Татьяна Шипошина - Тайна горы, или Портрет кузнечика Страница 2

Дело в том, что я в своем третьем классе «художки» самый маленький. Это сейчас мне четырнадцать (почти). А тогда еще двенадцати не исполнилось…

К нам в школу принимают с третьего, а то и с четвертого класса обычной школы. Это меня взяли с первого, потому что папа…

Несмотря на то что я просидел два года в подготовительном классе, я все равно оказался младше всех.

Папа на практику в этом году не ехал. Ему сделали большой заказ, который требовалось закончить в срок.

– Пущать или не пущать? Вот в чем вопрос? – размышляли мама с папой, сидя в мастерской за «рюмкой чаю» по случаю скорого окончания учебного года в «художке».

На мольбертах сохли неоконченные картины папы. В открытые окна проникали лучи закатного солнца.

В мастерской родители сидели не одни. Там же находились папин друг Мигель со своей спутницей Ариадной и папин друг Иваныч без спутницы. Правда, присутствовала мамина подруга Жанна. С Мигелем и Иванычем папа учился в Строгановке. Мама тоже там училась, только на три года позже.

Мигеля по-настоящему зовут Миша. Он тоже художник, только «свободный». Он так про себя и говорит:

– Я – свободный художник жизни!

Правда, я не видел его картин. Однажды я даже спросил у папы, где можно посмотреть картины Мигеля? Потому что Мигель сам как картина: черные длинные волосы, весь в каких-то разноцветных кофтах и шарфах, в каких-то ремнях, фенечках и завязочках…

– Я бы тоже хотел взглянуть на его картины… – вздохнул папа. – Только он давно уже кисточку в руках не держал.

– Он занимается перфо́мансом, – пояснила мама.

Я не понял. (Тогда не понимал.)

– Ну, берет разные штуки, ставит их с ног на голову и сам ходит посреди этого всего, – пояснил папа.

– На голове? – спросил я.

Почему-то мне представился Мигель со своими шарфами и фенечками, стоящий посреди разных штук именно на голове. Вернее, на ногах, но на потолке. И шарфы свисают вниз…

– Что – «на голове»?

– Ну ходит!

– А-а-а… – протянул папа. – Угу. Можно сказать и так. А эти всякие штуки называются «инсталля́ции».

– Не забивай ребенку голову, – попросила мама.

– Для общего развития, – пожал плечами папа. – Я же на выставку к Мигелю Сашку не приглашаю!

– Да, – отозвалась мама. – Не стоит ребенка пугать…

Мигель – он в общем-то дядька добродушный. Только с закидонами. Как выпьет, начинает читать стихи и бренчать на гитаре. А потом жаловаться на жизнь и плакать. Или смеяться.

Подружки с ним приходят разные. Наверно, потому, что ни одна долго не выдерживает. Или стихов, или слез, или этих… как их?., инсци… ну, этих всяких штук, поставленных с ног на голову.

Теперешняя Мигелева Ариадна ему под стать. Тоже вся в ремешках, бусах, поясах и серьгах. Лохматая. Молчаливая. В трех или четырех кофтах, выглядывающих одна из-под другой. Пришла к нам только второй раз.

Мигель сразу же принял участие в вопросе о моей практике:

– Пускай ребенок отдохнет от родителей! Пусть едет! Я – за! В Крыму хорошо! Тепло!

– Угу, – кивнула его подружка. – Я, например, сама сбегала из дома три раза.

По-моему, эта фраза оказалась единственной, которую она произнесла за весь вечер.

Я не думаю, что такой аргумент положительно подействовал на маму. Она внимательно взглянула на подружку Мигеля и предложила:

– Может, я его лучше на дачу к бабушке отправлю?

Я любил бабушку, мамину маму. Она оставалась единственной моей бабушкой: все остальные (бабушка и два дедушки) уже покинули этот мир. Я бы с удовольствием съездил к бабушке в гости.

Но практика! В Крыму! Вместе с ребятами из «художки»! Неужели родители не поймут, что я уже вырос!

– Ма, это же всего три недели! А на даче у бабушки мне и так все остальное лето загорать! – возразил я.

– Крым теперь чужая страна… – вздохнула мама. – Не знаю, как там обстановка. Граница, таможня…

– Он что, золото и бриллианты повезет? – поинтересовался Мигель.

– Наша школа ездит туда испокон веков, – не погрешил против правды папа. – Может, пусть съездит? Чтоб от товарищей не отстать?

Папа, кажется, склонялся на мою сторону. Тут мама привела последний аргумент:

– А если что-то случится?

На такую фразу ответить невозможно. Поэтому все замолчали. Я готов был заплакать.

Тут за меня заступился Иваныч.

– Я бы отпустил, – повел он своими плечищами. – Пусть мужиком становится.

