Леонард Пирагис - Красавчик Страница 19

«Шманала скрывается где-нибудь в окрестности, — решил он про себя. — Нужно оповестить местную полицию». И уже на следующий день у местного урядника было предписание задержать Митьку, при нем прилагалась его фотографическая карточка и подробное описание примет.

Вечером Митьке было, что порассказать приятелю. Друзья лежали на песчаной косе, вдававшейся в озеро, и Шманала не без доли самодовольства описывал Мишке свое приключение. Красавчик слушал, почти не переводя дыхания. Когда дело дошло до прыжка под надвигающимся поездом, Красавчик изменился в лице.

— Ведь тебя раздавить могло! — в ужасе воскликнул он.

— Могло, — спокойно согласился Митька. Ему было приятно, что Красавчик перепугался за него. — Могло, да не раздавило, — повторил он. — Я и не из таких передряг выходил живым.

Он улыбнулся, как бы желая успокоить волнение друга, но это не так-то легко было сделать. Мишка ясно представил себе картину, как Митька прыгает через рельсы, а на него надвигается грохочущее и шипящее железное чудовище. Его дрожь проняла и сердце похолодело при мысли, что Митька мог сорваться, упасть и тогда… Красавчик даже зажмурился от ужаса, точно все происходило сейчас на его глазах…

— Митя, — он поднял на друга молящий взор, — не ходи больше на станцию.

Митька усмехнулся.

— Не бойся, не пойду. Теперь туда носа не сунешь… Да и так-то надо держать ухо востро.

— Почему «и так»? — не понял Красавчик.

— А Жмых, думаешь, уступит? Он теперь будет ловить — только держись. Чует он, что мы здесь.

Мишка испугался.

— Откуда он знает?

— Где мы живем он не знает, — пояснил Митька, — а чует только, что мы поблизости хоронимся… Теперь и к дачникам ходить нужно с опаской.

Замолчали. Звенела тонкая рябь, набегая на камни, шуршала выкидываясь на песок. Красные лучи солнца трепетали на ней, переливались малиновыми оттенками. Лес глухо шумел и из него доносилось монотонное тоскливое кукование…

— Митя, — нарушил молчание Мишка, — чего им нужно от нас? Ведь ничего мы им не делаем, зачем же им ловить нас?

Тоской и тревогой звучал вопрос.

Митька нахмурился.

— Зачем? А кто тогда сидеть в тюрьме будет? — мрачно иронизировал он. — Мы с тобой теперь отпетые… Хоть самую расчестную жизнь будем вести, а все-таки, коли сцапают нас, то засадят.

Он швырнул в воду камень, подвернувшийся под руку, и, следя за кругами на воде, продолжал:

— Они не дадут нам покоя… Уж если возьмутся за кого, так доконают… Не дадут житья.

И Митька рассмеялся злобно и горько. От этого смеха и от слов повеяло такой безнадежностью, что сердце Красавчика тоскливо сжалось.

— Доконают, — шепотом повторил он, и горечь залегла в душе. Страшно становилось, точно нависло над головой что-то неумолимое, что должно было «доконать», «не дать житья…» И было это до слез несправедливо.

Покойно было кругом… Но в самом этом покое, казалось, притаилось что-то страшное, опасность, выжидающая момента, что бы доконать… Шум леса точно предостерегал, а тоскливое ликование хватало за душу, словно накликало беду.

Митька совсем нахмурился… Он переживал то же, что и Красавчик. Кроме того, горькой насмешкой казались ему благие намерения бросить опасное ремесло, которые он пока таил только про себя. «Брось, не брось, — думалось, — все равно сцапают и запрячут. Ведь мы как бы меченные». Но тут же утешил себя: «А черт с ними! ведь снова сбежать можно!»

И, успокоенный этой мыслью, почти вымолвил вслух:

— Брось печалиться, Миша! Что будет, то будет! Пока мы еще поживем, не так ли? Увинтили же мы раз из тюрьмы, увинтим и еще двадцать раз, коли надо будет. Это уж я тебе верно говорю! С Митькой-Шманалой не пропадешь!

Красавчик грустно усмехнулся.

— Не хотелось бы совсем попадаться…

— И не попадемся! Брось кукситься пока… Пойдем-ка поедим с горя… Пора ужинать.

С этого дня Митька прекратил посещения станции, да и появляясь в поселке, он соблюдал крайнюю осторожность: Жмых по-видимому жил здесь на даче и попадаться ему на глаза совсем не входило в Митькины расчеты.

В половине июня погода испортилась.

Как-то утром Красавчик проснулся совершенно окоченевшим от холода. В пещере было темно, холодно и сыро. Мишка накинул на плечи арестантскую куртку, закутался в нее, но и куртка, казалось, пропиталась мозглой сыростью, не согревала. Мишка корчился, жался под курткой, тер неприятно застывшие руки, а ледяная дрожь пробегала по спине… Он не выдержал наконец и встал.

