Энна Аленник - Журавленко и мы Страница 18

Как-то, в другой раз, Журавленко долго смотрел в окно. Маринка подошла, стала рядом и вздохнула:

— Ой, какое серое небо. Сплошная туча и ни чуточки не двигается. Кажется, что никогда не прояснится.

— А ты всмотрись, — сказал Журавленко, — Видишь? Всё-таки движутся мглистые слои. Едва заметно, а всё-таки перемещаются. Увидела — и спокойнее, правда? Значит, нет неподвижности. Значит, может рассеяться и пробиться солнце.

Вот после такой как будто мелочи Маринка начала иначе вглядываться в небо.

И в один из таких часов, после того как Журавленко выключил проигрыватель, а Лёве ещё казалось, что кто-то с кем-то продолжает бороться, он спросил о Розовеньком.

Журавленко не понял:

— Что за Розовенький?

— Ну тот, помните, ещё осенью мы передавали вам два винтика в окно, а он подошёл: «Сколько лет, сколько зим!»

И, набравшись храбрости, Лёва добавил:

— Он сказал, что у вас немыслимая затея.

Журавленко засмеялся, прямо-таки пришёл в восторг:

— Розовенький! Совершенно точно! Это же, товарищи, очень удобный цвет: понадобится — за белый сойдёт; понадобится — может сойти и за красный.

Лёва допытывался:

— Он нарочно так сказал? Нарочно хотел, чтобы вы машину не делали, да?

Журавленко замахал руками:

— Не хочу о нём говорить, не желаю портить настроения! Скоро он попытается нам его испортить.

И Журавленко, уже не весело, а с горечью, повторил:

— Да-а, Розовенький!

Глава тридцатая. Тройная проверка

В воскресный день второй половины января, когда все добровольные помощники Журавленко, все работники «Общественной мастерской изобретателя» были свободны, снова устроили пробный пуск модели.

Она стояла посреди комнаты, низенькая, с низенькой, словно присевшей башней. Вокруг было пустое пространство. Все вещи были распиханы по углам; раскладушка — сложена, тумбочка с приёмником и проигрывателем громоздилась на столе; на нём же, с краю, стояли наготове контейнеры.

Маринка и Лёва сидели на подоконнике и даже ноги подобрали, чтобы не занимать лишнего места.

Новые помощники пристроились кто где. Маленький очкастый мастер сидел на нижней перекладине стула, перевёрнутого и поставленного на другой.

Он снял на минутку очки, чтобы их протереть, и глаза его оказались вдвое меньше, добрее и беспомощно заморгали.

Худощавый пожилой мастер присел на углу стола и ёрзал от нетерпения, — видно, не привык он сидеть без дела.

А молодой, улыбчивый парень примостился на ступеньке складной лесенки, нахохлившись от ожидания, как птица, которую ждёт первый дальний полёт.

Журавленко с Кудрявцевым и Шевелёвым возились у модели, что-то опробовали. Вначале модель капризничала. Механизм заедало. Но ни у кого, кроме Лёвы, это не вызывало паники. Оказывалось, что кое-где надо было что-то ослабить, кое-где покрепче подвинтить.

Журавленко всё наладил и сел на подоконник, между Лёвой и Маринкой.

У модели остались Сергей Кудрявцев с Михаилом Шевелёвым.

И вот снова, как в первый раз, послышалось ритмичное пощёлкивание, брызнул раствор, и с удивительной быстротой начали ложиться кирпичи, ряд за рядом.

Лучший каменщик мог бы позавидовать такой ровной кирпичной кладке. Кирпичеукладчик начал делать пропуски. Получилось два оконных проёма. Когда они стали нужной высоты, Шевелёв сказал:

— Давай, Сергей.

Кудрявцев перевёл небольшой рычажок в модели. Тотчас из неё выдвинулись щипцы, положили на один проём, потом на другой по железной перекладине.

Модель с башней к тому времени стали вдвое выше.

Шевелёв отошёл от кабинки. Кирпичи стали снова ложиться сплошными рядами.

Минуты через две снова повторили операцию с кнопкой и рычажком. Во время неё, когда проёмы верхних окон были ещё недостаточной высоты, Шевелёв сказал всем присутствующим:

— Отступаю от плана.

И надолго отпустил кнопку. Но вместо того, чтобы начали ложиться сплошными рядами кирпичи, послышалось что-то вроде сильного щелчка, и модель замерла.

Сергей Кудрявцев победно поднял руку:

— Вот это класс, чёрт возьми!

— Да, — согласился пожилой мастер.

А молодой от восторга забыл, на чём сидит, и чуть не свалился вместе с лесенкой.

Журавленко любовно посмотрел на маленького очкастого человека: виртуозно он выполнил его замысел. А тот сидел себе на перекладине перевёрнутого кверх ногами стула и тёр большим белым платком свой маленький подбородочек с таким видом, будто ничего такого тут не было и, мол, как же может быть иначе?

