Семён Ласкин - Саня Дырочкин — человек общественный Страница 2

Стихи понравились. А с Пушкиным даже сравнивать не стали.

Потом вызвали Татку. Её стихотворение было очень простым, и я без всякого труда его запомнил.

Дождик с крыши капает:                                    кап-кап-кап.Голоса ребячьи:                        ха-ха-ха!Ноги в лужах хлюпают:                               хлюп-хлюп-хлюп!Воробьи чирикают:                          чвык-чивык!

Таткины стихи были весёлыми, звонкими, понятными всем.

— Как бы назвать Наташино стихотворение? — спросила Галина Ивановна.

— Весенняя песня! — предложила Татка.

— Хорошо, — согласилась Галина Ивановна и поставила поэтам по пятёрке.

На улице мы все же поспорили, чье сочинение самое лучшее.

— Моё самое точное, — сказала Люська.

— Нет, — сразу же заспорил Севка. — Самое точное — моё, а самое лучшее — Санино.

Люська возмутилась:

— Твой Дыркин вообще ничего не написал!

— Это он на бумаге ничего не написал. А в мыслях?! — спросил Севка.

Люська приложила Севку портфелем. Мы тут же бросились догонять Люську — только разве её догонишь?!

Удалиха влетела в парадное, щёлкнула задвижкой, показала через стекло свой длинный язык.

Пришлось от неё отступиться. Тогда мы с Севкой понеслись друг за другом, размахивая портфелями.

Счёт был два — один в мою пользу. Это означало: я саданул Севку портфелем два раза, он меня — один раз.

— Мир?! — предложил Севка, слегка задыхаясь и чувствуя своё поражение.

— Мир и дружба! — согласился я.

— Кто бы стал спорить, — сказал Севка, — но только не я.

Мы пошли рядом.

Солнышко сегодня словно забыло скрыться, серебрило лучами белёную пожарную каланчу, самое старинное здание улицы. Небо казалось глубоким и пронзительно синим.

Правее за пустырём начиналась стройка. Вернее, бывшая стройка. Потому что уже месяц рядом с нашим домом за забором возвышался новый прекрасный дом с высокой торжественной аркой и огромными окнами на первом этаже. Люди посматривали на стройку и гадали, что же внизу будет: магазин или столовая?

Раньше мы с Севкой не решались за загородку лезть, но теперь, когда с фасада снимали леса, очень захотелось посмотреть дом поближе.

Мы раздвинули доски в заборе.

Вдалеке, за аркой, бульдозер крутится, подгребает строительный мусор, перекидывает в порожний грузовик. Поближе к нам штабеля досок, металлические конструкции для лесов, кучи неубранного цемента.

— Полезем? — сказал Севка.

Я сомневался.

— Вечно трусишь! — упрекнул он меня. — «Туда нельзя, здесь осторожно!» — Байкин припал к забору, начал наблюдение. — Все делом заняты, на нас и внимания не обратят.

И юркнул в дыру.

Я постоял немного, но тоже не выдержал, полез в щель вслед за Севкой.

Не успели мы закончить короткую перебежку по открытой местности, как кто-то крепко ухватил меня за рукав.

— Ку-да?!

Я застыл. Немолодой человек, лет двадцати пяти, в строительной каске хмуро глядел на нас.

— Не видите — стройка! Ударит доской, тогда поздно будет объяснять, куда можно лазить, а куда — нельзя. Наверное, уже пятиклассники, а поступаете, как маленькие!

Уточнять возраст не захотелось: к чему человека разочаровывать?! Полезли назад.

— Солидно выглядим! — гордо сказал Севка. — Меньше пятого класса не дают. Если бы я один был, то мог бы и за шестиклассника сойти, давай спорить?

Моё молчание он оценил как согласие.

— Пошли вдоль забора, Саня. Быстрее к Неве выйдем.

Вообще-то мне пора было домой возвращаться, но я возражать не стал: до реки близко, много времени не потеряем.

Красота на Неве необыкновенная! Река вскрылась, над широкой полыньёй поднимался густой пар. Солнце едва видно: от пара-тумана оно казалось не огненным, не жёлтым, а белёсым, — на такое можно хоть, целый час смотреть.

Туман колебался, словно его раскачивала невидимая рука.

— Сюда! Скорее! — кто-то кричал невдалеке, и я не сразу понял, что это зовут нас.

Но Севка уже мчался по ступенькам гранитного причала, легко спрыгнул на кромку берега, побежал по камням.

Пришлось догонять.

На берегу я увидел дядьку, он махал руками, торопил нас.

— Тонет! Помогите! — звал дядька.

Сердце у меня сжалось и перекатилось в живот. Я ещё не понимал, кто тонет, но ноги сами несли меня по грязи, по кучам лежалого снега, по камням на берегу.

