Ирина Богатырева - Луноликой матери девы Страница 18

У нас было принято издревле, что младший сын наследует отцу и до того момента не может жениться. Только чтобы женщина наследовала, такого не бывало, и мне не понравилась шутка. Да и Луноликой матери девы, в чертоге живя, не получают наследства. Отец тоже сдвинул брови, но ничего не сказал и пошел в дом. Там отдали зайца служанкам, а сами расселись вокруг очага. Братья переговаривались, хвалили мой выстрел, а я впервые сидела с ними как равная и очень гордилась тем.

Только вдруг вспомнила про Очи. Она села у двери, не решаясь ступить на цветной войлочный ковер. Верно, впервые была она под крышей и видела все в первый раз. Тепло, запах дыма и кориандра подействовали на нее, как Камкин дурман. Я стала подзывать ее, но она не шла, будто не слышала. Я догадалась, что она еще никогда не видала близко так много мужчин и стесняется.

Мамушка уже доставала из казана вареную баранину, вылавливала кипящие в масле лепешки. Служанки принесли сосуд с хмельным молоком и блюдо с лакомством — кедровым орехом в меду. Еще поставили пустое блюдо на ножках, туда насыпали благовоний и залили теплой водой. Терпко, приятно запахло. Братья стали макать руки в воду, брать лепешки и мясо. Веселый разговор начали, все обо мне да зайце. А Очи голодными глазами глядела, но не подходила. Тогда отец сказал:

— Воин-дева, сядь с нами. Ты и гость нам, и не чужая.

Служанка положила на месте гостя набитую травой подушку. Крадучись, Очи все-таки подошла и села. Как мы, скрестила ноги, но ни на кого не смотрела и боялась двинуться, как замороженная. Я не знала, говорила ли Камка ей про наши обычаи. Учить ее при всех не решалась, только пыталась подсказать, чтобы за мной повторяла. Левую руку сначала опускала в воду, потом, стряхнув капли, брала мясо и хлеб. Так воины едят: в правой руке только чаша может быть, она должна оставаться всегда свободной и чистой, чтобы в любой момент схватить кинжал. Замужние женщины наоборот едят: они левой рукой дитя у груди держат и едят правой. Дети же до посвящения едят, как хотят, хоть обеими сразу, им никто ничего не скажет.

Смотрю — она правой рукой тянется. Я страшные сделала глаза — Очи поняла и отдернула руку. Левой потянулась, но опять сразу к мясу. Тут средний брат, Истай, что ближе к ней сидел, поставил ей чашу с водой. Очи вспыхнула, резко опустила руку в чашу, разбрызгала воду, а потом, еще с пальцев капало, — к мясу опять. Я не стала уже ее поправлять, после привыкнет. Она мясо взяла, откусила, в правую руку переложила и потянулась за лепешкой. Но воины так не едят, лишь детям можно сразу несколько кусков брать, а воин жадным или голодным за трапезой себя показать не должен. Но не успела она хлеб схватить, как услышала за спиной шушуканье и смешки. Вспыхнула, резко обернулась — служанки прыснули.

— Шеш, белки! — прикрикнула я на служанок. — Зайцем займитесь, дела вам нет, глазами стрелять. — Я поняла, над чем они смеялись: не было у Очи узоров на подошве. Очи догадалась тоже, смутилась и поджала ноги, чтоб не показывать своих грубых сапог. Мне стало жалко ее, всегда такую смелую. — Не волнуйся, сестра, — обратилась я к ней. — Я тоже в первый раз со взрослыми сама взрослая сижу, заново всему обучаюсь. Ты не бойся, что не знаешь чего-то. Будем вместе учиться, нам в стане теперь жить. И братья помогут.

— С такими учителями, дева, быстро станешь своей! — воскликнул Санталай, и все засмеялись.

Очи взглянула на него мельком, но уже смелее. Теплым ветром меж нами подуло.

После трапезы стали братья собираться, стали нас с Очи с собой звать. Все хотели похвалиться перед соседями, какая у них сестра стала. Но Санталай сказал:

— Те, надо ли девам с вами сидеть! Им к молодым надо. Пойдем, сестра, со мной, молодежь в доме Антулы-вдовы собирается. И лесную деву с собой бери, пусть на стойбищенских парней посмотрит.

Очи вспыхнула от этих слов, и глаза ее засветились.

— Отпустишь знатных гостий, отец? — обратился к нему Санталай.

Тот смотрел на нас задумчиво, оглаживая бороду, и не ответил брату, только кивнул.

— Пойдем, сестра, — сказал Санталай, понизив голос, и подмигнул мне. — Пока царь думу в глазах держит, лучше убраться с этих глаз.

