Сесилия Джемисон - Приемыш черной Туанетты Страница 18

Храбрее всех оказалась Елена, гнавшаяся за каким-то маленьким предметом, скользившим по полу на другом конце залы: она старалась ударить его зонтиком, но никак не могла попасть, и маленький предмет исчез в щелочку двери, ведшей в комнату дворецкого.

– Что такое, в чем дело? Люсиль, дорогая, ты ушиблась? – кричала с лестницы мадам Эйнсворт.

– Мыши, белые мыши! – визжала Люсиль. – Они в зале, они бегают по полу. Ай, ай, боюсь!

– Les souris, les petites souris, еlles sont partout![7] – кричала гувернантка, еще выше подбирая платье.

– Где они? Ай, где они? Они лезут по ножкам на стол? – визжала Люсиль.

– Sont-elles sous la chaise?[8] – стонала гувернантка.

– Они убежали, – с победным видом воскликнула Елена, размахивая зонтиком. – Они убежали в комнату дворецкого.

– Скорее закройте двери, чтоб они опять не вбежали, – распорядилась мадам Эйнсворт, подбегая к Люсиль и обнимая ее. – Моя дорогая, девочка моя! Ах, ах, ей дурно! Бегите за уксусом. Скорей, скорей! Дайте воды! – кричала старая леди, в то время как Люсиль, будто подрезанный сноп, упала на руки бабушки.

Поднялась невообразимая суматоха. Девочку уложили на софу и послали кучера за доктором.

Филипп, которому и не снилось подобное завершение его маленькой комедии, чувствовал себя настоящим преступником, когда прятал какой-то белый комочек в карман, поспешно обрывая длинную черную нитку. Он был перепуган случившимся с Люсиль, побежал в свою комнату и бросился на кровать.

Когда Люсиль очнулась, что произошло вскоре и задолго до приезда доктора, в гостиную важно вошел Бассет, дворецкий, с непроницаемым, застывшим, как маска, лицом и тихо спросил, что случилось.

– Они вбежали в вашу комнату, Бассет, – строго сказала мадам Эйнсворт, стоя на коленях перед софой и продолжая растирать ручки девочки.

– Кто, мадам? Кто вошел в мою комнату? – переспросил Бассет с изумлением.

– Как кто? Мыши! Елена видела, как они вбежали к вам, и вы должны были их видеть.

– Я ничего не видел в моей комнате, я сейчас оттуда. С вашего позволения, мадам, здесь какое-то недоразумение.

– Что?! Вы хотите сказать, что мне все это показалось, померещилось, что их не было здесь, белых мышей этого мальчика, которых он выпустил в залу, чтобы напугать мисс Ван Норком?

– Боже меня сохрани! Нет, мадам, белые мыши мистера Филиппа никогда не бывали в моей комнате.

– Я видела их, я уверена, что видела одну. Может быть, только и была одна, – вмешалась Елена с лукавым огоньком в глазах.

– Я видела всех, они бегали по полу, – резко объявила гувернантка.

– А я видела, как они взбирались по ножкам стола, – простонала Люсиль.

– С вашего позволения, мадам, я осмелюсь сказать, что мистер Филипп никогда не выпускает из клетки своих маленьких зверьков.

– Как вы смеете говорить это, Бассет? Неужели мисс Ван Норком и все остальные выдумывают? – строго прикрикнула мадам Эйнсворт.

– Никоим образом, мадам. С вашего позволения, может быть, это было то, что называется «оптический обман», – почтительно заметил старый дворецкий.

– Пустое, Бассет! Это возмутительные выходки мальчишки. Это делается нестерпимым…

– Позволите мне пойти в комнату мистера Филиппа, мадам? Если зверьков нет в их клетке, я соглашусь, что они были в моей комнате. – Бассет поклонился и вышел так же спокойно, как и вошел.

Через несколько минут он вернулся и торжествующе сказал:

– Все так, как я и ожидал, мадам! Зверьки спят в своей клетке, прижавшись друг к другу, а мистер Филипп сидит у себя и готовит латинский урок.

– Это действительно очень странно, – проговорила мадам Эйнсворт с недоумевающим видом. – Но я еще не убеждена! Можете идти к себе, Бассет, а когда мисс Ван Норком станет лучше, я расследую это дело.

Бассет низко поклонился и вышел.

– Слава Богу! – прошептал он, закрывая двери в свою комнату. – Пока я выгородил малыша, все будет и дальше хорошо, если горничная не испортит дела. Она понимает, в чем дело, но слишком добра, чтобы выдать мальчика.

Глава XXII

Филипп выступает в защиту «детей»

Приехавший доктор, найдя заболевание Люсиль легким, прописал успокаивающее питье и ушел.

Девочку уложили в постель, и бабушка не захотела оставить ее даже на время обеда. А так как и гувернантка должна была постоянно находиться при своей воспитаннице, то обедали в столовой только молодые Эйнсворты и Филипп. После обеда они сидели в гостиной.

