Герхард Хольц-Баумерт - Автостопом на север Страница 19

Великан тем временем проверил свою машину, все по правилам и теперь собирается дальше, в Берлин ехать.

Жаль, что мне в другую сторону. Прокатиться бы с ветерком! Обо всем бы поговорить — и о мировых проблемах, и о скорости, о смерти, и о дьяволе, и о том, как, когда нас против шерстки гладят, мы центнеровый телек в окошко можем выкинуть, будто спичечную коробочку.

Может, правда мне с ним в Берлин махнуть?

Мать сразу скажет: так, мол, она и знала, что я не выдержу. Отец свирепо промолчит, а Петер в первом же письме трижды подчеркнет: задавала! Да и Великан не согласится. Мы же понимаем друг друга, будто родные братья. Отступать? Нет, ничего такого не получится.

Он запер ящик в боковине на висячий замок, а ключ прицепил к ключу зажигания — порядок во всем должен быть. Надо мне, когда из Варнемюнде вернусь, капитальную уборку дома учинить.

— Сейчас мы тебе машину организуем.

Я уже знаю: раз он сказал, так оно и будет. Это вам не сто бородатых анекдотов. Он только дело говорит. Где-то, пока еще далеко, рокочет мотор.

— Давай беги на другую сторону и садись, не зевай!

Глава X, или 15 часов 23 минуты

Много, должно быть, прошло времени, прежде чем я начал соображать, где верх, где низ, прежде чем я вспомнил, как меня зовут: я ведь не Пепи и не Петер, не Шубби и не Пружина-Крамс, и Краузе меня не зовут, и совсем я не Крупп. Наконец-то я снова я, а это значит — комиссар Густав Мегрэ, по прозвищу Гуннар.

Неожиданно Великан бросился на другую сторону шоссе. Грузовик тормозит, мы едва успеваем пожать друг другу руки. Если не ошибаюсь, я ему еще крикнул на прощанье:

— Полундра! Бывай! А твоей Уши — привет!

Вроде бы неудобно получилось.

Сижу в кабине и вдруг чуть не обалдел: оказывается, грузовик-то советский, и за рулем советский солдат сидит и подмигивает мне. А я так растерялся, что крикнул ему «Хау-дуюду!» Но солдат от этого вроде бы даже еще веселей на меня смотрит.

Только он включил скорость, уж Великан мне махнул на прощанье, как я рывком открываю дверь и скатываюсь вниз.

Мешок Петера! Забыл совсем! Хоть бы его там муравьи сожрали…

Нет, не сожрали: точно там, где я застыл, будто дерево, перед мертвым Хэппусом и сбросил мешок на землю, там он и лежит, покосившись, в травке. Вдвоем мы его закинули за борт грузовика. Что-то многовато сразу на мою головушку свалилось! Опять ничего не могу сообразить, кто я и что: то ли я Пепи, Крамс то ли я…

Долго мы так едем. Брезент шуршит — это он за ветки, нависшие над дорогой, задевает. Всякий раз, когда мы обгоняем другую машину, я пригибаюсь — мне кажется, что мы через нее перекатываемся. Я сижу высоко, кабина большая, просторная, пахнет машинным маслом и табаком. Похоже как на капитанском мостике моего брата Петера.

Давно уже я сижу здесь и ни слова не сказал. Молчу как истукан, все стараюсь собраться с мыслями.

Густав, пошевели извилинами! Как там насчет русских слов?

Показываю вперед, говорю:

— Мы ехать север, да?

Не глядя на меня, солдат кивает.

— Север — город Росток. Там брат Петер.

Здорово у меня получилось.

— Я голосовать, потому что…

Как будет «обещал» — этого я не знаю.

— Мы вместе Тереза. Это был цыпленок…

Солдат повернулся ко мне, должно быть, не понял, о чем я. Бог с ним, я уж и сам начинаю забывать, кто это, собственно, был и был ли вообще.

— Меня зовут Сева.

Сказал это солдат четко и ясно.

— Меня зовут Гуннар.

Солдат сейчас правит одной рукой, она дрожит на здоровенной баранке. Другой рукой он старается достать что-то из нагрудного кармана гимнастерки. В конце концов достает мятую пачку сигарет.

— Курите, пожалуйста!

Ясное дело — Мегрэ курит. На вечере после окончания неполной средней школы он даже выкурил две кубинские сигары подряд, железный комиссар Мегрэ.

Вытягиваю из пачки сигарету и набираю побольше воздуха. Разве это сигарета?

Исподтишка поглядываю на солдата: он смял картонку и сунул в рот.

Я повторяю за ним все движения, но у меня в руках какой-то штопор, который я осторожно беру губами.

— Спички есть? — спрашиваю и только удивляюсь, сколько я русских слов знаю. А в табеле тройка! Несправедливо все-таки.

Солдат достает зажигалку из кармана, щелкает, я сосу дым, как младенец соску.

Удар молнии! Что-то режет глотку! Какой-то взбесившийся хищник раздирает легкие, рвет бронхи…

— Караул!

