Герхард Хольц-Баумерт - Автостопом на север Страница 17

Руки я вскинула, будто угрожая и вместе обвиняя, и, в то время как я произносила эти строки Гёте и ощущала благотворное, успокаивающее их влияние, рядом со мной остановился автобус. Поначалу я даже не сообразила, отчего это, но скоро осознала: мои вскинутые к небу руки были, должно быть, неверно поняты.

Из кабины вышел мужчина и спросил:

— Поедешь?

Решение мое было принято тотчас же, ибо я восприняла приглашение как некий зов судьбы: так я окончательно расстанусь с этим Гуннаром, которого никак нельзя было причислить к счастливым знакомствам этого необыкновенного дня.

Автобус оказался набитым детсадовской мелюзгой, направлявшейся в заводской летний лагерь какого-то предприятия мясо-молочной промышленности. Большинство ребятишек спало, спала и довольно полная женщина, сидевшая рядом с человеком, который пригласил меня. Он же, напротив, был очень худ, даже тощ. Однако не спавшие малыши расшалились, и их никак не удавалось угомонить. Худой мужчина попросил меня помочь ему утихомирить детей.

Я стала лихорадочно перебирать в памяти, что бы такое затеять с озорниками, и вдруг мне пришла на ум одна игра, которая в детстве подолгу занимала меня, во всяком случае так уверяет меня мама. Называется игра «пол и потолок».

Я стала в проходе между сиденьями и, держась одной рукой за спинку, объяснила эту очень простую игру. Говорю «потолок» и показываю наверх — все должны показывать наверх. Весь фокус заключается в том, что я вдруг говорю «потолок», а показываю на пол. Тот, кто попадается на этот маленький обман, выбывает из игры. Дети были в восторге. Стоило кому-нибудь ошибиться, как поднимался невероятный смех и визг. Тощий мужчина, приложив палец к губам, сказал, что я умею обращаться с детьми, но только все выходит очень шумно, а надо, чтобы было тихо, то есть получается как раз наоборот. Даже полная женщина открыла глаза, с удивлением посмотрела на меня и тут же, шумно вздохнув, вновь заснула. Я хотела что-то сказать о ней, но, к счастью, удержалась: тощий мужчина сообщил мне, что это его жена и что она все последние дни и ночи готовилась к отъезду в лагерь и совершенно замучилась.

— А вы сами — воспитатель? — спросила я.

Мужчина рассмеялся в ответ, и я сказала бы — совсем не симпатично. Нет, он работает электриком на заводе, а жена — поваром. Она и в лагере будет готовить для детей, а он — отвечать за всю культработу. «Культработу?!» — подумала я. Неужели на таком большом предприятии не нашлось более подходящей кандидатуры? Надо ж было послать электрика! И тут я вспомнила о своем классе: они же сидят, ждут в Альткирхе, рвут и мечут, почему не едет их культтётя, как некоторые называют меня не без ехидства. Я люблю эту работу. А электричество — ничуть. С физикой я справилась только благодаря усидчивости и помощи папы. А этот тощий человек хочет объединить и то и другое? Удивительно!

— Давайте попробуем усмирить их при помощи фокусов, — шепнул он мне. — У тебя найдется монета в десять или пятьдесят пфеннигов?

Немало удивившись, я достала из кошелька пятидесятипфенниговую. Он взял ее и зажал между указательным и большим пальцами левой руки. Поднял руку и спросил, видят ли дети монету, и попросил их только кивнуть в знак согласия. Но ему тут же пришлось вновь прижать палец к губам — такой поднялся крик. Затем он взял монету в правую руку, а маленького миловидного мальчика попросил посильней подуть на кулак, в котором должна была находиться монета. Каково же было общее и мое в том числе удивление, когда на раскрытой ладони монеты не оказалось. Дети потребовали, чтобы он показал и другую руку, но и в ней монеты не было. Признаться, я поначалу не поняла, в чем секрет. Раз десять он повторял этот фокус, но дети просили еще и еще. Тут-то и мне удалось подсмотреть, как это у него получается. Разумеется, монета оставалась у него в руке, он только молниеносно прятал ее в карман, отвлекая детей тем, что просил их дуть на кулак. Под конец, подмигнув мне, он вернул монету. Я лишь намекнула на рукоплескание. Тогда он быстро разделил свой указательный палец на две части, что малышей еще больше развеселило. Но я сразу поняла: в этом трюке главную роль играл большой палец. Этого мало — невероятно худой электрик стал вытягивать левую руку до невероятной длины. Это уж был чисто оптический обман, который я тоже очень скоро разгадала. Под конец он схватил себя за нос так, что тот затрещал. Дети верещали от восторга, их невозможно было унять. Однако этого фокуса я так и не разгадала. Вполне возможно, что у электрика действительно был какой-то сустав в носу.

