Станислав Романовский - Рассказы Страница 2

Гул походил и на то, как зимой на кордоне ветер пробует петь в трубе, и на то, как весной трогаются вершины сосен, и, намолчавшись за зиму, гудят они согласно и светло.

«Алеша-ааа…» — слышались в этом гуле детские голоса. Будто собирались они спросить его о чем-то, а о чем — пока неизвестно.

Кто они? Что за подземное пение?

Алеша далеко высунулся над обрывом, под собой увидел светло-зеленый луг, лиловую дорогу и по обе стороны ее большие белые камни — сначала он принял их за стадо коров. А по всему обрыву, по красной стене его, он разглядел множество ласточкиных нор, и в них, как в глиняных горшках на заборе, пел ветер.

«Алеша-ааа…»

Ласточки давно улетели на юг, гнезда были пусты. Ветер усилился, и так печально запела Певчая гора, что Алеша хотел было уйти немедленно. Но ветер пошел порывами, и песня получилась веселая, отдаленно похожая на игру гармоники:

А мы просо сеяли-сеяли,Ой, дид-ладо, сеяли-сеяли!

— Эх, ты! — удивился Алеша.

Ему очень хотелось услышать еще что-нибудь хорошее, и он подождал немного и пошел к своим: как бы без него не уехали.

Долю пришлось ему идти, далеко убежал он на радостях, рассказать дома — так не поверят, как далеко…

Ребята были в сборе, сидели в машине, ждали только Алешу. Учительница Светлана Николаевна сделала ему замечание:

— Нельзя так опаздывать, Веригин.

Никита надул губы:

— Я ему бабочек дарю, а он…

Алеше стало стыдно, и он молчал, ждал, чтобы его выругали как следует и уж больше не ругали.

Дома за ужином он рассказал все как было.

— Знаю я Певчую гору, — сказал отец. — Раньше на ней хороводы водили, песни пели, а она подпевала.

— Не всегда же она подпевала, — вставила слово мать, убирая посуду. — Не каждый день.

— А я разве говорю «всегда»? — уточнил отец. — Смотря с какой стороны дует ветер. Другой раз она неделями голоса не подает. А зимой она вообще молчит — спит под снегом.

Мать убрала со стола, сухо-насухо вытерла его, вымыла посуду и не присела, пока отец не позвал ее:

— Посиди с нами, Александровна.

— Некогда.

И все-таки села за стол — побеседовать перед сном, и по глазам ее Алеша догадывался, что она что-то хочет рассказать.

— Старые люди говорили, — начала она, — отчего Певчая гора поет жалобно…

— Она и весело умеет, — вспомнил Алеша.

— Она по-всякому умеет, — кивнула мать, — но много печалится. Отчего? Оттого что были у нее дети — белые камни, да на луг скатилися, убежали от нее в разные стороны. И Певчая гора тоскует по ним, по своим детям, и зовет их обратно: «Зачем вы меня покинули?»

— Они недалеко от нее лежат, — сказал Алеша.

— Кто? — спросил отец.

— Да камни-то — дети Певчей горы! Лежат они в траве, большие, белые, а то и серые. Я подумал: коровы, — улыбался Алеша.

— Не коровы, а быки, — уточнил отец. — Такие камни быками зовут. — И улыбнулся: — Молока от них нет, а то бы их тоже коровами звали…

— Спать пора, — сказала мать, и когда погасили свет, а Алеша залез под одеяло, в темноте мать наклонилась над ним и зашептала, а от слов ее на лице и ухе Алеши задрожал теплый кружок дыхания: — Сынок, ты говоришь — они рядом с матерью, дети Певчей горы. Это тебе кажется, близко, а ей кажется, что далеко… Рядышком, а не погладить их! Вот ты уйдешь в школу, тебя нет, а я беспокоюсь. Ты чего смеешься?

— Дышишь ты, а мне щекотно.

— Ааа… Ну спи. Только крепко спи.

— Как получится, — бормотал Алеша, засыпая.

Снилось ему что-то очень хорошее, но что именно — неизвестно: проснулся и все позабыл, а спросить не у кого. Ни у матери, ни у отца, ни у учительницы. Никто не скажет, что за сон его навестил. Может, это музыка была?

Я по себе знаю: когда она снится, проснешься и не сразу вспомнишь, что это было. Только свежо на душе, и среди забот и всяких непеределанных дел нет-нет, да и намурлычется невольно, напоется тебе под нос что-то очень хорошее.

Подснежники

В начале апреля, когда ударили холода, в четвертый класс пришла новенькая — Галя Вдовенко. Учительница Валентина Федоровна посадила ее за первую парту рядом с Николаем Братухиным и на уроке географии попросила рассказать про полезные ископаемые.

Галя вышла на середину класса и, округлив губы, певучим, нездешним голосом поведала такое, чего не было в учебнике.