Как я был благодарен Иванычу за поддержку!

Глава 3

Надо бы пару слов сказать и про Иваныча.

Иваныч писал русскую природу, Русь-матушку, церкви, красавиц в сарафанах и мужиков в белых вышитых рубахах. Пытался даже писать иконы, но, как он выражался, никак не мог «свою натуру вставить в канон».

Внешность у Иваныча соответствующая. Большой, сильный, косая сажень в плечах. Похож на грузчика или штангиста, а не на художника. Одним словом, русский богатырь. Только без меча или без палицы. Без кольчуги и коня. И немножко «без царя в голове», как выражается Жанна. Как будто у нее самой в голове одни «цари»..

Иваныч ходил в церковь и даже хотел определиться в монастырь (как я случайно узнал из разговора родителей). Но в монастырь Иваныча почему-то не приняли. По этому поводу он некоторое время провел «в тоске» и «пил горькую».

Но принципам жизни Иваныч не изменил. Натуру же не изменишь…

Знал я так же, что существовала некоторая симпатия между Иванычем и Жанной. Существовала давно, но как-то безвыходно и безрезультатно. То Иваныч в духовных исканиях, то Жанна в тоске, то еще что-нибудь.

Вот такая компания собиралась у нас в мастерской. Это не вся, конечно, компания. У нас много народу собиралось. И собирается…

Жанна, между прочим, совсем не художник. Она журналистка. Познакомилась с мамой, когда я родился: лежали вместе в роддоме.

Только у Жанны случилась беда: ее новорожденная дочка умерла. Потом муж ушел. А вот дружба с мамой осталась.

Жанна ничего не сказала насчет моей практики, только отвернулась к окну. Она вообще какая-то не очень веселая, эта Жанна.

Носит длинные юбки. Чуть что – крестится. В церковь часто ходит. Иногда, в праздники, Жанна зовет маму, и они отправляются в церковь вместе. Только для мамы надеть юбку или платок на голову равносильно подвигу. Она сама так говорит. Потому что любит ходить в джинсах или в каких-нибудь других брюках и даже зимой – без шапки.

Вы не думайте, что я называю друзей моих родителей по именам только сейчас. Нет, я их вообще-то всегда так называю. А никто и не возражает.

Иваныч однажды так и припечатал, когда кто-то из нечастых гостей удивился, что я всех называю по именам.

– Он тут равный среди равных, – объяснил гостю Иваныч. – И вообще, он у нас один на всех…

Иваныч прав. Среди взрослых друзей моих отца и матери я оказался единственным ребенком. Рожденным «по залёту».

Извините, но факт. Раньше я не знал, что это значит. Услышал эту фразу от взрослых и решил, что мои мама и папа летали где-то (в небесах от любви…) и от этого родился я.

В принципе, став старше, я понял, что не так уж и не прав.

Короче, я не только любил (люблю) своих родителей. Я еще им благодарен за то, что, витая в облаках своей любви, они не стали придумывать никакого ужасного способа избавиться от меня или просто сделать так, чтоб я и не начинался (а ведь могли бы!).

Честное слово, я старался не мешать им летать..

Мою маму зовут Тоня, а отца – Юрий. Так что я – Александр Юрьевич.

Меня отпустили на практику.

Отпустили!

Ура!

Глава 4

В Крым, в составе младшей группы, поехали двенадцать человек, в том числе и я. С нами отправились папины коллеги: Анастасия Никодимовна, или Никодимна, или просто – Гимназия, и Сергей Петрович, или просто – Петрович. Кроме того, в Крым отправлялась еще группа старших ребят. Более многочисленная, чем наша. Но старшие держались особняком.

В нашей группе за пять девчонок отвечала Анастасия Никодимовна, а Петрович – за семерых мальчишек.

На перроне, перед отъездом, родители в двадцать пятый или в сорок пятый раз пытались внушить мне, чтоб я никуда не лез без разрешения, чтоб не заплывал далеко, купался по пять минут, слушал Петровича, а также мыл руки, овощи и фрукты. Да! И чтоб кушал хорошо!

И вообще…

Родители надавали мне еще массу ценных советов, и я честно обещал все-все выполнять. Обещал звонить по мобильнику два раза в день. Я ведь их люблю, моих родителей.

Поезд тронулся.

Мои Тоня и Юра долго бежали вслед за вагоном, махая мне рукой. Да, я очень хотел в Крым, но расставание есть расставание.

Иногда, только расставаясь, понимаешь, как люди тебе дороги. Кажется, я даже заплакал. Чуть-чуть…

Поезд все шел и шел. От Москвы к морю.

С каждым километром делалось теплее. Менялась и природа. За окном становилось все меньше лесов. Все шире расстилались степи. Все чище, свободнее от всяких строений становилась линия горизонта.