Эсфирь Цюрупа - Жил-был Пышта Страница 18

— Картофельный кросс! — говорят.

Набралась полная корзина, девушки тащат её к краю поля.

— Отойди, Пышта. Без тебя управимся. Мал ещё!

Была бы у корзины третья ручка, он бы показал им, что не мал.

Вон сколько собрали, перетаскали, ссыпали в кучи! Хоть бы прислали ещё машину, голубому автобусу одному разве справиться?

— Пышта, тащи обратно в поле порожние корзины!

— Пышта, миленький, принеси водички напиться!

— Пышта, не работай без рукавиц, руки сотрёшь!

— А я не могу в таких больших рукавицах!..

— Возьми-ка мои перчатки, возьми, Пышта. Они у меня случайно в кармане оказались…

Нет, всё-таки Майка ничего сестра. Не пожалела для Пышты перчаток. А они голубые, на них звёздочки вышиты.

…Наклонись, выбери, кинь, наклонись, присядь, пошарь, кинь, шагни, тяни, вытяни изжёванную, втоптанную в землю плеть, отряхни, обери клубеньки — все, все, до последнего… Вставай, шагни, присядь…

Бедные перчатки, бедные перчатки… Из них Пыштины пальцы торчат во все стороны, остались от перчаток рожки да ножки, одни звёздочки остались…

— Ой, девчонки, дождь!..

— Не растаем, не сахарные!

…Дождь, дождь! Кто тебя звал? Ты разве не слышал, дождь, что по радио объявили прогноз на мороз? А ты моросишь. И лица мокрые, и спины. И сапоги тянут налипшую тяжёлую землю.

В обед улеглись отдыхать, а Пышта нечаянно заснул. И проспал три часа богатырским сном. Днём выспался, теперь среди ночи проснулся, ворочается.

А вокруг сонное дыхание!

Спят Непроходимимы, спит картофельная бригада.

Рядом с Пыштой — Фёдор. За Фёдором — Владик, за Владиком — Женя.

А по другую сторону от Пышты, подальше, под оконцем, спит Майка.

Наконец Пышта половчей улёгся. Собрался уснуть, вдруг послышалось ему — кто-то плачет. Всхлипнет, вздохнёт, и опять… Кто плачет?

И Фёдор перестал дышать по-сонному, привстал, слушает.

— Майка… — тревожно шепнул Фёдор. — Ты что, Маечка?

Разве Майка станет плакать? Майка никогда не плачет!

Нет ответа. Фёдор встал, шагнул через Пышту.

— Ничего. Спи. — Это Майкин шёпот. — Просто руки болят. Как я теперь буду играть на аккордеоне? — И Майка заплакала опять.

Вспыхнул карманный фонарик — Фёдор зажёг. Пышта увидал на ладони Фёдора Майкины руки.

— Ты их стёрла в кровь, Маечка, ногти оборвала… — Он говорил мягко, ласково. — Маечка, да почему ж ты работала без рукавиц?

— Для всех не хватило рукавиц, — сказала Майка.

«Перчатки… перчатки. Она их мне отдала…»

— Сейчас повязку с мазью положу, к утру полегчает. Где сумка санитарная?

— Вон, на балку повесила…

Фонарик лежит в сене и светит на Майкины руки. Фёдор бинтует их, и они одеваются в белые толстые варежки.

Майка всхлипнула:

— Колхозные девчата не стирают рук, а я белоручка!

— Ты не белоручка, Майка. Ты трудовая девушка, мы все тебя за это уважаем и любим. А колхозные девчата, хоть у них руки и попривычней, тоже работают в брезентовых рукавицах, им колхоз выдаёт. Ты музыкант, Майка. У тебя талантливые руки. Они всем людям нужны…

Майкины руки лежат на ладонях Фёдора.

Пышта почувствовал недовольство: «Всё! Хватит! Забинтовали — снимай! Не ты, а я с Фёдором дружу!»

А она всё не снимала, и вдруг Фёдор низко наклонил голову и ласково прижал лицо к Майкиным рукам.

— Я люблю тебя, Майка, — сказал Фёдор. — Очень люблю.

Пышта до того разобиделся, что ему показалось — сейчас он разорвётся на тысячу частей! Он зарылся лицом в сено и там распыхтелся, как раскипятившийся чайник. Вот ещё новости! Майку любят! Он должен быть за Пышту, а не за Майку, раз он друг! Небось Пыште ни разу не сказал: «Я тебя люблю!»

Фёдор поднялся на ноги. Над его головой нависли стропила кровли. Не разогнувшись, шагнул через сердитого Пышту и лёг на своё место. Издали, сквозь травинки, его неясно освещал фонарь.

Тут Пышту словно толкнула, откуда ни возьмись, налетевшая мысль.

— А невеста? — зашипел Пышта злым шёпотом. Пихнул Фёдора в локоть и прошипел ещё свирепее: — А чтоб две невесты, так не бывает!

Фёдор повернул к нему лицо:

— Ты что болтаешь? Одурел со сна?

— Я не со сна! Ты от неё телеграмму получал! Известие!

Фёдор сел:

— Какую телеграмму? Ты что?

— Забыл, да? У колодца! Когда ведро упустили! От самой прекрасной девушки, сам сказал!

