Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь Страница 17

И вот мы съедаем по крупному пахучему антоновскому яблоку, и батя откладывает себе три штуки, а остальные — целых пять — оставляет мне.

— А этими ты распоряжайся, — говорит он.

И каждый раз, хотя каждый раз повторяется почти одно и то же и говорятся почти те же самые слова, я все-таки радуюсь. Посмеиваюсь над собой — ну, подумаешь, в самом деле, яблоки, что, я их не видел, что ли? А вот все-таки радуюсь.

Знаю, что одно яблоко отец обязательно положит к себе в стол, а потом будет его иногда вынимать, нюхать, качать головой, чему-то улыбаясь про себя, вздохнет и опять спрячет яблоко в стол. Другое он аккуратно завернет в тонкую бумагу, положит в карман и скажет:

— А это Федора Иваныча дочке. — И посмотрит на меня вопросительно, а я только кивну молча.

Третье — отец отнесет к себе на работу и там тоже положит в стол и тоже будет иногда вынимать и нюхать его, а потом кому-нибудь подарит.

С моим пятком я тоже уже знаю, что произойдет: одно выпросит Мишка, одно я сам отдам Оле в награду за какую-нибудь очередную ее пятерку, третье мы не выдержим и съедим с этим подхалимом Повидлой, четвертое — я спрячу на всякий непредвиденный случай, а пятое… пятое я тоже подарю кому-нибудь… ну, например, той смешной девчонке с фонарем под глазом, которая живет в доме наискосок от нас.

Зовут ее Маша. Она порядочная заноза, но, по-моему, неплохой человек и, кажется, хороший товарищ. Фонарь-то она, в общем, из-за меня получила — заступилась за меня, чудачка, и схлопотала ни за что ни про что здоровенный синяк. Но ничего — он ей даже к лицу. Она красивая… эта Маша Басова, и синяк ей не мешает, хоть она и злится. С этого года я живу совсем недалеко от нее и учусь с ней в одной школе, в одном классе и даже уселся за ее парту! Она злится, а мне весело. Вообще-то мне, конечно, совсем не хочется, чтобы она злилась, но уж больно смешно она это делает — фыркает, как кошка, только что когти не выпускает. И смотрит так презрительно, словно миледи на мушкетеров, своим одним глазом. А мне совсем не страшно. Пусть посмотрит. И я на нее посмотрю. А там посмотрим…

Вчера она прямо зашипела на меня, когда я хотел понести ее портфель.

— Ну, что ты пристал ко мне, как репейник? Появился неизвестно откуда и пристал. И ходит, и ходит… Телепатик несчастный!

Я не знаю, что это — «телепатик», и хотел было обидеться, но слово уж больно смешное — те-ле-па-тик — и я засмеялся, а она трахнула меня по голове портфелем и умчалась. И мне даже не было обидно.

А в самом деле, чего это я к ней прицепился, как репейник? И хожу, и хожу? Знаю чего: нравится она мне — вот и все! Я, конечно, могу и отцепиться, но не отцепляюсь — мне почему-то кажется, что мы с ней подружимся. Пусть еще позлится немного, а потом все равно подружимся. И фырчать на меня, как кошка, перестанет. Хотя вряд ли она перестанет, все равно будет фырчать, но, наверно, уже не так. Поживем — увидим. А яблоко я ей завтра в школе подарю. И пусть злится сколько влезет — я тоже упрямый.

Между прочим, со своей парты она меня не прогнала и сама не пересела, а это, по-моему, кое-что значит. Ведь могла бы сесть, ну, с Геркой, например, — он, думаю, для нее место берег. Я ее спросил, почему она, если уж так на меня злится, не пересядет туда, на первую парту, где Герка сидит и ее дожидается?

— Где хочу, там сижу, — ужасно сердито сказала она. — И вообще эта парта моя.

— Ну тогда я пересяду, — сказал я благородно.

— Твое дело. Ты для меня все равно пустое место.

Я сделал вид, что обиделся, и начал собирать свои монатки, а она дернула меня за рукав и прошипела:

— Сиди уж, рыцарь!

Рыцарем меня почему-то прозвала ее бабушка. «А-а, здравствуйте, юный рыцарь», — говорит Машина бабушка всегда, когда встречает меня. Я не очень-то понимаю, почему она зовет меня рыцарем, но мне это как-то даже приятно. И однажды мне приснился смешной сон, как я в рыцарских доспехах с копьем наперевес мчусь на коне по нашей Моховой, за мной, тоже в доспехах, мчится пес Повидло, у него из стальных штанов только хвост наружу торчит, и от нас в диком страхе и ужасе разбегаются в разные стороны фуфли и хлястики, это те ребята, что подставили Машке фонарь, и которых, по-моему, надо бить. Они бегут и визжат со страху, а я нанизываю их одного за другим на копье и въезжаю во двор, где живет Маша Басова, и складываю весь этот шашлык к ногам Машиной бабушки, а она хлопает меня выбивалкой для ковров по стальному плечу и говорит:

— О мой юный герой! Посвящая вас в рыцари Ордена Святого Репейника, а вашего доблестного пса Повидлу назначаю вашим верным оруженосцем.