Антула была еще молодой женщиной и без детей. Два года она вдовела, но к брату мужа не шла, чтобы второй женой ему стать: мужа Антулы забрали духи — ушел он на охоту и не вернулся. Такая смерть не считается смертью, Антула хоть без мужа жила, а к брату его идти не могла. Как бы зависла она, ни туда, ни сюда не сдвинуться, пока духи мужа не отпустят или не откроют, где его кости. К Камке обращалась она, но та сказала: «Сама духов прогневала, как хочешь, живи». А как одной женщине жить? Вот Антула и пускала к себе в дом молодежь. Тем все равно, где собирать зимние посиделки, а заодно Антуле помогали, нитки вместе сучили, еду, подарки приносили. Тем она и жила.

Все это нам рассказал Санталай по дороге. Очи слушала молча, словно неинтересно ей, больше оглядывалась по сторонам. Я тоже радостно смотрела на знакомые дома, слушала скрип снега под конскими копытами, вдыхала жгучий воздух. Ночь была морозная, тихая, звездная, в самое небо поднимались дымы с крыш. Снега было много, и тропы протоптаны меж домами — сразу видно, кто дружен с соседями.

Вдруг скрипнула дверь, красный свет упал на снег, со столбом пара выскочил малец, как по дому бегал, в одной рубахе из материной юбки, проскрипел босыми ножками к углу, отвернулся, быстро пописал — и вприпрыжку кинулся обратно.

«Ать! Ать!» — как собак науськивая, ему вслед прокричал Санталай. Мы хохотали с братом, а Очи с удивлением на нас глядела.

У коновязи возле дома вдовы стояли уже несколько лошадей. Брат заулыбался, узнавая по ним друзей, спешился, пошел к дому. Мы — за ним.

Парни и девушки, все свободные воины, сидели, не соблюдая мест у очага. Антула, одна среди всех в юбке, как замужняя, меленкой терла зерна в муку. Лицо ее было намазано белым и под черным париком казалось особенно бледным, болезненно серьезным и словно застывшим. Все другие смеялись, волной смеха и нас окатило, как вошли.

В этот момент охотник Ануй рассказывал, как с другим парнем, тоже тут сидевшим, ходил зверовать. Он показывал, как тот на четвереньках, утопая в снегу, подползал к удобному для выстрела месту. Ануй изображал это, опираясь на руки и высоко задрав зад, двигался медленно, как беременная самка яка. При этом он делал такое лицо, будто несет в зубах горит и держит голову как можно выше. Выглядело это до того нелепо, что все давились от смеха. Охотник-растяпа, весь красный, тоже смеялся, и мы, войдя, не удержались от хохота. Все к нам обернулись.

— Легок ли ветер? — приветствовал Санталай собравшихся, прошел к очагу, опустился на колено и коснулся сначала остывшей золы, а потом — кончика носа. — Добрый огонь, — сказал, улыбнувшись хозяйке.

— Грейся, гость, — ответила Антула. Голос ее был низок, а речь медлительна. — Кого ты привел?

— Ал-Аштара, моя сестра, — сказал он, обернувшись к нам. — Очи — ее воин. Это девы Луноликой, с посвящения сегодня спустились.

— Легок ли ветер, легок ли ветер, — заговорили все, приветствуя нас. Смотреть стали с удивлением и так, будто видели не только Очи, но и меня впервые, хотя некоторых парней, друзей брата, я знала.

— Добрый огонь, — отвечала я, приветствуя очаг.

Очи не двигалась с места, молча смотрела на все.

— Луноликой матери девы — большая честь, — сказала хозяйка. — Счастье, говорят, приносят они, посетив дом. Никогда не видала я их близко, честно признаюсь. Проходите, будете почетными гостями.

Я смутилась — Луноликой матери девы и правда не придут на посиделки. Мне не хотелось, чтобы брат представлял нас так, но отступать было некуда. Я прошла к очагу и села. Но только успела сделать это, как Ануй, злой на язык, спросил:

— А что же дева твоя так и будет в дверях стоять? Или это страж твой? Или лошадь, к коновязи привязанная?

Люди засмеялись. Я обернулась — Очи стояла у двери. Я догадалась: она помнила о своей неукрашенной обуви и стеснялась. Что стало с моей смелой девочкой, дивилась я! В лесу она бы уже отлупила задиру Ануя, но сейчас стояла, потупившись.

— Эта дева — великий охотник и воин. К тому же ей духи назначили долю стать камкой. Я бы остереглась ее дразнить, зубоскал! — сказала я.

— Из каких же земель привели ее духи? — продолжал, однако, Ануй, ничуть не испугавшись. — И одета, не как мы, и говорить не умеет. Уж не из темных ли она? Верно, кто пленил ее в дальнем походе!

Все захохотали, Ануй явно был заводилой. Один Санталай не смеялся, сидел растерянный, смотрел на меня, будто просил прощения. Дев, кто с нами посвящался в этом году и знал бы Очи, не было в доме. А она сама молчала, даже не поднимала голову. Я начала злиться:

— Она нашего люда. На ней камская одежда. Не тебе судить о ней, горе-охотник!