Фёдор помотал головой, словно его облепила паутина.

— Пышта, ты что-то напутал.

— Не напутал! Ты тётке рассказывал, когда вверх ногами ходил!..

Фёдор вспомнил. Обхватил Пышту и зашептал, пригревая его дыханием, щекоча лицо бородой-бородищей:

— Пышта, мой маленький огромный дружище! Телеграммы не было. Ты сам, сам… сказал, что самая прекрасная девушка поцеловала васильки… Я их принёс…

Тут все Пыштины воспоминания закрутились, закрутились, как утюги за сапогами, сапоги за пирогами, пироги за утюгами, кочерга за кушаком… и наконец стали на совсем другие, чем прежде, места.

Во-первых, васильки. Значит, их принёс Фёдор?!

Во-вторых, Майка. Значит, она их не назло Пыште поцеловала?

В-третьих, прекрасная, с водительскими правами невеста растаяла, на её месте оказалась просто Майка? И никаких тебе пломбиров в холодильнике «ЗИЛ»…

Пышта поглядел на Фёдора неодобрительно. Сердито поглядел.

Фёдор лежал, руки за головой, в глазах огоньки: это от Майки светил сквозь сухие травинки брошенный в сене фонарь.

— А фонарик чего не взял? — злым шёпотом спросил Пышта.

— Спи, дружок… — ответил Фёдор.

— Батарейка перегорит, будешь тогда знать! — пригрозил Пышта.

Но тут Майка потушила фонарь, и в маленьком окне заголубело утро.

Глава 14. Удрал…

Тракторист приехал за гостинцем только на третий день, когда Пышта уже перестал о нём думать, потому что у Пышты начались неприятности — насморк и вдобавок стало колоть в ухе.

Картофельная бригада решила: нужно его отвезти в Кожемятки, пристроить в тёплый дом к заботливой старушке. Ни за что Фёдор не решил бы так! Но Фёдор, Женя и Владик возят капусту с другого поля.

Пышта прибегнул к самому сильному средству: стал реветь. Ревел, как дикий медведь, подвывал, как шакал, и ещё повизгивал жалобно, как кутёнок. Слёзы сыпались, словно горошины из раскрывшегося стручка.

В это время и заехал за Анютиным гостинцем тракторист Непейвода.

Спросил хмуро:

— Что у вас происходит?

Ему объяснили: бригаду на пять дней отправляют в глубинку района, а Пыште нельзя: у него насморк и в ухе колет.

— Отдайте его мне, — сказал тракторист. — Перехожу пахать Дальнюю пустошь. Недалеко, рукой подать, — проехать поле, лесок да ярок. Уже перегнал туда вагончик. Печка, угля запас, одеяло — все удобства. Не жизнь — малина. Поправится — пахать вместе будем.

Майка поглядела на хмурое лицо тракториста, на худые щёки, покрытые тёмной щетиной. Он ей не понравился.

— Спасибо, — сказала она. — Но Пышта никуда не поедет. Ему нужно тепло, горячее молоко… — И она сняла с шеи косынку в белых горошинах и обвязала Пыште уши, а на макушке завязала бант.

Ни за что Фёдор не позволил бы так издеваться над человеком!.. Однако больному уху стало тепло и приятно.

— Мы с ним печку протопим, картошки наварим… — Тракторист смотрел на Пышту и ни разу даже не улыбнулся Майке. А Майке всегда все улыбались.

«Злой!» — подумала Майка.

— Спасибо, не беспокойтесь… — сказала она.

— Ну, дело хозяйское! — сказал коротко тракторист.

Сверху, в оконце, Пышта увидал: тракторист подошёл к своему железному коню, погладил его, похлопал, обтёр ему фары.

— Я с ним хочу-у-у… — заскулил Пышта.

— А я, может, в космос хочу, — ответила Майка. — Глотай! — Она дала ему таблетку, налила чая из термоса: — Глотай… Теперь вспотеешь. Все простуды из тебя выйдут, а вечером отвезём тебя. Пока спи!..

Она подоткнула на Пыште три одеяла, погляделась в карманное зеркальце, улыбнулась своему отражению и быстро спустилась вниз. Прошелестели её лёгкие шаги, издалека прозвучал голос:

— Девочки! Иду!

…Изобрести бы такое зеркало: человек поглядится, а оно в ответ язык покажет! Подумаешь, «спи!». Тебя бы вот уложили!..

Всё дальше и дальше, уходя, рокотал трактор. Пышта смотрел в оконце. Трактор обогнул прудок, где бригада вчера мыла сапоги, прошёл за хлыстами осинника, скрылся в лесу. А над дорогой остался висеть сиреневый дым.

Пышта поскулил жалобно и перестал. Какой смысл надрываться, когда тебя никто не слышит? Лучше заняться полезным делом. Он заложил меж зубов пальцы и стал дуть. Надо научиться свистеть по-разбойничьему, по-Анютиному.

Он дул, дул… И вдруг — свистнулось! Это было такое удивительное счастье, что Пышта привскочил и стал дуть опять. Разбойничий свист летел из амбара, и все птицы, наверно, поднялись в воздух. Только картофельная бригада ничего не услышала.