Мне немножко обидно, что это она, а не Машка, посвящает меня в рыцари, но я становлюсь на одно колено и целую подол ее роскошного платья, а пес Повидло, мой верный оруженосец, прыгает вокруг меня и лижет в нос через поднятое забрало. И тут я просыпаюсь, потому что нахал Повидло действительно лижет меня в нос — ему пора гулять. Смешной сон, но ничего — неплохой.

Ну, это я так, к слову, а бабка у Маши очень славная, забавная и, по-моему, хитрющая. Она ко мне хорошо относится — я всегда чувствую, когда ко мне человек хорошо относится, — а Маше это не нравится, а скорее всего, она делает вид, что не нравится, а на самом деле она просто удивляется: почему это ее бабушка, папа, мама и даже сморчок Витька, братишка, сразу, как я только с ними познакомился, стали ко мне хорошо относиться. И тот отличный полковник, который к ним приезжал, тот тоже ко мне хорошо относился.

Я и сам удивляюсь иногда — отчего это все ко мне хорошо относятся? Нет, есть, конечно, есть — как Райкин говорит — есть и такие, которые ко мне плохо относятся, но это, наверное, потому, что я и сам их не люблю. Они, наверное, это чувствуют, и им ничего другого не остается, как и меня не любить.

Дядя Саша, летчик, наш сосед, как-то мне сказал:

— Вот ты обратил внимание, что твой Повидло очень любит дядю Гришу — водопроводчика, хотя дядя Гриша и ой-ой-ой, и твоему Повидле почти ни разу доброго слова не сказал. А вот ласковую Ангелишу Повидло терпеть не может, только вежливо ей улыбается, а сам никогда не подойдет. Почему?

— Ну, не знаю, — сказал я, — может, от нее слишком здорово духами пахнет?

— А от дяди Гриши гуталином и… еще кое-чем пахнет, а это хуже, — засмеялся дядя Саша. — Не то! Просто псы очень здорово чувствуют, когда их не любят или боятся.

Вот я вспомнил этот разговор и решил, что я, наверно, — ха-ха! — кое-чему от Повидлы научился. Только у Повидлы это инстинкт, а у меня, должно быть, разумно. И как-то сделал такую штуку. Глупо, конечно, но это я сейчас понимаю, а тогда еще не понимал. Я составил список всех, к кому хорошо отношусь, и стал вспоминать и проверять, а как они на меня смотрят. Оказалось, что я всего два раза ошибся. Один раз — это тетя Настя, папина родственница. Мне-то она нравилась, а я ей — нет. И второй раз — одна девчонка из старой школы: ох, как она мне нравилась! Да и она, вроде, ко мне хорошо относилась, а потом я узнал: она, чистюля этакая, смеялась надо мной, что у меня батя — милиционер.

Я рассказал об этом дяде Саше — летчику. Он хохотал так, что я даже разозлился.

— Ну, чудак, ну, смешняк… — хохотал дядя Саша. — Ты-то ведь не Повидло. С человеком ведь совсем другое дело. Тут куда сложнее.

Он вдруг стал мрачным-мрачным и сказал грустно:

— Эх, Сенька, Сенька, это отлично, что ты людей любишь и им веришь, но трудновато тебе будет в жизни, много раз ты себе нос расшибешь. Не хочу тебя разочаровывать, но… «Люди, будьте бдительны!» Знаешь, кто это сказал?

— Маршал Гречко? — сказал я.

Дядя Саша усмехнулся.

— Он это, конечно, тоже говорит. Но я-то имею в виду Фучика, Юлиуса Фучика. Знаешь такого?

— Н-не, — сказал я.

— Позор, — сердито сказал дядя Саша.

Он подошел к книжной полке и достал небольшую в красном переплете книжечку.

— На, — сказал он, — прочитай обязательно, хотя это и не совсем к нашему разговору относится. А все же… Но, в общем-то, это здорово, что ты в своем анализе всего два раза ошибся. Мне бы так!

Я тогда эту книжку так и не прочитал. Не знаю уж почему — наверно, занят был. А еще, если честно говорить, и потому, что дядя Саша надолго улетал куда-то и некому было у меня спросить, прочитал я эту книжку или нет. Но сейчас постараюсь все-таки прочесть: может, и верно из нее кое-что узнаю. А все эти списки и анализы, конечно, ерунда, но все-таки понять, почему к тебе один человек относится так, а другой совсем по-другому, — это надо.

Маше Басовой я яблоко отдам — это не фокус, а вот как я в этой школе учителям буду яблоки дарить?! Там, в старой школе, я всех знал и меня все знали. И все знали, что осенью я обязательно принесу антоновку от тети Поли, и никто не мог мне сказать, что я подлиза и этими чертовыми яблоками зарабатываю себе отметочки. У меня отметки — железные: больше половины троек, а остальные — четверки. Двойки тоже бывают, но я их довольно быстро исправляю. «Особой усидчивости у него нет, — говорила Зоя Ромуальдовна, — но у него есть самолюбие и… — как это — настырность. Двойку я ему ставлю условно. Он ее исправит». Я и исправлял. А как будет здесь — не знаю. Может, не так поймут меня с этими яблоками. Может, подумают, что я… Нет, уж лучше я пока подожду — проживут учителя и без моей антоновки.