— Каменный уголь бывает блестящим, — сказала она и в слове «уголь» вместо «г» мягко и протяжно произнесла «х», а руками сделала округлое уверенное движение. — Он бывает таким блестящим, что в нем отражаются окружающие предметы.

Такого угля Николай Братухин не видел никогда. Здесь, в лесном поселке, испокон веков топили дровами, и мальчик позавидовал новенькой: она, по всему заметно, и видела, и в руках держала этот зеркальный каменный уголь. Вот бы его сюда, в школу, один кусок всего, вместо зеркала повесить в простенке между окнами. Смотритесь, девчонки, сколько душе угодно, а ты — захотел причесаться, пожалуйста, смотри на свое отражение и причесывайся.

Новенькая получила пятерку, вернулась на место, села с Николаем Братухиным, и он услышал, как класс потаенно вздохнул, — хороший был ответ, жалко, что короткий, еще бы послушали.

После уроков народ окружил новенькую, чтобы как следует рассмотреть и расспросить ее. Девочки трогали ее косу и дивились, до чего же она пушистая и длинная, а староста класса Нина Рожина остерегала их:

— Девчонки, вы у Гали косу не оборвите!..

И, после всех дотрагиваясь до Галиных волос, говорила:

— Как шелк! Ты, Галя, к нам приходи голову мыть. У нас в колодце вода мягкая-премягкая, самая мягкая и поселке. Голову вымою хоть с мылом, хоть без мыла — полосы легче пуха, рассыпаются!

— Нравится тебе у нас? — спросил новенькую первый отличник класса Владислав Колесников.

— Нравится, — пропела новенькая. — Очень даже нравится. — Поежилась и прибавила: — Холодно только очень.

— А у вас теплее? — спросила староста класса.

— Как не теплее, — улыбнулась новенькая. — У нас на Украине в это время подснежников видимо-невидимо. Птицы поют! Небо синее-синее. Синее не бывает. И все ходят раздетые.

Глаза у нее притихли, и вместе с ними притихли и девчонки, словно они, все до одной, были виноваты в возвратных апрельских морозах, и сейчас сообща переживали свою вину — до тех пор, пока первый отличник класса Владислав Колесников не сказал:

— У нас только в этом году апрель такой холодный. А так у нас тепло. И подснежники есть.

— Есть? — спросила новенькая, и глаза у нее улыбнулись.

— Есть! — загудели все. — Много! Полно́!

Николая Братухина оттеснили, не дали ни о чем спросить у соседки, и, когда выходили из школы, он невольно подслушал, как две сестры Болонкины нашептывали новенькой:

— Галя, ты Нинку Рожину не слушай. От ее воды волосы секутся. К нам приходи голову мыть!

На другой день полкласса вместо «г» говорило «х», а новенькая на уроки не пришла. Не пришла она и на третий день, и от сестер Болонкиных стало известно, что Галя лежит в больнице с воспалением легких и в палату к ней не пускают.

— Жалко, что не пускают, — сказала староста класса Нина Рожина, — а то бы мы навестили ее.

— Обязательно бы навестили! — подтвердил первый отличник класса Владислав Колесников.

— Подождем, когда пускать станут.

— Подождем. Что теперь сделаешь?

— Нельзя же без спросу ходить в больницу.

Сразу же после уроков Николай Братухин пошел в лес за подснежниками, благо из поселка, в какую сторону ни пойди, обязательно попадешь в могучий сосновый лес. Сосны лоснились ото льда медными стволами, под ногами скрипел снег, цветов не было и в помине. Но на обратном пути, у овражка, на красной глине, мальчик увидел мохнатые от снега золотые цветы мать-и-мачехи, набрал их, спрятал за пазуху и принес в больницу.

В больнице на его приход не обратили внимания. Он пошел по длинному коридору, по дороге заглядывая в двери, откуда сильно пахло лекарствами и доносились голоса, пока не обнаружил палату, где была новенькая.

Она лежала одна в хорошо протопленной комнате с высоким белым потолком. Мальчик сел на табуретку, снял шапку и стал смотреть на больную.

Глаза у нее были закрыты, но она не спала, и, глядя на лазоревые жилки на веках, он достал из запазушника цветы мать-и-мачехи, отдышал их, положил на одеяло и собрался уйти.

Веки у девочки дрогнули. Она с трудом открыла глаза и увидела мальчишку в толстом зимнем пальто с вспотевшей головой. Он широко улыбался и шевелил губами.

— Кто ты? — пролепетала она.

— Николай Братухин… Сосед… Погляди-ка: подснежники!

Она прошептала обметанными губами:

— Ничого мэни нэ трэба…

— Как это не трэба? Трэба, — уверенно сказал мальчик и поднес цветы близко к лицу девочки. — Ты на днях сама спрашивала, есть ли у нас подснежники? Вот они, пожалуйста…