Шевелёв снова нажал на кабинке кнопку, чтобы сделать пропуск, — и модель пошла.

Вот на полу уже выстроен фасад двухэтажного домика с двумя оконными проёмами в нижнем этаже и двумя — в верхнем.

Шевелёв уже проверил своим способом, при помощи нитки с грузом на конце, нет ли малейшего наклона, малейшего перекоса. И Маринка видит, как медленно, с удовлетворением, наматывает он нитку на руку.

А новые помощники оглядывают модель и говорят:

— Да… Не зря, Иван Григорьевич, живёшь на свете!

— Можно показывать кому хочешь!

Журавленко сидел на подоконнике усталый и тихий, чувствуя в эти минуты какой-то неведомый ему покой.

Но когда новые помощники ушли, а с ним остались Шевелёв, Кудрявцев и ребята, он сказал:

— Разберём, и ещё раз!

Фасад разбирали Маринка и Лёва. Они тряпкой обтирали кирпичи и укладывали их в контейнеры.

Окончив эту работу, Лёва заглянул в глазок одной из труб, и снова, как в тот день, когда упала башня, увидел там свои проволочки, которые он загибал для сцепления платформ. Но что там проволочки! Всё здесь уже своё. Такое своё, какого у него никогда и не было!

— Лёвка, отойди в сторону. Включаю! — услышал он голос своего папы и отскочил.

Фасад был построен во второй раз, снова разобран и построен в третий раз без единого тормоза и без единого перебоя.

Сергей Кудрявцев со всей силы хлопнул ладонью о ладонь.

— Нет, моя душа чего-то просит! Давайте, Иван Григорьевич, хоть музыку пошикарнее!

Не дожидаясь ответа, он вытащил из тумбочки пластинку и поставил.

И хотя это был вальс Шопена, который лучше послушать, чем танцевать под него, он выхватил у Маринки кирпич, который она вытирала, швырнул в контейнер, швырнул в угол тряпку и закружился со своей «дамой» вокруг фасада и модели с прекрасной башней, которая почти упиралась в потолок.

Маринка чувствовала, что у них хорошо получается. Только досадно было, что Иван Григорьевич на неё не смотрел. Он стоял к ней спиной, повернувшись к папе, который сидел на подоконнике.

«И Лёвка, конечно, рядом, а нос кверху, как будто он носом слушает», — подумала Маринка.

Да, это было верно. И брови у Лёвы были приподняты к вискам, и всё в его лице было устремлённым, ждущим, словно вот сейчас он встретится с чем-то расчудесным. Он был таким почти всегда, а сейчас в особенности.

Он стоял и слушал, как Журавленко с Шевелёвым намечали план дальнейших действий. Оба часто упоминали о каком-то бате. Лёва слышал о нём в первый раз, не знал, чей это батя, но было ясно: он старик, и заслуженный. Он поможет собрать таких людей, от которых всё зависит. Они посмотрят, как работает модель.

И Лёва понял, что придумать, рассчитать до последнего винтика и сделать по своим чертежам такую модель — это ещё не всё. Надо, чтобы сё признали и дали ей путёвку в жизнь.

Глава тридцать первая. Знаешь, какой сегодня день?

Маринка рванула дверь и вбежала в комнату:

— Мама, идём! К Кудрявцевым Журавленко пришёл! Мы с тётей Наташей какой обед приготовили!

Мама спросила:

— Ты что, в домработницы к ним нанялась?

Маринке хотелось ответить: «И нанялась!» — но еще больше хотелось, чтобы всё в этот день было хорошо.

Она сказала:

— Ну идём. Тебя тётя Наташа звала. Вот честное слово!

Мама гордо повела плечом:

— Подумаешь, звала. Так я и побегу. Очень мне надо смотреть на вашего Журавленко!

— Да не смотреть! У них же интересно. Сегодня, знаешь, какой день? Просто каждую секундочку, что я здесь, — жалко, что я не там.

— Иди, если жалко. Никто тебя не держит.

— А ты не хочешь? Нет, хочешь — и не идёшь. Сама себе наоборот делаешь!

— Да пусть он провалится, ваш Журавленко! Всё из-за него кувырком. Отца он у тебя отнял… Несчастные мы с тобой, Мариночка!..

Когда несчастным людям говорят, что они несчастные, и то они часто не хотят согласиться, протестуют. А когда счастливому говорят, что он несчастен, — как же тут не протестовать?

И Маринка закричала:

— Я не несчастная! Очень мне надо!

И с криком «Я знаю, что нет!» — Маринка примчалась к Кудрявцевым.

Она попала будто в другой мир, где жилось дружно и горячо.

Тётя Наташа, узнав, что сказала Маринке мама, растерялась и стала похожа на оробевшую школьницу. Может быть, она что-нибудь не так сделала?