Григорий Медынский - Повесть о юности Страница 18

Директор здесь тоже был совсем другой — не такой, как в прежней школе. Он не кричал, не ругался, и никогда не было слышно его повышенного голоса. Но он только еще подходит к школе, а по всем этажам уже несется предупреждающий шепот:

— Алексей Дмитриевич идет!.. Алексей Дмитриевич идет!

Директор войдет в зал, встанет, заложит руки назад и, выставив вперед квадратную черную бороду, поведет глазами — и ребята стараются не бегать, норовят пройти мимо него и поздороваться:

— Здравствуйте, Алексей Дмитриевич!

А он — кому кивнет, кому улыбнется, кого поманит пальцем и о чем-то поговорит..

И так же остановившись в дверях зала, директор однажды поманил пальцем Бориса.

— Ну как?.. Помнишь наш уговор?

— Помню.

— А результаты?

Борис замялся. Директор внимательно следил за ним.

— Цыплят, говорят, по осени считают… Ну что ж! По осени и мы будем считать, в мае месяце!..

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Чтобы понять человека, не всегда и не обязательно нужно знать его биографию. Случайное слово, взгляд или интонация голоса иной раз позволяют почувствовать его внутреннюю сущность лучше самой подробной биографии, и все последующее становится только раскрытием этой первой догадки. Так рассуждала Полина Антоновна, думая о «капитане-два».

С первой же встречи, с того дня, когда Сухоручко подкатил к школе на «зиме», когда она увидела его развинченную походку и руки, засунутые в карманы, Полина Антоновна насторожилась и прежде всего запретила ему ездить в школу на машине. Если она скоро поняла, что в отношении Вали Баталина первое впечатление обмануло ее, то Сухоручко всем своим поведением лишь больше и больше подтверждал его.

Полина Антоновна ждала, например, с его стороны хотя бы какого-то признания ошибочности его лживой реплики при разборе истории с мячом. Но Сухоручко не проявлял ни малейших признаков сознания, раскаяния или просто смущения и вместо этого ни с того ни с сего заявил ей:

— А я пишу стихи!

— Да? — Полина Антоновна вскинула на него глаза.

— А почему вы так иронически говорите? — обиделся Сухоручко.

— Разве? Я просто принимаю к сведению. Или вы чего-то еще ждали от меня? А если хотите знать мое мнение, — пожалуйста! На мой взгляд, писать стихи имеет право далеко не каждый. Для этого… Для этого прежде всего нужно очень много знать!

— А почему вы думаете, что я мало знаю?.. К тому же вы математик, и вам трудно судить о стихах. Много знать нужно только для прозы, а для стихов большого не требуется!..

Потом, много позже, вспоминая этот разговор, Полина Антоновна иногда думала: а не сделала ли она здесь ошибку? Не началось ли отсюда то отчуждение Сухоручко от нее, которое принесло ей впоследствии так много хлопот? Но каждый раз, когда она вспоминала об этом, она как бы заново окидывала взглядом стоящего перед нею щеголеватого молодого человека. На нем ядовито-желтого цвета щегольская кожаная тужурка с «молниями», хорошая рубашка, галстук. Он красив. Капризно вздернута верхняя губа с пробивающимися уже усиками, тонкие брови, выделяющиеся на матовом лице, тоже с капризным изломом, ямочка на подбородке и дерзкие, ничем не смущающиеся глаза.

У Полины Антоновны от всего этого: от разговора, от галстука, от дерзких глаз, от ямочки на подбородке — начала подниматься тогда такая волна чисто человеческого раздражения, которую она с трудом подавила, а подавив, сухо ответила:

— Вы глубоко ошибаетесь… Для стихов, как для каждой области искусства и как для жизни — имейте это в виду! — прежде всего требуется честная натура.

— Вы на что намекаете? — насторожился Сухоручко.

— Я говорю вообще… Рассуждения математика о существе поэзии!.. А почему, кстати, вы так вели себя в истории с футболом, в тот первый день? — совсем неожиданно задала она вопрос. — И что это вообще за манера: подавать реплики, а потом прятаться за спину товарища?

— Это совсем другая тема! — не моргнув глазом, ответил Сухоручко.

— А у нас с вами тема одна: научиться жить и работать. Тогда вы будете иметь право и стихи писать.

