Яков Тайц - Неугасимый свет Страница 17

Впрочем, ему некогда было заниматься моими делами. Он работал день и ночь. Его товарищи по губнаробразу увидели, что он стойкий, преданный революции человек и хороший работник, и написали об этом в Москву.

И вот однажды папа пришёл домой раньше времени, собрал всех нас вокруг себя и сказал:

— Ну-с, товарищи, нас ожидает большая перемена. Кто угадает какая?

Мы стали гадать. Кто сказал: дадут большой паёк. Кто сказал: дадут большую квартиру. Тимка сказал:

— Я знаю. Мы пойдём в цирк. Все засмеялись, а папа сказал:

— Никто не угадал. Слушайте… Меня вызывают в Москву. Вот! И я буду работать в аппарате ЦК РКП (б).

Он произнёс это очень торжественно. Его синие глаза так и сияли. Мы растерялись:

— Как так?.. Ты уедешь?.. А как же мы?

— А так же и вы, — подхватил папа. — Всё будет в порядке. Как только устроюсь, я вас вызову. И вы тоже поедете в Москву. Ну как?

— Ура! Замечательно! Здорово!..

Мы обрадовались и давай прыгать вокруг папы. Всем хотелось в Москву. Правда, Второй Чеботарский — одно из самых замечательных мест на земле, но Москва — это Москва. Там Ленин, там Кремль, там Третьяковская галерея, Художественный театр… Словом, Москва—это Москва.

Папины сборы были недолгими. Тогда время стояло военное, всё делалось по-походному. Выправил командировку, получил паёк, и марш-марш на вокзал.

Мы, конечно, все провожали папу. Он каждому дал наказ. Тимке велел меньше драться с ребятами во дворе. Лильке велел помогать маме по хозяйству. Маме велел не скучать и не давать нам потачки. Мне он сказал:

— Ну, а ты, Яшук, как старший, будешь заместителем главы семьи, первым маминым советником.

Мы поцеловались, он сел в вагон, и поезд ушёл. А мы пошли домой. Впереди вприпрыжку бежали Тимка с Лилькой, а сзади степенно шли мама и «заместитель главы семьи».

— Тише, Тимка! Не бегать, Лилька! — покрикивал я, совсем как папа, который в эту минуту уже ехал в далёкую Москву, где живёт Ленин и где ЦК РКП (б), о котором он писал в стихах:

ЦК РКП — пять звуков, пять пальцев,А вместе — кулак,Как меч, занесённыйНад сворой тиранов…

ИСКУШЕНИЕ

Без папы дома стало пусто. Мы по привычке ждали его к ужину. Его место за столом никто не занимал. Так прошло дней десять. Однажды во время утреннего «чинченпутия» (как я уже сострил), открылась дверь, и в комнату снова вошла тётя Муся. На сей раз она вошла смело, настежь распахнув обе створки. Она, видно, знала, что папы нет.

— Здрассте, миленькие, здрассте, маленькие! А где же хозяин?

— Уехал, тётя Муся.

— И далеко?

— В Москву, тётя Муся.

— Значит, это правда. — Она сняла с себя шаль, повесила на спинку стула и села на папино место.

Тимка не выдержал:

— Тётя Муся, а это папино место.

— Ох, извините! — Она легко вскочила и пересела на соседний стул. — Извините, я не подумала!

Наконец она устроилась, расположила свои острые локти на клеёнке и стала оглядывать стол, который далеко не ломился от яств. То немногое, что папа смог нам уделить от своего командировочного пайка, уже давно было съедено.

— Я вижу, вы по-прежнему живёте в обрез, — сказала тётя Муся. — Даже странно. Такой солидный работник, и с партийным билетом в кармане, и не может обеспечить семью…

— Ничего! — сказала мама. — Вот наладится всё в стране, тогда станет легче.

— Жди, пока наладится! — Тётя Муся пожала плечами. — Так вот, Верочка, я хочу вам помочь. Ведь мы же всё-таки свои люди. — Она пригнулась к маме и стала говорить шёпотом: — Вы ко мне придёте на фабрику. Я вам дам товар. Вы его продадите на Благбазе… Ну и купите что-нибудь деткам. Такие славные детки, просто приятно смотреть…

Как раз в эту минуту Тимка дёргал Лильку за косы. (Это было его обычное развлечение.) А Лилька щипала его за локоть.

— Тимка, перестань! — крикнул я, совсем как папа.

Мама посмотрела на меня, как бы советуясь со мной взглядом, и сказала:

— Спасибо, тётя Муся, но вы ведь знаете, что он этого не любит. Он ненавидит всякие махинации…

— Какие же это махинации, боже ты мой! — всплеснула руками тётя Муся. — Я вам даю честный товар, вы честно выносите его на базар и честно продаёте. Какая же тут махинация! — Она повернулась так, что стул под ней возмущённо заскрипел.

Ну хорошо, — сказала мама, — допустим, но где я возьму денег заплатить вам за товар?