Я задыхаюсь, кашляю, поскорей вынимаю этот взрывной патрон изо рта, из глаз брызжут слезы.

— Динамит! — кричу я, стараясь справиться с новым приступом кашля. — Танки хорошо подрывать… Кх-кх-кхе…

Но солдат, должно быть, прошел спецподготовку — попыхивает себе на здоровье да еще дым из ноздрей пускает.

— Табак хороший. Это папиросы.

Комиссар Мегрэ, не исключена возможность, что завтра кто-нибудь совершит преступление с этими динамитными патронами. Возьмите себе на заметку.

— Предпочитаю «Дуэт», изредка «Юбилейные».

Честно говоря, их у нас курит только Пепи на большой перемене в закутке за физкультурным залом. Мне-то он раза два давал затянуться. Приеду — куплю пачку папирос и подсуну ему.

Незаметно выкидываю свою выжатую динамитку. Солдат моргает, в углу рта покачивается папироса.

— Я думаю, сегодня хорошая погода. Не правда ли?

Я восторженно соглашаюсь и задаю вопросы — обычные глупые вопросы:

— Вы хорошо говорите по-немецки. Где вы учились?

— Я здесь, ГДР. Дружба. Сам я из Донецка. Там — шахтер…

— Шахтер!.. — выкрикиваю я от радости, что так хорошо все понял.

Потребую, чтобы наша учительница по-русскому мне четверку поставила.

— …там я шахтер. Жалко, плохо учился по-немецки в школе.

— Плохо. Да, плохо. Я тоже плохо учиться в школе по русски.

— Теперь я здесь, ГДР, дружба. Я солдат, опять учиться немецки. Здесь страна Маркса, Энгельса, Гейне и Тельмана. Я должен знать язык Маркса, Энгельса, Гёте, Гейне и Тельмана, правильно?

— Правильно! Хорошо!

Густав, эта Тереза не оставляет тебя в покое! Ты же ноль без палочки, когда эти имена слышишь: Моцарт, Шторм, Гёте. Да, старина, плохи дела!

Попыхивая своей динамиткой, солдат называет людей, о которых я в жизни ничего не слышал. Ну ничего, кое-что и я знаю.

— Товарищ Ленин — очень хорошо, — говорю я по-русски.

Солдату понравилось. Он кивает так решительно, что папироса у него чуть с губ не срывается.

Но послушайте, Мегрэ, кто этот Гейне, кто такой Че вы ведь тоже не знали. Пришлось Цыпке вам объяснять.

— Я люблю Гёте, — продолжает солдат, будто мне назло. — Очень красивые стихотворения писал Гёте. «Кто скачет сквозь ветер и мрак ночной…» у нас читали, когда был вечер поэзии.

Опять стихи! Густав, держись, не падай! Неужели весь мир из этой культуры состоит?

— Я знаю живого поэта, правда очень маленького. Зовут Тереза, или Цыпка.

— Не знаком, сожалею. Когда есть время, я люблю читать стихи Гейне, особенно «Не знаю я сам, что со мною…».

Я тоже. Ну, да ладно!

Мы довольно долго уже едем. Может, этот дохляк Хэппус ее уже ссадил? Цыпка же кому угодно плешь переест. Но ничего похожего на нее не попадается.

— Я люблю играть в футбол. Хорошо всё вместе: великие поэты — мой самый великий Пушкин — и футбол. Всё вместе. Так хорошо жить. В армии, правда, мало свободного времени, много…

Он ищет слово «служба» — я ему подсказываю. Хоть бы у нас в Национальной народной армии побольше «службы» было, а не одни эти поэты. Я в танкисты хочу.

— А вы в армии в какой части служите? Танкист? Сапер? Очень здорово ваши саперы мосты наводят. По телевизору показывали. Так и накатывают. Прямо через речку. Тут и Пружина-Крамс слов не подберет, до того здорово!

— Я не знаю поэта Крамс. В армии я шофер грузовой машины. Вот на этой самой. Она — как мой хороший друг.

По-честному — я разочарован. Только и всего? Правда, машина сильная. Но ведь ни пушки, ни пулемета, ни ракеты, хоть бы маленькой…

— Транспорт — важная штука. По целым суткам не вылезаешь из-за руля. Надо! — говорит солдат, будто догадавшись, о чем я только что подумал.

— Тихо идет этот транспорт, — говорю я, — слишком тихо. Я пойду в авиацию. Летчиком буду. На реактивном истребителе. Как увижу империалиста — бац! — и готово.

Солдат отвечает по-русски. Надо остановить его.

— Стой, стой! Я не понимать ничего.

— Я плохо по-немецки. Плохо понимаю. Ты быстро говорить. Моя грузовая машина, когда надо, может ехать быстро. Много груза может взять, мощный мотор… Идет по полям и по лесам… Где хочешь пройдет.

— И по лесам? Не верю.

Солдат говорил не о лесах. Он хочет вспомнить немецкое слово и говорит:

— По мокрой земле.

— Может быть, луга?