Мария Халаши - На последней парте Страница 17

Кати подхватила свой портфель, чтобы никто ничего не заподозрил, и вместе с Шаньо трамваем поехала на завод. Всю дорогу она выпытывала у Шаньо про Руди, потому что эта история никак не укладывалась у нее в голове.

— А почему из-за девушки надо уходить из дому?

— Ну, он влюбился в нее, понимаешь?

— Если парень влюбится в девушку, он всегда уходит из дому?

— Не всегда. Но папа не разрешает Руди знаться с этой девушкой. Говорит, только приведи, обоих поганой метлой из дому вытолкаю!

— А почему?

— Потому что Руди жениться на ней хочет.

— А почему папа сердится за это?

— Потому что Руди еще сопляк.

— А если он будет с ними по соседству жить, тогда может жениться?

— И тогда не может.

— Зачем же ему тогда жить с ней по соседству?

— Потому что влюблен.

— А в меня тоже кто-нибудь влюбится?

— И в тебя тоже.

— И тогда он переедет жить к тете Лаки?

— Вот балда!

Кати оскорбленно отвернулась и стала смотреть в окно. У нее вертелось на языке множество вопросов, но раз Шаньо не хочет отвечать по-человечески, она лучше посмотрит, какие здесь дома. Странное дело, тут они гораздо ниже — двухэтажные и даже одноэтажные попадаются. Вот бы здесь они жили — уж чего лучше! Кати хоть каждый день дразнила бы кошку в свое удовольствие, и никакая тетя Аннуш — она у Шошей служит, на третьем этаже, — не выскакивала бы на кошкино мяуканье и не кричала: «Прекрати сейчас же, у господина доктора бациенты». Интересно, что это за штуковина такая — бациенты?

Наконец они прибыли. Шаньо сделал озабоченное лицо; он утверждал, что Кати через проходную не пропустят. А все же умница этот Шаньо, не зря бабушка твердила, чтобы учили его какому-нибудь хорошему ремеслу, потому что голова у парня светлая. Вот и сейчас он оказался прав. Дяденька сторож поманил к себе Кати и строго спросил:

— А тебе зачем сюда?

Кати растерянно оглянулась — может, Шаньо что-нибудь придумает? — но брат словно испарился. Пусть Кати объясняется сама как умеет, он не станет на рожон лезть из-за этой дурешки. Глаза у Кати забегали, как у куклы. Взять да проскочить стрелой в проходную? Но этот сторож, странное дело, оказался совсем молодым, и пальцы у него были все на месте, не то что у других сторожей, — словом, он догонит ее в два счета и схватит за шиворот. Сказать ему правду — что пришла за книгой для пения?.. Нет, это глупо. А потом, по мнению Надьхаю, например, правду вообще говорить не стоит, потому что за это обязательно попадет. Конечно, если скроешь правду, тоже попадет, но обычно поменьше.

— Я к брату пришла, — жалобно проговорила она наконец. — Он здесь работает, его Рудольф Лакатош зовут.

— Рудольф Лакатош, — повторил сторож. — Ну, и чего же ты хочешь от этого Лакатоша?

— Папа велел передать ему кое-что.

— А после работы это никак нельзя передать?

— Дело очень важное, — пустилась во все тяжкие Кати. — У меня мама больна.

— Больна? А что с ней?

— Живот болит. Может, даже умрет она!

— Ты знаешь, где твой брат работает?

— Знаю, я уж сколько раз была здесь! — солгала Кати, не моргнув глазом.

— Тогда беги, — сказал сторож ласково.

Кати уже рванулась было во двор, но вахтер остановил ее:

— Постой-ка!

Он достал коричневый пакет, из него вынул белый пакетик, а из белого — завернутый в промасленную бумагу сверток. В свертке оказался сильно подрумяненный и обильно посыпанный сахаром хворост. Взяв одну штуку, самую большую и поджаристую, он положил ее в белый пакет и протянул Кати:

— Отнеси это маме своей!

Кати отчаянно затрясла головой, косички так и запрыгали вокруг шеи.

— Ой, нет, пожалуйста, не надо! — крикнула она чуть не плача, повернулась и ударилась в бегство.

Только у самого заводского здания Кати немного сбавила ход, да и то все время оглядывалась, не догоняет ли ее дяденька сторож со сладким хворостом. И как это ей в голову пришло сказать, что у нее больна мама? Глупый все-таки человек Надьхаю, дяде сторожу вполне можно было бы рассказать про книгу для пения. Окажись на ее месте Марика, она непременно рассказала бы. Да и Феттер тоже. Она противная, это правда, но такого придумывать не стала бы, что мама у нее больна…

Рабочие входили один за другим, а Кати стояла, прислонившись к стене, и смотрела, не идет ли Руди. Но его не было. По двору пробегали уже только одиночки. Вдруг к Кати подошел человек в короткой куртке.