«Дорогой Че, тебя здесь так не хватает! — подумала я с грустью. — Уверена, что и ты умеешь показывать фокусы, а с детьми ты обращаешься изумительно, в этом я сама успела убедиться».

Подумала я и об Оттомаре Хэппусе, о его великом искусстве, и мне вдруг стало стыдно, что я только что с таким восторгом рукоплескала дешевым фокусам. Это ж все так пошло, похоже на успокоительные таблетки для маленьких озорников. Мне следовало бы быть выше этого. Впрочем, человек странное создание; тощий электрик сделал вид, что откусил себе палец, и я вновь захлопала в ладоши, смеялась и радовалась всем этим глупостям, секрет которых был так прост.

— А ты не хочешь к нам в лагерь? — спросил меня электрик. — Понимаешь, нам нужен еще один человек, а ты мне нравишься, у тебя есть чувство юмора.

Это у меня-то юмор? Не уверена. Папа всегда говорит, что я чересчур серьезна и мне следовало бы проще относиться кое к чему. Нет, не хочу я в этот лагерь мясо-молочной промышленности, хочу в Альткирх. Мне необходимы покой и время, необходимо осмыслить, постигнуть душой все только что пережитое.

Дети просили меня снова поиграть с ними в «пол и потолок». Один мальчишка без двух передних зубов говорил «поу и поутоук». Теперь проснулись уже все, громко смеялся весь автобус. Даже какой-то козлиный смех тощего электрика, сначала так не понравившийся мне, теперь, казалось, превосходно гармонировал с серебристым смехом детей. Прежде чем сойти, я пожала много-много рук, в том числе и руку тощего электрика, в то время как его полная жена продолжала сладко спать.

И вот я снова одна на шоссе.

Глава IX, или 14 часов 57 минут

У Великана не только весь инструмент в ажуре — в четвертом измерении, как сказал бы Крамс, — он и работает так. При этом и не видно, что он работает. Оно работает. Вторсырье, которое Хэппус называет своим «вартбургом», будто бы само поднимается на домкрате, а гайки словно соскальзывают с болтов. Один раз Великан сдунул прядь со лба, а так никаких усилий не заметно. Запаска уже на барабане, оказывается, и она спустила, но чего удивляться-то — Хэппус ведь! Но вот уже посвистывает ручной насос, глушитель тоже подтянут покрепче, моей ржавой проволоки не хватило. Великан поднял капот и добавил дистиллированной воды в аккумулятор, зачистил свечи, замаслившуюся прожег зажигалкой и зачистил проволочной щеткой, добавив, что, к сожалению, у него нет свечей для «вартбурга».

— А вы не господь бог, в которого теперь даже пастор не верит… Пусть сам достает. Он же Хэппус, великая знаменитость. По телеку фильм с ним передавали, «Салют, Шери!», — почти шепотом сообщаю я.

Великан только пожимает плечами. Точь-в-точь как я до этого.

Намазав руки какой-то пастой, мы стираем ее чистой ветошью — мы настоящие механики!

— Благодарю вас, коллега, — говорит Хэппус и улыбается так, что и ты невольно улыбаешься. — Сколько я вам должен?

— Ничего ты мне не должен, если не хочешь меня обидеть.

Хэппус опять улыбается, но как-то кисло.

Теперь и Цыпка спускается к нам в долины труда и пота. Она стряхивает травинки с джинсов, движения какие-то неестественные, прямо как будто она опять декламирует.

— Я прокачусь с господином Хэппусом несколько километров и подожду тебя там…

Хэппус трясет руку Великану, затем мне.

— Терезу ты найдешь немного дальше, впереди. Прокатимся. Вуаля!

Он приглашает Терезу в машину. Тереза махает мне, будто графиня своему лакею Иоганну.

А мне так и слышатся слова Хэппуса: «В том обществе тебя я вижу, в котором не хотел бы видеть я тебя…»

Но, может, это оттого, что я стою, будто оцепенел, ничего не соображаю, ничего не чувствую!..

Бывший мертвец Оттомар Хэппус рывком включает заднюю скорость, дает газ, чуть не наезжает мне на ногу, круто заворачивает влево и со свистом, так что из-под задних колес вылетает фонтан песка и щебня, уносится прочь.

Из окна машины высовывается маленькая ручка Цыпки…

— «И укатила прочь, и нет ее, и песен нет ее…»

Это были слова Великана, и сказал он их очень серьезно.