Митьки в пещере не оказалось. Это озадачило Мишку. Он выглянул сквозь кусты, мутный туман окутывал озеро и лес. Сквозь его массу проглядывали, точно призраки, верхушки деревьев, бледные, расплывчатые. Небо было мутно-серым, тяжелым и, казалось, нависало между деревьями. Из туманной мглы падали мелкие липкие паутинки дождя.

«Куда ушел Митька?» — задумался Красавчик, нерешительно поглядывая в холодную сырую пустоту. Он хотел было выйти в из пещеры, но не решился: слишком холодно и неприглядно было в лесу. Мишка вернулся, и уселся на корточках в углу пещеры, кутаясь в куртку и дыханием стараясь согреть руки. Долго сидеть не пришлось. Послышался треск кустов у входа. Какая-то темная масса вкатилась в пещеру. Послышался голос Митьки.

— Красавчик!

— И…я, — щелкнул зубами Мишка, высовывая голову из-под куртки.

Митька притащил громадную вязанку хвороста.

— Ну и погода, — заговорил он, сбрасывая хворост на пол. — Осень чистая… Холодно страсть… А ты чего в угол забился?

— Г…греюсь… — У красавчика зуб на зуб не попадал.

— Ну там-то не согреешься… Вот сейчас костер разведем. А ты очень прозяб?

— Очень.

— На вот, возьми пока и мою куртку. Только мокрая она.

Митька накинул свою куртку на голову приятеля.

— А ты как же? — услышал он глухой вопрос.

— А мне и так жарко. Я согрелся, собирая хворост.

Митька великодушно соврал: оставшись в легкой коломянковой рубашке, он задрожал от холода.

Отсыревший хворост плохо разгорался и отчаянно дымил. Митька долго раздувал огонь, пока яркое пламя не выкинулось столбиком над кучкой топлива.

— Ну вот, — красный от натуги, заявил Митька, — огонек на славу.

Мишка присел к костру. Закутанный в две куртки он походил на клубок тряпья, из которого выглядывало посиневшее лицо с дрожащими губами.

Дым от костра наполнял пещеру, рваными клочьями вырывался сквозь кусты у входа и терялся в тумане. Защипало в горле и глазах, но стало теплее.

Митька хлопотал у костра, готовя завтрак. В золе пекся картофель. Маленький жестяной чайник шипел на угольях — друзья обзавелись кое-каким хозяйством на заработанные Мишкой деньги.

— Не пойдешь сегодня к барину? — спросил Митька, передавая приятелю кружку с горячим чаем.

— Как не пойду? Нужно идти, — заволновался Мишка. — Ведь он ждать будет.

— Дождь…

— Дождь ничего… Не размокну. Вот обогреюсь, и хорошо будет…

Но как-то плохо подвигалось согревание. Красавчик жадно глотал горячий чай. Он обжигал внутренности, но снаружи плыла по коже мелкая, неприятна дрожь. Голова казалась странно тяжелой и болела немного… Слегка покалывало левый бок.

Лицо хотя и отошло, но тепло не вызывало на нем румянца. Глаза как-то потускнели и вообще, Мишка выглядел понурившимся… Митька обратил на это внимание.

— Что с тобой? — тревожно вглядываясь в лицо друга, спросил он.

— Ничего… Холодно, — вяло ответил Мишка.

— Ну согреешься, ничего…

И он подбросил в огонь охапку хвороста. В костре зашипело, повалил, густой дым, и пламя заглохло на минуту; потом пробилось, вскинулось на ветки, полизало их и столбом поднялось кверху, почти достигая потолка пещеры.

— Жарко…

Митька, разгоревшийся, вспотевший, отодвинулся от костра.

— Что в бане! — улыбаясь добавил он.

Красавчик не находил этого. В пещере хотя и было жарко от костра, но по спине его ползли мурашки, и было холодно, точно за воротом рубашки лежал кусок льда. Мишка чувствовал себя очень скверно. Ему не хотелось даже шевелиться, и он точно застыл, скорчившись у костра.

Как ни плохо было Красавчику, а все-таки он отправился к Борскому. По дороге он разошелся немного. Сперва голова будто бы сильнее разболелась и закружилась, но потом это прошло. Мишка даже побежал наперегонки с другом и как будто бы согрелся. Когда подходили к поселку, ему стало даже жарко. На щеках проступил румянец, глаза заблестели каким-то странным блеском… Сухие ладони и ступни ног горели… Голова же стала как будто тяжелее.

Борский, здороваясь с Мишкой, задержал его руку в своей и пытливо заглянул ему в глаза.

— Что это? Жар у тебя?

Пощупал лоб и спросил участливо:

— Ты не болен? У тебя ничего не болит?

После бега у Мишки сильно кололо в левом боку, так что трудно было дышать, голова болела, и тяжелые горячие веки закрывались сами собой. Однако он покачал головой: