Юрий Дьяконов - Приказ самому себе Страница 2

«Вот незадача! — огорченно думал Углов, трясясь в люльке военкомовского мотоцикла. — Зачем я понадобился?.. А вдруг снова военные сборы! Загонят месяца на три куда-нибудь в Среднюю Азию. А как же Оля? Ведь она еще не поправилась…»

— Вольно, товарищ гвардии сержант! Вы догадываетесь, зачем я вас вызвал? — спросил военком.

— Никак нет, товарищ подполковник!

— Орден вам прибыл. За что это, гвардеец?

— Не знаю, — удивился Углов. Он ожидал услышать что угодно, только не это. — Вроде бы не за что.

— Вот те на! — развел руками военком. — Может, Президиум Верховного Совета ошибся? Или вы не Углов?

— А что, товарищ подполковник, все может быть. Однофамильцы бывают… Вот у нас случай в полку был…

— Э-э, — прервал военком, — кончай эти байки. У нас в полку тоже были случаи. Но я не помню, чтобы у нас на фашистском танке па немцев в атаку ходили. Был такой случай?

— Был, товарищ подполковник, — улыбнулся Углов. — Это все капитан Николаев придумал. Я только подсоблял…

— Нет, товарищи, — обратился военком к окружившим; их офицерам военкомата, — что же это такое?! Прямо не гвардии сержант, а барышня. Ему золотой орден Славы первой степени прислали. Единственный в нашем районе кавалер всех трех степеней. Подумать только! А он: ошиблись… подсоблял… однофамильца приплел… — военком согнал с лица улыбку и приказал: — Сержант Углов. Доложите о бое под Гроссдорфом в апреле 1945 года. Молодым офицерам полезно послушать. Садитесь все, товарищи…

— Есть доложить! — щелкнул каблуками Углов…

Капитан Николаев… Свято хранил память о своем фронтовом друге и командире, погибшем в последний месяц войны, Иван Углов. И сына назвал его именем — Зиновий.

К пяти годам Зиночка знал уже все буквы, умел считать до двадцати. Мама с папой научили. Очень ему хотелось учиться. Но в школу все равно еще не примут. Говорят: подрасти надо. А вот с ростом-то у Зиночки и плохо. Одногодки ого как вытянулись! Все его обогнали. Мама сказала, это оттого, что он ест плохо. Стал он есть все подряд: и суп, и кашу, и кисель клюквенный. Даже добавки просил. И, правда, подрос… да только не туда, куда надо. Стал кругленьким, упругим, как мячик. А вверх — ни чуточки.

— Ничего, сынок, — утешала мама. — Придет время — ты еще всех обгонишь. Будешь большим, как папа.

А Зиночка с грустью думал: «Когда это будет?» Но грустил он редко. Характером пошел в маму: был веселым, уступчивым, ласковым. За это его любили на улице все, от взрослых людей до последней приблудной собаки и ободранной хромоногой кошки.

Вообще, с кошками и собаками, с воробьями и галками, со всем, что бегает, летает или ползает, Зиночка жил в ладу. Он мог часами наблюдать, как жук или муравей тащит громадную травинку. Убирал с его пути ветки, камни, чтобы работяга поскорее донес тяжелую ношу до своего жилья. Зимой он подкармливал голодных воробьев и галок. А синички так привыкли к нему, что каждое утро стучали в стекло носами и звали тоненько: «Пи-ить! Пи-ить! Синь! Синь!»

— Вот глупые, — смеялся Зиночка, — надо говорить: «Есть! Есть!» — и высыпал на дощечку под окном любимое кушанье синичек — жирные крошки от котлет.

А не бояться кошек и собак его научила мама.

— Они же умные, Зиночка. И добрые. Они понимают, что ты маленький, и никогда не тронут. Приласкай их, дай что-нибудь. И животные всегда помнят…

Когда Зиночка выходил на улицу, соседские собаки издалека бежали к нему, заглядывали в глаза и тыкались носами в карман, ли, что он припас для них какой-нибудь гостинец.

Если у человека много друзей, то ему и грустить некогда. Утром от калитки уже несется девчоночий крик:

— Зи-ноч-ка! Идем иг-рать! — И он спешит к подружкам.

Играл он только с девочками, потому что ближайшими соседнего угла и до водоразборной колонки были одни девочки. Правда, мальчишки встречались. Но разве с ними поиграешь? Совсем большие. В школе учатся. А ходить дальше угла, где Очаковскую пересекает Державинский спуск, или в другую сторону, за водоразборную колонку, мама не разрешала.

Да и зачем уходить, если и в своем, и в ближайших дворах лето созревает что-нибудь вкусненькое: то белая, сладкая, как тютина, то темно-красная, крупная черешня, то золотисто-солнечные шарики абрикосов или такие прозрачные, что видно насквозь зернышки, полосатые ягоды крыжовника. Под густыми ветвями деревьев никакая жара не страшна. А уж сколько заветных уголков во дворах, за сараями, между домами! Там, вдали от придирчивых взрослых, можно играть в любую, самую интересную игру хоть до вечера.

