Робин ЛаФевер - Теодосия и изумрудная скрижаль Страница 18

– Вигмер что-нибудь говорил об Изумрудной табличке?

– Нет, мисс.

Проклятье. А я так надеялась получить от Вигмера хоть какой-то совет!

– Пока пару дней мы просто подождем и посмотрим, что к чему, – поразмыслив, сказала я. Потом мы договорились, что Уилл выйдет со мной на связь утром в пятницу, и на этом расстались.

И очень вовремя расстались, скажу я вам! Не успел Уилл испариться, как на весь холл раскатился луженый голос моей бабушки:

– Теодосия!

Я, разумеется, бросилась здороваться.

– Вот ты где, дитя мое, – сказала бабушка, увидев меня.

– Здравствуйте, бабушка, – как можно вежливее ответила я.

– Давай поскорей, – шмыгнула бабушка носом. – Я, знаешь ли, не могу с тобой весь день возиться, – она указала тростью на стоявшую у нее за спиной женщину с землистым лицом и длинным носом. – Это мадам Уилки, портниха. Она снимет с тебя мерку для траурного платья.

Оп-ля! А у меня это траурное платье напрочь из головы вылетело!

– Пойдем, – бабушка схватила меня за руку и потащила в сторону нашей семейной гостиной. – Там мерку снимем.

Не так много можно найти вещей, которые я ненавижу больше, чем примерку платьев. Во-первых, это ужасно скучно – стоять и ничего не делать, пока какая-нибудь миссис с кислым лицом тычет тебя во все места своим жестким костлявым пальцем или булавками. Во-вторых, что самое отвратительное, ты не имеешь права даже заикнуться о фасоне будущего платья или о ткани, которую тебе хотелось бы выбрать. Любую ткань, которая тебе нравится, тут же объявят слишком яркой, или слишком броской, или совершенно неподходящей (с фасоном платья происходит то же самое).

Не обращая внимания на возникшие между мной и мадам Уилки трения, бабушка с восторгом вернулась к своей любимой теме – похоронам адмирала.

– Никак не могу решить, должны ли женщины на похоронах быть в черных вуалях или без них, – задумчиво поделилась она.

Гром и молния! Я что – хозяйка похоронного бюро? Откуда мне знать, нужны эти чертовы вуали или нет? К счастью, мне на помощь пришла мадам Уилки. Она на секунду прекратила втыкать в меня свои булавки и сказала:

– Черные вуали на похоронах давно уже не надевают, мадам.

После этого портниха замолчала, словно выжидая, примет ее совет бабушка или нет.

Бабушка совет не приняла. Она грохнула своей тростью в пол и объявила:

– Не надевают потому, что понятия больше не имеют, что такое настоящие похороны.

Мадам Уилки растерянно моргнула, пролепетала: «О, конечно, мадам», и вернулась к своей работе.

Я же спросила, надеясь отвлечь бабушку от навязчивых мыслей о похоронах:

– А можно мне посмотреть фасон, который вы выбрали для моего платья?

– Не болтай ерунды, – фыркнула бабушка и снова шмыгнула носом. – Фасон! Траурное платье шьют не для того, чтобы ты в нем хорошо выглядела, а для того, чтобы ты хорошо выглядела на похоронах. Траурное платье – это знак уважения к покойному.

Все ясно. На меня наденут нечто, напоминающее черный мешок для репы. Я вздохнула, сказала: «Да, мадам», и тут же подпрыгнула, потому что мадам Уилки вогнала мне булавку прямо под мышку.

– Стойте спокойно, – укоризненно сказала портниха. У нее над верхней губой выступили мелкие бусинки пота, а от самой мадам Уилки слабо пахло смородиной.

– А мне щекотно, – возразила я и взглянула на каминные часы, пытаясь прикинуть, сколько еще продлится эта пытка. Стрелки показывали, что сейчас почти два часа – это значит, что Ови Бубу с минуты на минуту должен появиться в музее.

Можно лишь гадать, как отнесется бабушка к тому, что к маме – по ее приглашению! – явится какой-то бродячий фокусник, да еще египтянин!

– Мы уже заканчиваем? – поинтересовалась я у мадам Уилки.

– Последняя мерка, – ответила она, затем туго обмотала мне грудь сантиметром и быстро записала результат в свой блокнотик – я даже не успела покраснеть от смущения.

Потом портниха отступила от меня и сказала:

– Я закончила, мадам.

– Наконец-то, – шмыгнула носом бабушка. – И года не прошло.

Мадам Уилки скривилась так, словно ее заставили живьем проглотить червяка, но свой язычок все же держала за зубами.

– Отлично, – радостно сказала я, пытаясь направить их к двери. – У вас, бабушка, наверное, еще столько хлопот с похоронами. Да, кстати, вы уже назначили дату отпевания?

Бабушка и портниха были уже возле двери. Еще три шага, и они уйдут, а опустевшая гостиная будет готова принять пришедшего с визитом Ови Бубу.

