в локтях, то в спине.

Как это она? А? Надо же! Вот ведь… упала… Сколько времени-то? Перемена кончилась. Охранник злой. Незаметно не пройдешь.

Любовничек… У Че все любовнички, нормальных отношений нет. Хотя кто тут нормальный, кто нет, не поймешь.

Она попыталась шагнуть — в спину будто вонзили спицу. Пришлось стоять, ожидая, когда исчезнут перед глазами противные зайчики и перестанет испуганно биться сердце.

Что она стоит? Надо же промыть раны, заклеить. Холодно. Это она, наверное, умирает. Отец Маяковского умер, уколовшись иголкой. Заражение крови. А она тут весь парк на коленку собрала.

Эти мысли заставили взбодриться и захромать веселее. Звонок слизал с этажей шум и топот. Охранник долго, слишком долго смотрел на вползающую Еву. Она успела перешагнуть порог, в голове успела родиться шальная надежда, что удастся попасть в класс без проблем.

Представила, как скребется по лестнице — если ногу не сгибать, не так и больно. Вот она оказывается на пороге, вот все на нее смотрят…

Все, больше ничего не успела представить, потому что охранник перестал изображать декорацию.

Перекись и зеленку искали по всей школе. Медсестры на месте не оказалось, ваты ни у кого не было. Суетилась учительница ГПД началки. Подходили еще люди.

— Кому звоним? — назойливо спрашивал охранник. Ответа не было. Пищали кнопки мобильника.

— Дома никого, да? Сотовый матери давай!

— Ой, лучше никому, — выла Ева.

Перекись была злая, щипала немилосердно. Красные пузырики стекали с колена. На ободранное бедро хотелось что-нибудь положить, очень уж горело. Холодную тряпочку, например. Или листок.

— Да что же ты размазываешь! — орала учительница.

— Маме или папе? — Охранник уперся ногтем в журнальную строчку.

— Я сама. Я папе, — извивалась под очередным натиском перекиси Ева. Вот и телефон у нее в кулаке.

Конечно, папа не побежит с работы ее спасать, он непременно ругать будет:

— Ева! Ну, сколько тебе лет, что ты падаешь?

— Он велел идти домой! — соврала Ева, пряча телефон. — Я дойду, вы не думайте. Дойду.

Взрослые переглянулись. Ева успела спустить ногу с банкетки, боль как будто утихла.

Каждый учитель посчитал своим долгом спросить, не вызвать ли ей такси. Ева мотала головой, думая о сумке, о зеркальце, о ручках, о ключах от квартиры.

— Может, тебя проводить? — нашелся охранник, но глянул на свою конторку, и стало ясно, что никуда он не пойдет.

— Я тут рядом. — Ева натянула куртку, сунула ноги в сапоги. Колготки порваны в клочья, но так даже лучше: любое прикосновение к коленке вызывает неприятный жар, мурашки прокатываются по спине. Опять стало холодно. Умирает. Это она умирает. Папа! Где ты?

Сумку принесла Ксю. Она вынырнула из-за спин преподавателей. Растерянная. Испуганная.

— Там только учебники и тетради. Остальное уже как-то раскатилось. — Она совала в онемевшую руку Евы ремень портфеля. — Все спрашивают, что случилось. А что случилось?

Ева подобрала длинную лямку, прижала к себе сумку. Зеркало разбилось. Жаль. Плохая примета. Или уже неважно? Конечно, неважно, она же умирает!

Ковыляла домой, пряча глаза от сочувственных взглядов прохожих. Что они о ней думают? Какую-нибудь глупость. Вот ужас-то!

Неплотная куртка, на груди покачивается жук. А все из-за него… Сунула руку за пазуху. Жук смотрел на нее шестеренками брюшка. Часы, сложный непонятный организм. Отсчитывают время жизни. От злобы на себя и на весь мир умирать передумала. До дома бы дойти.

Больше или равно.

Папа пришел пораньше. Милый, добрый папа. Наорал, повез в поликлинику. Врач оказался пожилым мужчиной с морщинистым лицом, уши у него были слегка оттопырены, как ручки у древнегреческой вазы. Наверное, по этим морщинам, как по рисунку на вазе, можно было прочитать его жизнь. И по ушам тоже.

— Сколько тебе лет? — не отрываясь от заполнения бланка, устало спросил хирург.

— Шестнадцать.

— Как же ты ухитрилась так разбиться?

— Я шла. Шла. — Вспомнились кусты, как жук зацепился за ветку. — Шла. А потом споткнулась. И упала.

— Споткнулась, — недоверчиво кивал врач. — Никто не толкал?

Жук толкал. Но этого не скажешь. Взрослые. Они вечно ничего не понимают.

— Что это у тебя там играет? Выключи сотовый.

— Это не у меня.

Музыка… Что-то негромкое, как будто птица поет.

— А у кого? — Хирург исподлобья глянул на свою толстую медсестру. Темные короткие волосы, круглое улыбчивое лицо, ярко подведенные глаза. Вздернутые вверх плечи, словно она все время была удивлена.

Она и была удивлена, потому что сотовый звонил из-под Евиной кофты, наброшенной на сумку.

Музыка умерла и тут же возродилась.

— Вон, в сумке, — хохотнула медсестра.

Ева дотянулась до молнии. По сумке шла вибрация. Это и правда звонил ее телефон. Кто бы мог подумать!

— Выключайте мобильные, входя в кабинет, — обреченно произнес хирург, а у самого что-то мелькнуло во взгляде. Лукавое. Как будто он все понимал, но все равно брюзжал. Для проформы. — Садись ровно, сейчас лангету наложим.

Сотовый замолчал, испугавшись незнакомого слова.

Когда Ева выползла в коридор с перебинтованной ногой, папа закатил глаза.