Мистер Эйнсворт был взволнован, миссис Эйнсворт – раздражена, а Филипп совсем притих. Хорошее настроение мальчика как рукой сняло, он был бледен, и на лице его виднелись следы слез. Он старался углубиться в чтение, но время от времени украдкой поглядывал то на мистера Эйнсворта, то на его жену, которые обсуждали предобеденное происшествие.

– Как это глупо – потакать нелепым фантазиям Люсиль, – говорила с раздражением миссис Эйнсворт.

– Но ведь не только Люсиль утверждает это, моя дорогая, все говорят, что видели что-то, – мягко возражал мистер Эйнсворт. – Не могут же все ошибаться!

– Я не знаю, я не могу объяснить этого. Я знаю только, что Филипп здесь ни при чем, как и «дети», – отвечала уверенно миссис Эйнсворт. – Я была в комнате перед самым переполохом, и мыши спокойно спали в клетке, о чем говорит и Бассет. Как это несправедливо со стороны мама́ обвинять Филиппа в том, что он выпустил мышей, рискуя растерять их, только затем, чтобы напугать Люсиль!

– Мама, можно мне пойти в свою комнату? – спросил Филипп, подходя за прощальным поцелуем.

– Конечно, мой дорогой. Как ты бледен! Тебе нездоровится?

– Я здоров, спасибо, но… но я устал.

– Не волнуйся, мой милый, из-за этой глупой истории. Я уверена, что когда мадам Эйнсворт успокоится, нам удастся убедить ее, что ты здесь ни при чем.

Филипп помедлил, умоляюще глядя на миссис Эйнсворт, затем еще раз поцеловал ее нежнее обыкновенного и тихо вышел из комнаты.

Оставшиеся в гостиной сидели некоторое время молча. Первым нарушил молчание мистер Эйнсворт, заговорив довольно неуверенно:

– Филипп знает об этой истории больше, чем мы думаем. Я вижу, что у него есть что-то на душе.

– Эйнсворт! – воскликнула миссис. – Я не удивляюсь твоей матери. Она невзлюбила бедного мальчика и пользуется каждым случаем, чтобы выказать свою неприязнь. Но чтобы ты обвинял Филиппа! Ты – зная, как он правдив!

– Разве он сказал, что ничего не знает об этом? – спросил мистер Эйнсворт.

– Я не спрашивала его. Я не хочу своими расспросами вызвать мысли о том, что я сомневаюсь в нем. Он сказал только, что не выпускал мышей из клетки, и я верю, что это правда.

– Ну, хорошо, Лаура, не будем больше спорить об этом. Но если я узнаю, что Филипп скрыл что-нибудь, я буду страшно разочарован, что он оказался не таким, каким я его считаю.

– Правда, Филипп любит иногда подшутить, и там, где другие посмеялись бы над его шутками, твоя мать усматривает преступление. Начни только слушать мать, она без труда восстановит тебя против бедного ребенка. Ты уже, кажется, изменил свое отношение к нему. Он уж не интересует тебя по-прежнему.

– Теперь, милая, ты несправедлива. Я не изменился, я по-прежнему горячо люблю Филиппа, но не закрываю глаз на его недостатки и думаю, что он немножко – только немножко – зол на Люсиль. Не лучше ли поговорить с ним осторожно и попросить его не шутить больше над этой глупой, нервной девочкой.

– Расспрашивать его – это выказать недоверие к его словам. Это будет вторая история после той, что произошла с уроками танцев, а я не намерена делать из мухи слона. Единственный выход – забрать отсюда мальчика как можно скорее. Здесь мы не будем спокойны с ним ни одной минуты!

– Не волнуйся, Лаура, – просил мистер Эйнсворт, – как только мы узнаем, что священник вернулся, мы уедем в Новый Орлеан, и, может быть, то, что станет известно о мальчике, освободит нас от ответственности за него.

Миссис Эйнсворт ничего не ответила, но и она впервые пожалела, что они поторопились взять мальчика, что не учли всей серьезности, ответственности – взять его на воспитание.

На следующий день, рано утром, мадам Эйнсворт услышала робкий стук в свою дверь. Увидав Филиппа, она была поражена его бледностью, но вид мальчика был весьма решителен. Впервые нарушил он ее уединение, и старая дама почувствовала, что его привело к ней что-то очень важное.

Голубые глаза мальчика глядели робко и умоляюще, хотя губы были крепко сжаты, плечи приподняты, и вся его фигурка была полна отваги.

– Позвольте мне войти? Мне нужно что-то передать вам, – проговорил Филипп глухим, еле слышным голосом.

– Входи, – холодно ответила мадам Эйнсворт. – Я очень занята нынче, но выслушаю тебя. – Она с достоинством уселась за письменный стол и с деловым видом принялась распечатывать письма.

– Мне нужно сказать вам о вчерашнем, – покраснев, дрожащим голосом произнес мальчик. – Было бы дурно не признаться вам. Я все рассказал только вчера вечером мистеру дворецкому. Я не хочу, чтобы вы бранили его, его не за что бранить, ведь он ничего не знал. Я спрятался за дверью, когда он вышел из комнаты, он даже не помогал мне ни в чем, ничего и не видел. Вы не будете сердиться на него? Не будете? – И Филипп с мольбой вперил взор в строгое лицо мадам Эйнсворт.