Верховодила всей компанией Саша Магакян. Худая и черная как галка, она была старше Зиночки на полгода и выше на целую голову. Она лучше всех прыгала через веревочку. Умела спрятаться так, что никто не найдет. Если играли в «дочки-матери» или в «гости», она обязательно была мамой. А если в «самолет» или в «паровоз» — летчиком или машинистом.

А Зиночке доставались второстепенные роли. То он был дочкой, то жужжал, как самолет, или гудел паровозом. Зиночка не обижался. Но иногда ему очень хотелось самому играть настоящую мужскую роль. Да разве Сашу переспоришь?! Как уставится своими черными глазищами! Как начнет доказывать! И все равно выходит, что Зиночка неправ, и эту роль никто, кроме самой Саши, лучше играть сможет…

Спрятавшись от солнца, Зиночка в закоулке, в который уже перекладывал с места на место свои железки. Саша опять куда-то исчезла с утра. Скучно… Вдруг по шее ползло что-то, защекотало лапками. Он отмахнулся… Чуть погодя — опять ползет.

— Ах ты, противная муха! — крикнул он и обернулся. Но никакой мухи не было. Из щели между досками высунулась длинная травиночка с кисточкой на конце, мазнула его по носу и исчезла. Послышался смех. И над забором появилась Саша:

— Бросай свои железки. Я такую игру придумала!

— Ты уже пришла?! — обрадовался Зиночка и, опасливо оглядываясь на дом, полез через забор.

— Играть в Севастополь будем! — объявила Саша, когда все собрались в соседнем дворе. — В Севастополе моряки наши, советские. А фашист лезет и лезет. А наш капитан как закричит: «Бей фашистских гадов!» И та-та-та-та! Из автомата…

Она быстро распределила роли. Сама — морской капитан. Клава с Ниной — матросы. Лида и Катя — партизаны, которые выходят из подполья и бьют фашистов с тыла.

— А я кто буду? — спросил Зиночка.

— А тебе мужская роль. Ты будешь фашистом.

— Не буду я фашистом! — возмутился Зиночка.

— А кто же будет? — удивилась Саша. — Клава и Лида не умеют выть и кричать на разные голоса. Только ты умеешь.

— Все равно не буду! Папа говорит: фашист хуже зверя.

— Так тогда и игра не получится. Ну побудь фашистом один только разик! Пиратом ты сколько раз был! — упрашивала Саша.

— Пиратом буду. А фашистом — никогда! — уперся Зиночка.

Они бы, наверно, сильно поссорились. Но за забором послышалась возня. Сверху кубарем скатилась Лидина кошка, а за ней во двор спрыгнул взъерошенный пес. Кошка рыжей молнией взлетела на тополь. Девчонки завизжали и забились в угол двора.

— Бешеная! — крикнула Саша и стала карабкаться на забор.

Зиночка тоже хотел бежать вместе со всеми. Но всмотрелся и вдруг пошел к яростно бросающемуся на дерево псу.

— Съест! Он тебя съест! — ахнули девчонки и в ужасе закрыли глаза. А когда открыли, пес уже не лаял и не кидался на дерево, что-то ел из рук Зиночки. Пес был такой большой, а Зиночка такой маленький, что из-за собачьей спины виднелась только его голова. Потом он взял собаку за ошейник с обрывком веревки, проводил до ворот и закрыл калитку.

— Как же ты не забоялся? — с уважением спросили девочки.

— Так он же знакомый! Его Полкан зовут, — объяснил Зиночка.

Они еще немного поговорили о собаке и вернулись к игре.

— Фашистом все равно не буду! — заявил Зиночка. — Я морским капитаном хочу. Разве ты забыла, Сашенька? У меня и бескозырка моряцкая есть. С ленточками!

— У него бескозырка есть, — как эхо, повторили девочки.

— Я хочу капитаном, — настаивал Зиночка.

— Он хочет капитаном, — поддержали девочки.

— И я хочу! — заупрямилась Саша.

— Зато он собаку прогнал! — напомнила Лида.

Против этого Саше возразить было нечего. И впервые за все время она уступила Зиночке:

— Ну и пусть! А тогда я буду командиром партизан!

— А кто будет фашист? — спросила Клава.

Фашистом быть никто не согласился. Тогда они решили: пусть фашистами будут пыльные заросли бурьяна. Еще и лучше! Их и колоть, и рубить можно по-правдашнему…

От Очаковской до Дона рукой подать. Стоит только по булыжной мостовой Державинского спуститься на два квартала ниже — вот он и Дон перед тобой. Широкий. В зеленых берегах. Но до пяти лет Зиночка не только ни разу не купался в Дону, но и видел-то его разве что с крыши дома да с ветвей высоченного белокорого тополя, который рос во дворе.