Кто же тонет? На бегу я глазами искал тонущего.

Лёд на Неве был неровный, с большими трещинами, в отдельных местах льдины успели наползти друг на друга. Между этими высокими острозубыми кучами чернела вода. И тут сравнительно недалеко от берега мой взгляд внезапно наткнулся на маленький барахтающийся комочек. Я увидел намокшую жиденькую собачью бородёнку, а затем услышал жалобное повизгивание.

— Тонет! — повторял дядька. — Ребятки, как её вытащить?!

От дядьки так пахнуло вином, что я невольно отвернул голову. Наверное, собака и сиганула в полынью от такого противного запаха.

Дядька схватил меня за рукав, крикнул:

— Что медлите?! Вы вдвоём легче меня одного!

Но я и без него думал, как спасти собаку?! Шагнул на лёд и сразу почувствовал: тону! Да и какой лёд в середине марта?!

— Что же нам делать, что делать?! — волновался дядька. — Может, ты легче?! — Это он Севке сказал, будто не видел, что Байкин тяжелее меня вдвое. — У меня Фенька не простой пёс, а породистый, фокстерьер.

Севка ногу на лёд поставил и, конечно, сразу же стал погружаться.

Я даже от ужаса заорал на него:

— Да если меня лёд не выдерживает, как он тебя выдержать сможет?!

А фоксик крутится около кромки и как только лапой за льдину зацепится, так льдина под водой исчезает, опять приходится псу барахтаться.

Мои ноги будто бы к земле приросли, ничего толкового в голову не приходит.

— Стаскивайте ремни, парни, — советует дядька. — Свяжем их вместе и кинем собаке!

— У нас ремней нет, — говорит Севка.

— Как нет?! На чём же у вас брюки держатся?!

— Они не держатся, — объясняет Севка. — Они висят.

— Ремня пожалели для утопающего?! — не поверил дядька.

Пришлось пиджаки расстегнуть, показать ему брюки.

А фоксик тем временем опять к льдине подгрёб, но снова сорвался.

Дядька руками виски сжал, стонет.

Севка вдруг здорово сообразил, не зря он человек умственный!

— Нужно на стройку бежать, там досок навалом! Если доску на лёд бросить, то собака на неё заберётся, по доске до берега добежит. А если не заберётся, то мы сами к ней доползём.

Дядька воспрянул.

— Верно! — кричит. — Живо на стройку!

Понеслись мы к стройке. Пролезли в щель. Досок здесь, действительно, навалом. Схватили верхнюю. Тянем. И тут кто-то как гаркнет:

— Ра-азворо-овываете?!

Чувствую, меня за шиворот ухватили. Крепко держат. А рядом Севка хрипит.

Я повис в воздухе, очень неудобное положение.

— Дяденька, отпустите! — взмолился я. — Мы вернём!.. На реке собака тонет!.. Мы сразу вернём!..

Стало полегче в воротнике, вздохнуть смог. И Севка задышал ровнее.

Поднял я голову — батюшки! — это держит меня знакомый рабочий в каске, тот самый, что нас со стройки выгнал.

— Собака тонет? Не врёшь?!

— Честное октябрятское!

— Правильно, — неожиданно поддержал он нас. — С доской удобнее, соображаете! Лёд сейчас ненадёжный. Вы на Неве одни или со взрослыми? Вам помочь?

Неудобно мне за пьяного стало, не захотелось рабочего к нему подводить.

— Есть взрослый! Он ждёт…

— Тогда давайте до щели хоть донесу… — Оглядел он штабель, выдернул одну доску пошире и подлиннее, легко взвалил на плечо.

Мы с Севкой побежали за ним. У забора он нам помог вылезти, доску передал. Тяжёлая оказалась. Но что поделаешь, нужно было спешить.

Издалека увидели, что на берегу хозяин собаки нам руками машет, торопит.

Опустили доску на лёд. Дядька подтолкнул с конца, продвинул, зачмокал губами, стал привлекать собачье внимание. Только Фенька от усталости, видимо, понять ничего не может, бьёт лапами, захлёбывается.

— Ну, кто первый?! — спрашивает дядька.

Я Севку опередил:

— Давайте, я…

— Валяй! — приказывает дядька. — А я, для твоей безопасности, на край доски встану. Если под воду пойдёшь, я тебя быстро за ноги схвачу, утонуть не дам.

Лёг я на доску и по-пластунски пополз к фоксику.

Чувствую, живот сразу промок, сухого местечка на мне не остаётся. Но назад нельзя. Нужно только вперёд, хотя бы ещё метр-полтора продвинуться, а там попробую её достать поводком с ошейником…

Фоксик заметил, что я к нему ползу, заскулил. А вот позади, на берегу, стало тихо. И Севка, и дядька будто дышать перестали.