– Я уже говорила тебе – отпевание состоится в четверг. Не забудь сама и напомни родителям. Я настаиваю на том, чтобы они там были. И пусть не забывают: если бы не Сопкоут, твой отец до сих пор сидел бы в тюрьме.

Ну, это, конечно, не совсем так, даже совсем не так, но не стану же я задерживать бабушку.

– Да, конечно, бабушка. Я обязательно напомню им.

Бабушка открыла, наконец, дверь и вышла из гостиной. Мадам Уилки упорхнула вслед за бабушкой. Я облегченно вздохнула, глядя им вслед.

Бабушка шла, так высоко задрав нос, что в упор не заметила бы Ови Бубу.

Не желая вызвать подозрения у помощников, работавших в холле – особенно у Стилтона, который и без того уже задавал слишком много вопросов о египетском фокуснике, – я ждала у двери до тех пор, пока в нее не постучал Ови Бубу.

– Здравствуйте, – вежливо сказала я, делая вид, что мы с ним никогда до этого не встречались.

Он внимательно посмотрел на меня своими блестящими темными глазами и ответил:

– Я Ови Бубу, я пришел по приглашению мадам Трокмортон.

Услышав это, Стилтон, устанавливавший на место корзину с гранеными камешками, вздрогнул, перекосился и выронил корзину. Камешки с грохотом покатились по холодному мраморному полу.

Фагенбуш оторвался от обломков боевой колесницы Тутмоса III, которую пытался собрать, и сказал:

– Чистая работа.

Стилтон покраснел как рак до самых кончиков волос. К счастью, в тот же миг на верхней ступени лестницы появилась мама.

– Мистер Бубу, – сказала она и, улыбаясь, начала спускаться в холл. – Очень рада, что вы смогли сегодня присоединиться к нам.

Я негромко фыркнула – так, чтобы меня мог слышать только Ови Бубу и понял, что я в курсе всех его дел. Однако египтянин просто не обратил на меня внимания и поклонился маме.

– Ваше приглашение – большая честь для меня, мадам.

– Проходите, нам с вами нужно поговорить. Теодосия, ты могла бы приготовить нам чай? Боюсь, я совсем потеряла счет времени.

Страдая от собственного бессилия – как мне подслушать их разговор, если меня посылают готовить чай? – я поспешила на кухню и поставила на огонь чайник.

Затем я открыла буфет, выудила из него две щербатые чашки и поставила их на поднос. Подбежала к чайнику, но он еще и не думал кипеть. Почему вода так долго не закипает? И сколько ценной информации я упущу из-за этого – страшно подумать! Наконец, я решила, что воду уже можно считать почти закипевшей, схватила чайник и залила брошенные в заварной чайник чаинки. Будем надеяться, что они заварятся. Молока или лимона у нас, разумеется, не нашлось, поэтому я поставила на поднос сахарницу, прихватила пару чайных ложечек, взяла поднос за ручки и осторожно потащила в гостиную.

Дверь гостиной оказалась закрыта. Ну, мама! Я оглянулась, ища место, куда можно было бы поставить поднос и освободить руки. Не нашла и решила тогда просто постучать в дверь носком своего ботинка.

– Войдите, – послышался мамин голос.

– Не могу. У меня руки заняты, – крикнула я в ответ.

Раздалось негромкое журчание голосов, а затем мама открыла дверь и виноватым тоном сказала:

– О, прости, дорогая. Я совсем забыла, что ты несешь нам чай. Поставь поднос на стол, поближе к мистеру Бубу.

Я поставила поднос, старательно избегая встречаться взглядом с Ови Бубу и стараясь не чувствовать себя кухаркой. Впрочем, если придется побыть в роли прислуги, чтобы услышать, о чем они говорят, я готова на такую жертву. Я подняла заварной чайник и повернулась, чтобы спросить Ови Бубу, класть ему сахар или нет, но мама перебила меня:

– Я сама разолью чай, дорогая. Спасибо, ты нам уже и так помогла. Теперь можешь пойти поиграть.

Поиграть! Когда это я играла, интересно знать? Мои щеки покраснели от смущения, мне было очень неприятно оттого, что мама выставляет меня перед Ови Бубу ребенком, и я отвернулась, чтобы мама не заметила моего раздражения, затем сделала книксен, пробормотала: «Да, мадам», и как можно медленнее пошла к двери, надеясь, что они начнут разговор раньше, чем я покину комнату.

Разговор они не начали, если не считать, конечно, слов Ови Бубу о том, как ему нравится именно этот сорт чая. Затем я закрыла за собой дверь, и голоса мамы и Бубу слились в неразборчивое бормотание.

Наскоро убедившись, что в коридоре, кроме меня, никого нет, я забежала в соседнюю комнату и приложила ухо к стене, надеясь, что мне удастся хоть что-нибудь услышать.