— Замерзнешь здесь, девочка! Кого ты ждешь?

— Брата своего, Рудольфа. Рудольфа Лакатоша.

— А он давно на заводе работает?

— С сентября.

— Значит, он должен быть еще на внешних работах, вон там, за зданием.

Кати весело побежала туда, ей уже порядком надоело бессмысленное стояние у стены. Позади заводского здания, на огромной, сплошь изрытой территории, копошились рабочие. Они лопатами нагружали землю в тачки, потом по рельсам подталкивали тачки к вагонеткам, сбрасывали в них землю, а вагонетки, выстроившись длинным поездом, отвозили землю на завод. Вагонетки въезжали прямо в стену завода с одной стороны и выезжали с другой уже пустые. Кати быстро огляделась. Вряд ли Руди лопатит землю, он ведь известный лентяй. Тачки таскать — работа тяжелая, в земле рыться — тоже не по нему… Но вот Кати увидела, что там, где исчезают в стене нагруженные вагонетки, кто-то стоит и наблюдает, правильно ли вагонетки выстроились, не сошли ли с пути. Это, должно быть, и есть Руди. Стоять да глазеть — занятие как раз для него.

И действительно, это был Руди. Когда из-за очередной вагонетки появилось перед ним лицо Кати, он принял это к сведению без малейшего удивления, словно каждая вторая вагонетка привозит ему такую вот Кати.

— Это пальто я вчера получил, — сказал он вместо приветствия. — Теплое, на вате. Даром дают.

— Где моя книга для пения? — вопросом ответила Кати.

— Если проработаю здесь полгода, моим будет, навсегда, — продолжал свое Руди.

— Черта с два твое, отдавай сейчас же! — закричала Кати.

— Что отдавай?

— Мою книгу для пения!

— Че-го?! Нету у меня. Я и не видел ее!

— Шаньо сказал, что ты вытащил ее из ящика и унес.

— Враки! Говорю, не видел! И потом, чего ты так из-за какой-то книжки в бутылку лезешь? Обложка у нее почти совсем оторвалась и многих страниц нет.

— Все равно отдай! Мне нужно.

Руди поправил вагонетку, одно колесо которой сошло с рельса. На Кати он больше не смотрел, покончив для себя эту историю с книгой для пения. Кати стояла как потерянная.

— Знаешь что? — сделала она новую попытку. — Я отдам тебе книгу, а себе возьму только один листок, тот, что отпечатан на машинке.

— Сказано, не видел, — буркнул Руди. — Тот, что на машинке? Ну ладно, только книга теперь будет моя.

— Так давай же! — выжидательно посмотрела на него Кати.

— У меня ее нет здесь! Ты что, думаешь, я с собой на работу книжки таскаю? — возмутился Руди. — Она дома.

— Тогда пойдем, — заторопила его Кати.

— Сейчас нельзя. С работы уходить не полагается. Дядя Силади и так уж сказал, что, если будет на меня еще одна жалоба, уволят.

Кати немного подивилась про себя, что Руди стал вдруг такой чувствительный. Дома, бывало, бабушка могла сколько угодно кричать, он все равно не шел работать, если заведутся у него в кармане хоть малые деньги. Даже с кровати не встанет, хоть ты разорвись!

— А когда ты кончаешь? — спросила Кати.

— В четыре. Я здесь и живу, совсем рядом с заводом, в момент добежим. А пока проваливай к черту! — предложил он вполне добродушно.

Как и чем заняла Кати это время — до четырех часов дня, — навсегда останется тайной. То есть не навсегда, конечно, потому что рано или поздно все выясняется, нужно только подождать. Факт тот, что в школе Кати не была, и ровно в четыре часа она стояла перед заводскими воротами, поджидая Руди. Она пряталась за фонарным столбом, чтобы не попасться на глаза сторожу и чтобы он не предложил ей еще раз хворост в белом пакетике. Вскоре появился и Руди, в берете, лихо сдвинутом на затылок. Черные кудри совсем закрывали ему лоб.

— Это пальто мне долго прослужит, — сказал он, заметив Кати.

Они прошли вдоль заводской ограды и свернули в улочку. Здесь выстроились маленькие облупившиеся беленные известкой домики. Перед каждым был крохотный палисадник. Руди выбрал самый облупленный, самый безобразный из всех и велел Кати подождать у дверей.

Двери! Словно эту калиточку когда-либо можно было принять за дверь! Сбита из трех планок, даже замка нет. Другие домики выглядели получше, в палисадниках уныло покачивались голые кусты, летом на них, должно быть, и цветы были. А метрах в ста, не больше, строились новые дома. Три больших жилых дома стояли уже готовенькие, выкрашенные в желтый цвет. Но, конечно, Руди нужно было непременно в самый поганый дом перебраться!