— Оборотный капитал, хочешь ты сказать. Не надо! Не надо оборотного капитала. Выручишь деньги и вернёшь мне себестоимость. Ну, может быть, с небольшой накидкой на накладные расходы… Боже ты мой, ведь мы свои люди…

Тётя Муся поглядела направо и налево, как бы ища сочувствия. Мама задумалась и приложила указательный палец к щеке. Что-то в этом было очень трогательное. Я часто думал: «Вот вырасту, стану художником, напишу мамин портрет именно в этой позе».

— Ну, Яша, что ты скажешь?

Я не знал, что сказать. Странно было слышать непривычные слова: «оборотный капитал, себестоимость, накладные расходы…» Мне как папиному заместителю надо бы сказать: «Не нужно нам от вас ничего, тётя Муся, наши дети перетерпят». Но уж очень хотелось подкинуть чего-нибудь вкусненького Тимке с Лилькой. Да и сам я тоже ещё не прочь был чем-нибудь полакомиться.

— Знаешь, мама, возьмём на всякий случай адрес фабрики, а мы тут ещё посоветуемся.

— Молодец! Умный мальчик! — закивала седой головой тётя Муся.

Я хотел было взять карандаш, но она замахала руками:

— Не надо! Не надо записывать. Вы и так запомните. «Холодная гора, Панасовка, сто два». И не надо ни у кого спрашивать! Слышите? Там во дворе вы найдёте. Вы подойдёте к фабрике и постучите вот так: раз, а потом два раза. — Она трижды постучала рукой по столу: тук, тук-тук.

Тимке с Лилькой это понравилось. Они вдруг начали барабанить всеми своими кулаками по столу: тук, тук-тук… Туук, тук-тук.

— Тише вы! — прикрикнула мама и повернулась к тёте Мусе. — Ну хорошо, а почему вы сами не можете вынести свой товар на Благбаз?

— Почему? — Тётя Муся вздохнула и стала поправлять на себе складки своего вдовьего платья. — Меня на Благбазе уже приметили, Если меня поймают, могут быть неприятности.

— А если меня поймают? — спросила мама.

— Не поймают! — убеждённо сказала тётя Муся. — А если, не дай бог, поймают, тоже не страшно: жена коммуниста, вызвали в Москву… Нет, нет, тебе нечего боятся! — закончила она, впиваясь своими чёрными выпуклыми глазами в маму.

Мама задумчиво пила свой «чай» с сахарином.

— Ну хорошо, мы подумаем… — сказала она. — Дети, чья очередь убирать со стола?

— Только не моя, — ответил Тимка и улизнул во двор.

Убирать, конечно, досталось мне. А тётя Муся, посидев ещё немного, попрощалась, покивала седой головой, поулыбалась, сказала:

— Значит, я жду, — и вышла из комнаты. Весь вечер мы с мамой советовались, как быть. Дети тоже принимали в этом участие. Конечно, будь папа дома, он бы сразу отрубил: никаких комбинаций! Кто не работает, тот не ест! Но папы не было. Да тут ещё дети стали прыгать, стали скакать, стали стучать кулаками по столу:

— Тук, тук-тук… тук, тук-тук… Пойдём за товаром! Возьмём товар!.. Прыг-прыг-прыг. Тук, тук-тук…

И откуда только у них силы брались при нашем питании? Вот она — молодость!

АССОРТИ

Словом, на другой день мы с мамой встали пораньше и, в душе ругая себя и презирая себя, отправились на Холодную гору.

Это за вокзалом. Мы прошли по мосту через пути и стали подниматься по узкой, длинной улице. Мы долго шли мимо покосившихся хат и мазанок. Нас встречали голопузые пацаны на кривых ножках, с огромными животами. Изредка на нас лаяли худые, грустные собаки».

Вот и Панасовка. Где же фабричная труба? Ведь у всякой фабрики должна быть высокая труба, которая растёт прямо из земли, как дерево. Такие высоченные трубы мы тогда рисовали на всех плакатах в нашем Гохупромасе. Спереди рабочий с молотом на плече, а сзади — фабричные трубы с дымом. Чем больше дыма, тем лучше.

Мы дошли до самого конца Панасовки, но никакой трубы не было. За сотым номером тянулся пустырь. Что за чертовщина! Обманула нас, что ли, старая спекулянтка?

В глубине пустыря за лопухами темнел какой-то сарайчик. Над его ржавой крышей курился дымок, как над самоваром.

Мы — туда. Закрыто. Мама подёргала дверь — никакого ответа.

— Постой, мама, — вспомнил я, — надо стучать не так…

Я постучал, как было условлено: тууук, тук-тук. Дверь сразу открылась, и мы очутились в сарайчике.

В темноте я не сразу увидел печь, в которую был вмазан котёл. Возле котла стояла тётя Муся и помешивала в нём шумовкой. Она сейчас смахивала на бабу-ягу, которая у себя в избушке на курьих лапах варит колдовское зелье. Пар из котла клубился вокруг её лица, седые волосы повисли над плитой, пламя двумя точками сверкало в её выпуклых глазах…