Полина Антоновна внимательно просмотрела личное дело Сухоручко. Мальчик учится уже в четвертой школе, два раза оставался на второй год и, следовательно, на два года старше других учеников. Сначала эти блуждания по школам объяснялись обстоятельствами военного времени, а в последнее время, очевидно, ухищрениями родителей. Между строк официальных характеристик Полина Антоновна ясно чувствовала усилия родителей Сухоручко: парень не работал, учился плохо, кое-как тянулся с репетиторами, а в решающие моменты на помощь приходила родительская рука и перетаскивала сыночка в другую школу, где к нему не будут «придираться»…

Все это она так ясно представляла себе, что когда в школу пришла мать Сухоручко, Полина Антоновна будто узнала в ней старую знакомую. Пришла она в первый раз сама, без вызова, что должно было порадовать классного руководителя, а Полину Антоновну это, наоборот, насторожило.

Мамаша была в заграничном светлом габардиновом пальто, на пышных, подкрашенных хной волосах — зеленая шляпка с пером, а в руках — сумочка нового, к слову сказать, заинтересовавшего Полину Антоновну фасона. Накрашенные губы у мамаши плотно сжаты, — маленькие, упругие, они, казалось, прятали в себе что-то свое, затаенное. Увидев Полину Антоновну, она встала ей навстречу и старательно улыбнулась.

— Полина Антоновна?.. Очень рада! У вас учится мой мальчик, Эдик Сухоручко. Я его мама, Лариса Павловна. Ну, как он?.. Как он вам… показался?

Но сквозь ее любезную улыбку Полина Антоновна в глазах мамаши уловила ту настороженность, готовность к отпору, которая предвещала в будущем жестокие схватки и вообще то положение, когда с папой и с мамой школе приходится возиться не меньше, чем с их сыночком. Все это Полина Антоновна сразу почувствовала и со своей стороны тоже насторожилась.

— Скажу прямо: пока он меня не очень радует, — ответила она.

— Ну, это пока, — убеждающе улыбнулась Лариса Павловна. — Ведь вы его так мало знаете!

Разговор этот не совсем удался. Лариса Павловна продолжала очень мило улыбаться, но, точно угорь, увиливала ото всех вопросов, которые пробовала ставить перед нею Полина Антоновна. А Полина Антоновна была согласна, что Сухоручко она знала еще мало, и потому не очень настаивала на своих вопросах. Но чем больше она узнавала его, тем больше укреплялась в своем первоначальном мнении.

На уроках он вертится, вихляется, как на шарнирах, подает реплики, пытается острить, дурачится, что-то бубнит себе под нос. То нарочно столкнет с парты стопу книг и потом медленно, не спеша, поднимает их одну за другой. То перегнется через парту за упавшей промокашкой, изображая из себя акробата на трапеции. То поднимет руку, вызываясь ответить на вопрос учителя, начнет говорить и остановится, будто забудет. И все это для того, чтобы вызвать смех, чтобы обратить на себя внимание.

— В чем содержится витамин C? — спрашивает учительница на уроке анатомии.

У Сухоручко моментально готов ответ:

— В аптеках!

— Очень неостроумно! — замечает учительница.

Но Сухоручко это неважно. Он повертывается направо, повертывается налево и смотрит, какое впечатление его острота произвела на ребят.

— Что такое динамометр? — спрашивает его учитель физики.

— Полагаю, что предмет, — не задумываясь, отвечает Сухоручко.

— Я тоже полагаю, — говорит Сергей Ильич. — В таком тоне я не желаю с вами разговаривать. Садитесь!

Но Сухоручко это тоже неважно, и он идет на место с видом победителя: он сострил!

На уроке истории он пересел на другую парту. Но Зинаида Михайловна не из таких, чтобы не заметить этого.

— А почему вы не попросили разрешения? — спрашивает она Сухоручко.

Тот театральным жестом прикладывает руку к сердцу.

— Ну, стоит ли вас беспокоить из-за такого пустяка!

— Эдя! У вас неблагополучно с дисциплинарным журналом! — говорит ему наконец Полина Антоновна.

— Разве? — с невинным видом спрашивает Сухоручко. — А я думал, наоборот, хорошо!

— А вот посмотрим!

Полина Антоновна открывает дисциплинарный журнал и читает:

— «Ведет себя очень развязно», «разговоры, выкрики с места», «препирался с учителем»… Ну как?.. Достаточно?

— Честное слово, Полина Антоновна, не знаю, за что записывают. Написать все можно, — нисколько не смутившись, заявляет Сухоручко. — Ну, может, и поговорил когда, так это от усталости.

— Не от усталости, а от несдержанности.

— Но с усталостью уменьшается сдержанность. По учению Павлова.

Полина Антоновна укоризненно качает головою, а глаза Сухоручко смотрят на нее и смеются.

Полина Антоновна дала своим ученикам небольшую анкетку — о семье, о дневном режиме, о прочитанных книгах, об интересах. В числе других там был вопрос: «Кем ты собираешься быть?» В ответ на это Сухоручко размашисто накатал: